- В прошлый раз, - разбирал Лютов страницы протокола, - по состоянию здоровья вы просили отложить вопросы, которые мы к вам имели, до следующего дня. Я правильно излагаю?
- Правильно, - Саша кивнул.
- Мы пошли вам навстречу. Как только что выяснилось, сегодня ваше самочувствие значительно улучшилось. Хорошо спали, в медицинской помощи не нуждаетесь. Другими словами, никаких возражений против продолжения допроса у вас не имеется. Не так ли?
- Я готов дать показания, - твердо сказал Саша.
- Одну минуту, - быстро поднялся со стула Котляревский.
Он вышел из комнаты и тут же вошел обратно с уже знакомыми писарями. Иванов и Хмелинский устроились за столиком в углу, приготовили перья, бумагу.
Прокурор вернулся на свое место.
- Начинайте, - кивнул Саше ротмистр.
Саша выпрямился, внимательно посмотрел на Лютова, потом на Котляревского, сказал громко и почти торжественно, отчетливо выговаривая каждое слово:
- Я признаю свою виновность в том, что, принадлежа к террористической фракции партии «Народная воля», принимал участие в замысле лишить жизни государя императора.
Прокурор сглотнул слюну, поправил подворотничок вицмундира. Лютов прищурился.
- Желябова видели когда-нибудь? - неожиданно спросил он каким-то новым, незнакомым и цепким голосом.
Саша нахмурился.
- Почему вы спрашиваете о Желябове?
Жандарм постучал костяшкой согнутого пальца по столу.
- Вопросы задаю только я. Саша пожал плечами.
- Желябова казнили шесть лет назад. Тогда мне было пятнадцать лет.
- Почему же, позвольте полюбопытствовать, вы присвоили себе такое же наименование - «Народная воля»?
- На этот вопрос я отвечать отказываюсь. Ротмистр поднял брови.
- Отчего же?
- Я не желаю объяснять.
- Но ведь ответ напрашивается сам собой: Желябов бросал бомбы, и вы хотели бросить бомбы!
«Он вовсе не об этом хотел спросить, - думал Саша. - Рассчитывал неожиданным вопросом сбить меня с толку, как бы невзначай выяснить то, что его интересует больше всего: связаны ли мы со старым народовольческим подпольем? Он почувствовал, что я подготовился только к логическим, только к последовательным ответам и решил лишить меня этого преимущества, вести допрос рывками, хаотично, и вытаскивать из этого хаоса нужные ему сведения...»
- Ну, что же мы замолчали, Александр Ильич! - Лютов смотрел на Сашу с искренним огорчением. - Так хорошо начали и вдруг замолчали, а?
«Сейчас кот попросит помощи у лисы...» Ротмистр обернулся к Котляревскому.
- Господин прокурор, у вас есть вопросы к господину Ульянову?
- Безусловно, - Котляревский двинулся вперед, опустил голову и вдруг посмотрел на Сашу своими светлыми навыкате глазами как-то очень просяще, снизу вверх. - Скажите, Ульянов, а в чем же конкретно выражалось ваше участие в замысле на жизнь государя императора?
«Надо только не сбиваться с единой линии: повторять все то, что они дали прочитать мне вчера в показаниях Канчера. Говорить только о себе. Только о том, что знал Канчер».
- Мое участие в замысле на жизнь государя императора выразилось в следующем: в феврале этого года я приготовил некоторые части разрывных метательных снарядов, предназначавшихся для покушения...
- В феврале этого года? - вмешался Лютов.
- Да, в феврале.
- Не припоминаете точно, какого числа?
- Не припоминаю.
- Каким пользовались методом? Студень гремучей ртути, пироксилин, бертолетовка, сурьма, нитроглицерин?
«Ого, - подумал Саша, - а он, оказывается, весьма осведомлен в делах химических. Эрудиция не хуже, чем у первоклассного террориста».
- Нет, у меня свой метод.
- Какой же, позвольте полюбопытствовать?
- Азотная кислота и белый динамит.
- И много кладете белого динамиту?
- Секрет, господин ротмистр.
- С белым динамитом надо осторожнее, - озабоченно погладил усы Лютов. - Может сработать и до совершения акции.
«Специалист. Профессор. Вызывает на научную дискуссию. Вот смех-то...»
- Мы несколько отвлеклись, - вступил в разговор Котляревский. - Вы, кажется, были намерены продолжить свои показания?
- Да, я хочу продолжить показания.
- Прошу вас.
- Кроме работы со взрывчаткой, я принимал участие в приготовлении свинцовых пуль, которыми были начинены снаряды. Я резал свинец и сгибал из него пули. Потом мне доставили два жестяных цилиндра...
- А стрихнинчик? - снова вмешался Лютов.
- Что стрихнинчик?
- Стрихнином пули вы набивали?
- Нет, к этому я отношения не имел.
- В свое время террористические группы широко стрихнин использовали.
- Я могу продолжать показания? - на этот раз уже Саша перебил Лютова.
- Да, да, безусловно, - жандарм приложил руку к сердцу, наклонил голову. - Приношу извинения.
- Когда мне доставили два жестяных цилиндра, я наполнил их динамитом и пулями.
- Отравленными?
- Да, отравленными.
- Стрихнином?
- Да, стрихнином... Потом я сделал два картонных футляра, вложил в них снаряды и оклеил футляры сверху коленкором. После этого снаряды от меня унесли. Собственно говоря, этим и ограничилось мое участие в замысле на жизнь государя императора.
Котляревский, вытянув шею («Лиса делает стойку», - отметил Саша), посмотрел через плечо сидевшего перед ним арестованного в сторону писарей, как бы спрашивая: все успели записать? - и, получив утвердительный ответ, снова опустился на стул. («Сейчас лиса начнет мышковать, петлять, путать следы, вертеть хвостом...»)
- Скажите, Ульянов, - начал прокурор медленно, задумчиво, - а третий снаряд вы тоже коленкором обклеили?
- Ни о каком третьем снаряде я ничего не знаю.
- Но ведь всего было три снаряда?
- Не знаю. Уж чего не знаю, того не знаю, - улыбнулся Саша.
- Три, три, - сделал уверенный жест рукой Лютов. - У Генералова - раз, у Андреюшкина - два, у Осипанова - три.
- Разве только три? - повернулся Котляревский к ротмистру. - А у этих - у Канчера, Горкуна, Волохова ничего не было?
- По-моему, три, - наморщив лоб, обозначил напряжение памяти Лютов. - Впрочем... Александр Ильич, ведь только три снаряда у вас было, я не ошибаюсь? Или было там, кажется, что-то еще, а?
Прокурор сидел за столом, напряженно изогнувшись. В светлых выпуклых глазах поблескивала почти болезненная сосредоточенность. Рыжеватые волосы, нарушив пробор, бывший безукоризненным в начале допроса, вроде бы даже пошевеливались над головой своего хозяина. Жандарм, наоборот, был весь воплощение уверенности и спокойствия: грудь осанисто развернута, плечи отведены назад, в приветливом взгляде - отеческое благодушие, океан доброты, кротость, приглашение к разговору исключительно по душам.
«Комедианты, - думает Саша, - дешевые комедианты. Неужели вот на такие же простейшие крючки попались Горкун и Канчер?»
- Я уже сообщил, - это вслух, - что принимал участие в изготовлении только двух снарядов. Ни о каких других средствах нападения на царя мне ничего не известно.
- Позвольте, Ульянов, - скороговоркой зачастил Котляревский, - но ведь вы же знали лиц, которые должны были совершить покушение, то есть бросать снаряды?
- Да, знал.
- Сколько их было?
- Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
- Но мы-то знаем, сколько их было! - неожиданно закричал пронзительным голосом товарищ прокурора. - Их было трое! Значит, и снарядов было три!
- Если вы все знаете, тогда нелепо продолжать эту комедию вопросов, на которые у вас уже имеются ответы,
- Вы должны сказать, кто изготовил третий снаряд!
«Хотите использовать мой ответ при допросе других товарищей? Нет, от меня вы не добьетесь того, чего я не захочу сказать сам. Напрасная затея».
Он вдруг обозлился на Котляревского. Тупица. Посредственность. Ничтожество. Не может отличить, кто ловится на его примитивные штучки, а кто нет...
- Кто доставил к вам на квартиру азотную кислоту и белый динамит? - снова начал товарищ прокурора.
- Отвечать отказываюсь.
- Кому вы возвратили приготовленные снаряды?
- Отвечать отказываюсь.
- Кто вместе с вами набивал снаряды динамитом?
- Я это делал один.
- Но снарядов было три?
- Да, три.
- А вы сделали два?
- Два.
- Где же хранился третий снаряд?
- Не знаю.
- Вы также утверждаете, что вам было неизвестно число прямых участников нападения на государя?
- Да, неизвестно.
- Желаете показать что-либо об участии в вашем деле арестованного Андреюшкина?
- Нет, не желаю. Я устал. Прошу отправить меня в крепость.
- Генералова?
- Не желаю.
- Осипанова?
- Нет.
- А не могли бы вы объяснить, Ульянов, какая роль в организации покушения была отведена Иосифу Лукашевичу?
- Не могу объяснить.
- Но вам же знакома эта фамилия?
- Да, знакома. Это мой однокурсник по университету.
