…Тюремный двор — с широко открытыми воротами на улицу. Она запружена народом, и в толпе никуда не пробиться.
Освобожденных узнают по землистой коже щек, по обросшим лицам, по ищущим чего-то глазам, по тому, как эти люди торопятся и бегут отсюда.
— Да здравствует революция!
— Да здравствуют товарищи политические!
Толпа подхватывала и качала выходивших из тюрьмы, и, прежде чем добраться до Литейного, Сергею Леонидовичу пришлось раза три взлетать вверх на руках неистовых освободителей.
Токарева, высоко державшего над головой винтовку со штыком, благоразумно не трогали, но он, надрываясь каждый раз, кричал до хрипа:
— Да здравствуют социал-демократы! Да здравствуют революционеры-большевики!
Ему жаль было расстаться со «своей» синей широкополой шляпой, — она мала была для его головы и неоднократно слетала наземь, и он каждый раз в пути останавливался, к огорчению Ваулина, ища ее под ногами толпы.
Наконец, они выбрались к Литейному проспекту.
И здесь на углу произошла первая встреча со знакомым человеком «с воли»: выбежавший из-за угла коротенький, с всегдашним портфелем подмышкой Фома Асикритов налетел прямо на Ваулина.
Секунда — глаза их встретились, и юркий, подвижной журналист, не подавая руки, обхватил Сергея Леонидовича за талию и с криком: «Ура, братцы!» — закружил его на одном месте.
— Ко мне, ко мне! — кричал он, не отпуская жертву своей радости, и Сергею Леонидовичу казалось, что орет на весь проспект: до того привык он к глухой тюремной тишине…
— Спокойней, голубчик… — останавливал он Фому Матвеевича.
— Да чего там спокойней?! Долой спокойствие, да здравствует шум революции! — не унимался тот. — Ко мне, ко мне! Возьмите ключ от моей комнаты… идите, вымойтесь, отдохните. А я не могу, мне не до того. Я очевидец… я всего очевидец должен быть!.. Что же на вас напялено? Господи, один сапог желтый, земгусарский, а другой черный! Хо-хо-хо! Вот что значит революция!.. Иришу видели? А?.. Ах, молодцы рабочие… ах, молодцы! — перескакивал он с одного на другое. — Теперь, батенька, пошло… ух, как пошло! Военные на нашей стороне… военные, солдаты. Может, и не все сейчас, но, ей-богу, будут все!.. Нате, нате ключ, идите ко мне…
Он что-то сунул в руку Ваулину и вприпрыжку побежал за угол, на Шпалерную.
Сергей Леонидович посмотрел на ключ: он был маленький, легкий, с двойной бородкой… от письменного стола, очевидно! Дверной ключ Асикритов по рассеянности унес с собой.
— Малахольный какой-то! — пожимал плечами Токарев.
На минуту они задержались: прямо на них по Самборскому переулку шел отряд солдат с двумя молодыми офицерами впереди.
У солдат на штыках красные флажки, офицеры и их лошади тоже украшены красным.
— Вот она… революция! — заблестели токаревские глаза, ставшие вдруг влажными. — Вооруженные рабочие… солдаты с красными флагами… вот когда жить хочется!
На Литейном мосту повстречался новый большой отряд: много пулеметов, и опять багровые розетки на шинелях солдат и офицеров.
— Можно пройти в Лесной?
— У Финляндского не пройдете: там войска правительства, — предупреждали солдаты. — Идите в обход, по набережной.
— Айда обратно! Выбить правительственных! — горячился Токарев и махал шляпой и винтовкой.
— Сами выбьются! — улыбался голубоглазый румяный поручик с длинными, как у мула, ушами.
— А вы куда?
— Мы — присягать. В Государственную думу.
— Нашли место! — буркнул досадливо Токарев и, догнав ушедшего вперед Сергея Леонидовича, свернул вместе с ним на набережную.
Здесь — опять встреча: с чемоданчиками в руках меньшевики из Военно-промышленного комитета — Бройде и Гвоздев.
— Куда?
— В Государственную думу.
— Ну, а мы в рабочие кварталы! — бросил весело на ходу Ваулин и жестом показал на токаревскую винтовку.
Еще в прошлом месяце, удовлетворенный своими действиями, представленный к особой царской награде, генерал-майор Глобусов докладывал своему незадачливому шефу, министру Протопопову, так:
«После ряда весьма чувствительных ударов, нанесенных социал-демократам большевикам ликвидациями 9, 10, 18 и 19 декабря, во время которых было отобрано у них 3 нелегальных типографии, 2 нелегальных паспортных бюро, шрифт, отпечатанный № 4 газеты «Пролетарский голос» и был арестован целый ряд крупных и активных партийных работников, — руководящий коллектив с.-д. большевиков все же остался цел и продолжал свою подпольную работу, имея твердое намерение показать правительственным властям свою живучесть и что меры розыскного органа для них мало чувствительны.
Кроме того, перед руководящим коллективом встала новая задача: выяснить, кто виновник всех провалов, и подготовить выступление пролетариата города Петербурга к 9 января.
Мною были получены агентурные сведения, что на Петроградской стороне, по Большому проспекту № 21, кв. 51, должно состояться собрание Петербургского Комитета, на котором и предполагалось обсудить все намеченные вопросы.
Установленным наружным наблюдением собрание было отмечено и часть его участников разведена по квартирам, но на этом собрании были сделаны только доклады с мест, и после этого участники собрания разбежались, заметив, что за квартирой наблюдают.
Так как мне необходимо было знать, каковы намерения Петербургского Комитета на ближайшее будущее, то допущено было еще одно собрание коллектива, происшедшее в одном из пригородов столицы.
На этом последнем собрании коллектив, заслушав доклады с мест и, избрав следственную комиссию для расследования источников провала, постановил: выпустить листовку с призывом к однодневной стачке на 9 января, устроить демонстрации на улицах, доводя их в отдельных случаях даже до столкновений с чинами полиции, и вообще своими действиями доказать, что минувшие ликвидации не сломили их сил.
Наконец, было объявлено, что последние указания к 9 января будут переданы от 7 до 9 часов вечера на новой явке, по Суворовскому, 31, кв. 6, где следовало спросить «Федора» (пароль).
Ввиду того, что окончательные решения должны были от Петербургского Комитета последовать именно тогда, мною было признано необходимым произвести ликвидацию Петербургского Комитета, для каковой цели за час до явки на Суворовский был отправлен полицейский наряд и чины вверенного мне отделения, кои, накинув поверх форменного платья статские пальто, незаметно дошли до указанной квартиры и, войдя в таковую и арестовав всех находившихся в ней, устроили там засаду в ожидании прихода всех членов Петербургского Комитета и представителей его исполнительной комиссии.
Намеченный мною план и все предположения оказались абсолютно точными, и скоро в квартиру начали приходить члены Петербургского Комитета, которые, ничего не подозревая и не зная хозяев квартиры, встречаемы были в дверях филером, спрашивавшим: «Кого надо?» Приходившие все отвечали, что они явились к «Федору», затем их впускали в квартиру, и тут они неожиданно попадали в руки чинов полиции, незамедлительно их обыскивавших и требовавших от пришедших объяснений, кто такой «Федор», на что ни один удовлетворительного ответа не дал.
Таким образом, Петербургский Комитет не только не успел сделать своих последних распоряжений по поводу 9 января, но и сам почти в полном составе оказался арестованным».
…Прошло после того полтора с лишним месяца, — и в строгоё, бесшумное здание охранного отделения ворвалась безудержная революционная улица, разбивая стекла, ломая двери и шкафы и бросая в огонь пудами «дела» столичной охранки.
В толпе были и те, кто, испугавшись этой победы, спешили уничтожить следы своего общения с ведомством генерал-майора Глобусова. Во всяком случае, когда толпа вторглась к нему в кабинет, откуда уже нельзя было бежать, среди арестовавших его он увидел притаившиеся в толпе два знакомых лица: и тот и другой человек еще совсем недавно приходили в этот кабинет! Один — известный в рабочей группе Военно-промышленного комитета меньшевик Абросимов, другой… Но вот — выскочила в тот момент из памяти настоящая зашифрованная кличка, хотя без каких-либо усилий памяти хорошо запомнились Александру Филипповичу и широкое курносенькое лицо его и звонкий, захлебывающийся от торопливости голос, каким говорил он во время последней встречи.
Генерал-майору Глобусову показалось почему-то знакомым лицо и третьего человека, выступившего теперь вперед и распорядившегося его судьбой:
— Сдать оружие, генерал! Вы арестованы.
Нет, никогда в жизни Александр Филиппович не встречался с этим человеком, не слышал его сварливого, но спокойного, — даже в эту минуту спокойного! — голоса, которому подчиняется сейчас крикливая толпа. Но почему же все-таки знакомы черты его лица и что именно мешает точно вспомнить и назвать его фамилию?
