непобедимое желание показать этим верховникам, что она не совсем их раба, и, не давая себе времени одуматься, она вдруг громко, слегка дрожащим от волнения голосом произнесла:
— Семён Андреевич, граф Фёдор Андреевич!
Салтыков и Матвеев выступили вперёд и, отсалютовав шпагами, неподвижно остановились у ступеней трона.
Верховники переглянулись. Фельдмаршал Василий Владимирович сделал шаг вперёд, словно хотел что‑то сказать, но не успел.
В глубокой тишине пронёсся нервный, странно звенящий, словно вызывающий голос императрицы:
— В изъявление моего благоволения к славной и верной гвардии моей объявляю себя полковником Преображенского полка и капитаном кавалергардов.
Горящими глазами взглянула она на растерянные лица верховников…
Несколько минут длилось молчание, и вдруг загремели восторженные крики преображенцев и кавалергардов:
— Да здравствует императрица Анна Иоанновна!
В воздухе засверкали обнажённые шпаги. Долго не умолкали восторженные крики.
Василий Владимирович сильно побледнел и схватил руку Михаила Михайловича.
— Я велю им положить оружие, — прошептал он, задыхаясь. — Я выгоню их отсюда и через час буду судить их военным судом!
— Опомнись, Василий Владимирович, — сказал Михаил Михайлович, удерживая его за руку. — Ведь они только отвечали императрице. Они не могли ответить иначе…
— Да, ты прав, — тяжело дыша, ответил старый фельдмаршал. — Тогда…
— Тсс!.. — прервал его Михаил Михайлович. — Мы обсудим это потом.
Граф Матвеев, обратись к императрице, громко крикнул:
— Дозволь, всемилостивейшая государыня, тотчас объявить сию великую радость товарищам, что стоят у дворца.
— Иди, — сказала императрица.
Матвеев бросился вон. Через несколько минут послышались под окнами дворца восторженные крики солдат.
— Но это форменный акт самодержавия, — сказал Вестфален, обращаясь к графу Братиславу.
— И слава Богу, — ответил цесарский посол.
Больше всех был возмущён самовластным поступком Анны фельдмаршал Василий Владимирович.
На вечернем заседании члены Совета обсуждали поступок императрицы.
Фельдмаршал Долгорукий был подполковником Преображенского полка и, согласно кондициям, был подчинён только Верховному Совету. Теперь же, с провозглашением императрицей, себя полковником Преображенского полка, получалась путаница. С одной стороны — полк, как и вся гвардия, находился в полном подчинении Совету, с другой, по примеру прошлых царствований, во главе полка был венценосный полковник, которому полк обязан безусловным повиновением, к чему уже привыкли гвардейцы за прошлые царствования. Таким образом, императрица как будто вырывала из рук Верховного Совета власть над первым полком в империи и привилегированной ротой кавалергардов.
Спокойнее всех отнёсся к этому фельдмаршал Михаил Михайлович.
— Ну что ж? — сказал он. — Пусть она будет полковником Преображенского полка. В гвардии всё равно и так большой соблазн. Много там противников наших. Не в них сила наша. Наша сила в армейских полках, в моих украинских полках, из коих многие теперь в Москве. Эти славные полки помнят старого фельдмаршала! Немного лет тому назад одно движение моей руки могло опрокинуть трон Екатерины!
Всем было ещё памятно это недавнее время, о котором говорил фельдмаршал. Когда Меншиков возвёл на престол Екатерину при помощи гвардии, то и он, и новая императрица с тревогой ждали, что скажет армия, то есть что скажет Михаил Михайлович, любимец всей армии. Вечной угрозой для Петербурга была находившаяся под его начальством украинская армия, и в первые дни нового царствования боялись, что Голицын двинет армию на Петербург, чтобы провозгласить императором прямого внука Петра Великого, впоследствии Петра II.
Фельдмаршал напомнил это время в гордом сознании своего влияния и своей популярности в армии.
В настоящее время в Москве армия была сильнее гвардии. Туда стянули к предполагаемому бракосочетанию Петра II полки: первый и второй Московский, Капорский, Выборгский, Воронежский, Вятский, Сибирский, Бутырский… Все эти полки знали и любили Михаила Михайловича. Это была грозная сила.
— Ты прав, брат, — после глубокого раздумья сказал Дмитрий Михайлович. — Сила в твоих руках. Мы знаем это. Но всё же надлежит указать императрице, что мы всё видим. Не годится нам закрывать глаза. Я предлагаю, — продолжал он, помолчав, — апробировать поступок императрицы и постановлением Верховного Совета поднести ей патент на звание полковника Преображенского полка и капитана кавалергардов. Из сего императрица поймёт, что без Верховного Совета её провозглашение недействительно… При этом ты, Василий Лукич, укажешь государыне противность её поступка кондициям.
Предложение Дмитрия Михайловича было действительно почётным выходом из положения, и все сразу присоединились к нему.
— Хорошо, — произнёс Василий Лукич. — Я передам императрице патент и скажу, что надо.
— Василий Лукич, — обратился Дмитрий Михайлович к Степанову. — Заготовь‑ка патент.
Степанов поклонился и, взяв лист бумаги с титлом Верховного тайного совета, начал писать. Через несколько минут он уже представил членам Совета к подписи патент. Это был самый обыкновенный патент на производство, только слово «пожаловать» было заменено на «поднести».
Один за другим члены Совета подписали патент, и он был вручён Василию Лукичу для подписания императрице. Кроме того, было решено поспешить с присягой и обнародованием кондиций и проекта князя Дмитрия Михайловича. Затем верховники приступили к рассмотрению подробностей въезда.
День был необычайно светлый и ясный. Траурное убранство домов было заменено праздничным. Всюду развевались флаги, балконы были убраны цветными коврами. По всему намеченному пути следования императрицы улицы были усыпаны песком и против каждого дома воткнуты ёлки. При въезде в Земляной город и Китай-город были воздвигнуты убранные гирляндами искусственных цветов и разноцветными материями триумфальные арки, увенчанные вензелями, коронами и двуглавыми орлами.
Толпы народа, возбуждённого ожидаемым зрелищем, наполняли все свободные места, куда только пускали. Цепи солдат с трудом сдерживали напор любопытных. От Земляного города до Воскресенских ворот были вытянуты ряды армейских полков. От Воскресенских ворот и Красной площади до Успенского собора выстроились гвардейцы.
Яркое солнце освещало блестящую картину императорского кортежа. Шествие открывала гренадерская рота Преображенского полка, верхами; за ними следовали запряжённые цугом, с форейторами и слугами в цветных, парадных ливреях, пустые кареты, счётом двадцать одна, генералитета и знатного шляхетства. За ними ехало восемь карет, каждая в шесть лошадей цугом. В этих каретах помещались некоторые члены Верховного тайного совета, фельдмаршал Иван Юрьевич, князь Юсупов, Лопухин и ещё несколько знатнейших лиц.
За этими каретами, в камзолах, расшитых золотыми галунами, с изображёнными на них двуглавыми орлами, важно выступали четыре камер-лакея; за ними, запряжённые лошадьми в золочёных шорах, с форейторами и кучерами в придворных ливреях, двигались семь карет, из них в трёх помещались придворные дамы, между которыми, по желанию императрицы, была графиня Ягужинская с дочерью. Здесь же были Лопухина, Юсупова,
