Амана же дома почти не бывало. Ночевал он где-то, по его рассказам, у друзей. Но иногда днем, когда заглядывал домой, то заходил в комнатушку к Ратху и начинал хвастаться, причмокивая губами:
— Ратх, братишка мой, если б ты знал, какая у нее кожа! Клянусь, нежнее шелка. А губы, Ратх! А груди… Я до сих пор горю от ее ненасытных объятий!
— О ком ты говоришь? — спрашивал Ратх. — О Фениксе, что ли?
— О Фениксе я давно забыл, — небрежно отвечал Аман. — У меня давно другая. Ее зовут Резеда. Есть такой цветок, но она красивее самого цветка.
Вечером в цирке братья обменивались лишь деловыми репликами, на откровенные беседы не находилось времени. А после представления Амана брали под руки его дружки — сыновья аульных богатеев, сажали в фаэтон и увозили в ресторан, а потом — в обитель «Сорока двух номеров». Аману некогда было интересоваться настроением младшего брата.
Черкез целыми днями пропадал на службе, а вечером уходил Ратх, — так что они почти не виделись.
Женщины подворья вовсе не интересовались жизнью молодых парней. А что касается самого Каюм-сердара, то старик всецело был занят судьбой Черкеза. Он никак не мог простить снохе наглой выходки в цирке. И теперь спешил поправить ошибку Черкеза в выборе жены. В доме Каюм-хана все уже знали, что второй женой Черкеза станет младшая дочь ишана — Рааби. Знали и о том, как заартачился Черкез, когда отец сказал ему: «Когда привезем ее тебе, тогда и увидишь лицо!» Молодой офицер оскорбился: «Брось, отец, свои патриархальные замашки!» Тогда Каюм-сердар уломал ишана, чтобы тот показал сыну свою дочь. Черкеза пригласили в гости. Втроем — ишан, Каюм-сердар и он сидели в белой юрте. И тут вошла с чайниками Рааби. Черкез внимательно оглядел ее и остался доволен: «Вот уж кого, действительно, не обидел аллах красотой! Какое белое и с каким цветущим румянцем лицо! А какой стан!» — с вожделением подумал он. Дочь ишана, заметив, какое приятное впечатление произвела ее красота на гостя-офицера, кокетливо повела бровью, чуть заметно передернула плечами и грациозной поступью удалилась из кибитки. Вернувшись после этой встреча домой, Черкез признался отцу:
— Прости, отец, за мои капризы. Вкус у тебя, словно у шахин-ин-шаха!
— А ты как думал! — довольно заулыбался Каюм-сердар.
После того, как увидел свою новую невесту, Черкез-хан и вовсе перестал думать о Галие. Вернее, он думал о ней, но не как о женщине, которая еще может приносить ему наслаждение, а как о помехе, которая своими слезами может испортить ему настроение во время тоя. А к тою уже начали готовиться…
Лежа в своей комнатушке на тахте, Ратх часто слушал как всхлипывала невестка. Сначала он думал: «Ай, помирятся». Но потом заметил, что никто из домашних не замечает княжну. Все словно сговорились. Только и слышались из кибиток издевательские разговоры о «казанской сиротке». Однажды Галия позвала к себе Ратха и, всхлёпывая, отчего показалась совсем девчонкой, попросила:
— Деверек, прости, что тебя побеспокоила. Но эти ваши фурии решили уморить меня голодом. Со вчерашнего дня у меня во рту не было ни крошки!
— А почему вы не пойдете к ним и не попросите еду? — удивился Ратх.
Галия усмехнулась и произнесла гордо:
— Никогда в жизни! Никогда в жизни они не поставят меня на колени!
— Они не хотят вас поставить на колени. Они хотят, чтобы вы были как все они. Чтобы сидели с ними в кибитке, ткали ковры, мыли посуду и носили из арыка воду, — пояснил Ратх.
— Ах, деверек, не говорите глупостей, — печально вздохнула Галия. — Неужели я похожа на черных девок, которых полно в вашем дворе? Да у меня руки совсем не такие!
— Что же вы хотите от меня, Галия-ханум?
— Милый деверек, вы единственный, кого я считаю настоящим человеком в этом доме. Сходите в магазин, купите мне хотя бы пирожных. И конфет шоколадных к чаю. Вот вам деньги…
— Хорошо, ханум… Но разве Черкез не приносит вам пищу?
— Ох, деверек, деверек, да он же давно не замечает меня. Если я умру с голода, он так и не узнает, отчего погибла его жена.
Ратх купил и принес Галие все, что просила. И с этого дня стал заботиться о ней. Иногда слышал, как Черкез кричал, обзывая княжну самыми скверными словами. Слышал, как эта пухленькая красавица вдруг бросалась с кулачками на мужа и визжала на весь двор, призывая на помощь аллаха. Потом она долго рыдала. Выплакав все слезы, начинала умолять Черкеза, чтобы простил ее за случайно сорвавшиеся с губ глупые слова. Галия клялась, что любит его больше всех на свете, что она умрет от горя, если Черкез приведет в дом еще одну жену. Наконец произошло самое невероятное. Галия однажды, чтобы доказать свою любовь, весь день сочиняла стихи и вечером стала читать их ему. Тогда он посмотрел на нее с опаской и, решив, что ханум свихнулась, ушел молча. И после этого стал избегать ее. Ратх, не выдержав деспотизма старшего брата, вмешался:
— Черкез, пожалей ее!
Тот лишь усмехнулся, обнажив зубы, и сказал злобно:
— Не жалей таких, которые способны убивать любовь, дорогой мой брат!
Ратх задумался. Перед ним встал образ Тамары. Эх, как бы он презрел ее, будь Тамара его женой. Но подумав так, Ратх вдруг испугался собственных мыслей, и сердце его застучало протестующе: «Никогда, никогда я не обидел бы ее вот так!»
Выплакав все свои горести, Галия изменилась и внешне, и внутренне. Красота ее поблекла, словно после болезни. Большие черные глаза стали задумчивыми. На колючие реплики женщин она уже не отвечала, и те переговаривались тихонько: «Ну, слава аллаху, еще денек-другой, и эта развратница начнет мыть черные котлы!» Но не об этом были мысли Галии. Думала она о том, что лучшие чувства ее души растоптаны, что любовь уже не вернуть, и надо как-то жить по-новому. Сначала она хотела пойти к самому начальнику области и пожаловаться на Черкеза. Но поразмыслила немного и решила: «Он убьет меня, если пошатнется его карьера!» Однако Галия нуждалась в сочувствии и искала хоть какого-нибудь утешения. Несколько раз принималась она думать о женской гимназии. «Ведь я могу быть учительницей. Я окончила пансион благородных девиц, могу преподавать русский язык и литературу. А если надо, по и по-татарски буду учить.» И тут же отбрасывала эти мысли, словно окутывалась страхом и неверием в собственные силы. И наконец решилась на самый опрометчивый поступок. Однажды утром, когда Черкез уехал на службу, а Каюм-сердар и его жены занялись подготовкой к тою, Галия вышла со двора и направилась к Скобелевской плошади. В сумочке она несла аттестат об образовании и тетрадку со стихами, написанными на татарском языке. Галия пересекла площадь, завернула за угол собора Михаила Архистратига и вскоре оказалась у дверей редакции газеты «Асхабад». Заволновавшись, Галия остановилась у входа. И тут машинистка, увидев ее в окно, стукнула по стеклу: «Заходите!»
Сразу осмелев, Галия доверчиво улыбнулась ей через окно, и минуту спустя уже была в кабинете Любимского.
— Чем вже могу служить, прекрасная госпожа? — спросил редактор, поглаживая лысую голову.
— Вот, посмотрите… Может быть… — С этими невнятными словами Галия положила на стол аттестат.
— Прекрасно, прекрасно, — смягчился Любимский. — Но меня интересует, что вже вы умеете делать, госпожа Каюмова?
— Я пишу стихи… Правда по-татарски, но если попробовать, может быть, и по-русски получатся?
— Ха, она умеет писать по-татарски и может попробовать по-русски! — воскликнул Любимский. — Как это вам нравится, граждане?! А вы не сумели бы разобрать весь этот хлам и привести, в конце-концов, мой кабинет в порядок? — Любимский повел рукой, указывая на кипы старых, пожелтевшх газет, стопку журналов и паутину в углах под потолком.
— Я, право, не знаю, — пролепетала, ужасно сконфузившись, ханум, — Но если у вас есть веник…
— Ха! Если б был веник! — сердито крикнул Любимский. — Если б был веник, я и сам бы все смел! Вот вам вже рубль, идите на базар и купите веник!
— Сейчас? — растерялась Галия,
— Но когда же еще, мадам? Если я зачисляю вас к себе секретаршей с сегодняшнего дня, то почему ви должны пойти за веником завтра, хотел бы я вже знать?
Обескураженная натиском редактора, Галия постепенно приходила в себя. И чем больше думала об обстановке, в какой она оказалась, тем радостней у нее становилось на сердце. Спросив, не шутит ли редактор, и убедившись, что Любимский расположен к ней самым искренним образом, Галия действительно решила идти за веником. Но тут редактор, поняв, что любезная дама готова на все, вернул ее от двери назад.
— Сядьте, пожалуйста, — указал он на стул. — Я вижу, у вас или несчастье, или вы одиноки в нашем городе. Что вас заставило прийти ко мне?
— Да ничего особенного, господин редактор. Просто я решила найти работу и быть полезной обществу.
— И вас устраивает должность секретарши?
