Часть первая. Небо Хурангиза
Долина Хурангиз лежит между двумя горными хребтами. Вершины гор сияют на солнце ослепительной белизной, а низина стелется огромным изумрудным ковром: сплошь она в садах и виноградниках. Лишь у подножия южного хребта, где поблескивает лента реки, виднеются небольшие голубые озера. Там наш авиагородок. С борта летящего «Ила» едва приметны квадраты двухэтажных казарм, мастерские, склады, стоянка самолетов и взлетная полоса.
Всякий раз, когда наша «двойка», ложась на крыло, закладывает крен, я вижу, как стремительно набегает на меня зеленый мир. Он несуразно перекошен: не поймешь— где земля, где небо. В эти секунды я испытываю жуткое желание непременно сходить к горам, искупаться и позагорать на озере. Отчего у меня такое желание, я и сам не знаю. Может быть, от напряженного полета? Но я не сказал бы этого. На стоянке, куда после посадки заруливает наш «Ил», я выбираюсь из кабины даже не вспотевшим, чего не скажешь о моем командире экипажа лейтенанте Хатынцеве.
К озерам меня тянет, скорее всего, по той простой причине, что я давно не бывал на природе. Давно не валялся в траве, не бултыхался в синих волнах и изрядно соскучился по тишине и покою.
В конце августа наша третья штурмовая эскадрилья заступила в гарнизонный караул. Мои друзья, Чары и Костя, а вместе с ними и я, были подчасками: ночью патрулировали в вишневом саду. Утром, сдав дежурному карабины, подались на озера: пересекли взлетную полосу аэродрома, сняли пилотки и гимнастерки и зашагали по теплому и пахучему клеверному полю. Шли и радовались щедротам природы. Вдали искрились белоснежные пики гор. На их фоне высвечивали серебром тополя. Высоко в синеве кружили коршуны. Легкий ветерок доносил влажную речную прохладу. На душе было так легко, что собственные руки казались оперенными крыльями. За полем потянулась проселочная дорога. Старенький таджик на ишаке, выехавший снизу из оврага, куда спускалась дорога, поздоровался и проводил нас долгим пристальным взглядом. И я подумал, что у этого старичка на мой счет безошибочное чутье. А Чары, засмеявшись, проговорил:
— Марат-джан, не твой ли это дед? Что-то он так внимательно смотрел на тебя.
— У Марата в облике нет ничего таджикского,— сказал Костя Трошкин.— Дед, небось, испугался, как бы мы по пути не разорили его виноградник.
— А из каких мест твоя мать? — полюбопытствовал Чары.
— Откуда мне знать,— отмахнулся я от докучливых товарищей.— Наверное, отсюда, раз таджичка.
— Славный у тебя отец,— подумав, вновь заговорил Костя.— Попробуй-ка заставь какого-нибудь другого русского мужика жениться на мусульманке.
Разговор мне показался неприятным. Я попросил, чтобы друзья «сменили пластинку». Чары и Костя замолчали, а я задумался: «Действительно, мой отец — видимо, мужик из ряда вон выходящий. В двадцатых годах все таджички под паранджой сидели». Вспомнив о матери, я пожалел, что ни разу за все время не спросил у нее, где она встретилась с отцом, как поженились, что было общего между ними. Знал я только, что имя они выбирали для меня вместе. Мама говорила: «Надо младенца назвать Муратом, потому что Мурат — это надежда, а отец не соглашался. Наконец они сошлись на Марате. «Мурат или Марат — какая разница»,— рассудила мама, и оба они успокоились. Слышал я не раз от нее, будто бы в двадцатые годы она училась в ликбезе, но как вышла замуж — об этом ни слова. Видимо, в очень необычной обстановке. Наверное, мама в молодости была красавицей или незаурядной танцовщицей. Смутно помню: по праздникам, когда у нас собирались гости, отец просил ее надеть свое таджикское платье и поиграть в бубен. Мама кружилась по комнате, ударяя в бубен над головой, и пела какие-то непонятные мне песни. А после танца отец брал ее за руку, сажал на колени и, целуя в шею, умиленно говорил: «Ах, Зиба, моя прекрасная ласточка, ты самая ласковая и нежная».
Костя, конечно, слукавил, сказав, что лик у меня не таджикский. На таджика я все-таки похож. Глаза и брови черные, лицо смуглое, и поэтому никто никогда не может угадать, какой я национальности. Всяк принимает за своего. Украинцы мне говорят: «Як маешь, хлопец?» Татары зовут: «Кель манга». Туркмены спрашивают «Арма?» А русские сомневаются: «Есть в тебе, кореш, что-то восточное». Что касается меня, то я сужу о себе так: «Хоть и пишусь в паспорте — русский, но считаю себя просто советским человеком. Для меня все нации равны». Впрочем, и я люблю покрасоваться. Как-то раз я танцевал с девушкой и она спросила, кто я по национальности? Я ей ответил: согдиец. Это впечатляет. Неизвестное и непонятное всегда ценят больше. Особенно девушки.
Мы спустились в овраг и вскоре вылезли на противоположный обрывистый берег. Отсюда хорошо просматривалась река Куткудук. Течет она вдоль предгорья. Через нее перекинут железный мост, а левее моста, на той стороне, видны беленькие домики поселка. От оврага до самой реки нетронутые поляны, сплошь усыпанные белыми ромашками. Костя, ошалело крича, мчится к ним.
— Братцы! — орет он восторженно.— Да вы посмотрите, сколько их!
Чары смотрит на него с недоумением и качает головой.
— Марат-джан,— говорит он с улыбкой.— Этот счастливый осел, наверное, никогда не видел настоящих цветов! Не представляю, что бы он стал делать, если взять его с собой в Туркмению и показать поле с горными тюльпанами! Неужели на Алтае не бывает цветов?
— Цветов и там много,— отвечаю я другу.— Именно потому он их и любит. А сейчас тем более...
Чары хорошо понимает, на что я намекаю. Костя совсем недавно женился. Не прошло и двух месяцев, как справили свадьбу. Цветы он рвет, конечно, для Нины. На миг я представил небольшую комнату в каркасном бараке, стол, диван и подоконник с цветочной вазой. В день свадьбы в этой вазе стояла целая охапка белых и красных роз.
Мы с Чары неторопливо направляемся к поляне. Чары длинный и худой, немного нескладный, рвет цветы с явным смущением и осторожно, как девица. Большие испуганные глаза, робкая улыбка и неловкие движения словно выражают суть его отношения к хрупкому творенью природы. Все его существо словно говорит: «Ай, не мужское это дело — рвать цветочки... Разве что для жены друга».
И вообще откровенность Чары поразительна. Ни в словах, ни в поступках нет у него фальши. Он чуток к товарищам, если тут необходима действительно его чуткость. И беспощаден, если видит несправедливость. Он часто выступает на комсомольских собраниях. И главное, всегда находит, о чем сказать. Я, например, сижу и думаю: «Все понятно, зачем толочь воду в ступе?» А он начинает говорить — и обсуждаемый вопрос вдруг принимает значимость. После каждого собрания мы с Костей всегда прочим ему светлое будущее на партийном поприще. «Быть тебе секретарем райкома, Чары! Жизнь сама тебя вынесет на гребень больших политических дел!» Разгоряченный Чары глубоко дышит широкими ноздрями и сердито вращает черными яблоками глаз. Шуток в таких случаях он не понимает. Тут ему надо поддакивать...
С букетами ромашек мы выбрались к каменистому берегу Куткудука. Быстрая зеленоватая вода катится по замшелым валунам, оглашая окрестности приятным умиротворяющим шумом. Кажется, словно где-то рядом низвергается водопад. По ту сторону реки — горные отроги. На них лежит тень от вершин, и они выглядят черно-зелеными. Пройдя еще с полкилометра, мы останавливаемся перед бугром, заросшим ежевикой. В зарослях едва угадывается тропинка. Здесь наверняка водятся змеи. С минуту раздумываем: лезть через бугор или обойти его.
— Ай, пошли,— решительно говорит Чары и первым устремляется вверх. Тут же он смущенно отступает, делает удивленную гримасу, пожимает плечами и бормочет:— Откуда они тут взялись? Посмотрите-ка!
Мы быстро поднимаемся к нему и видим: внизу под нами лежит голубое озерцо и на берегу загорают девушки. В купальниках, с распущенными волосами, как русалки.
— Только их и не хватало,— скучно проговорил Костя.
— Цветы отдашь своей Ниночке, не бойся,— успокаивает его Чары.— С этими гуриями мы сейчас познакомимся сами.— Чары вырывает пучок травы с жирным комом земли и бросает его в девчат. Те от неожиданности вскрикивают и встают.
— Ни с места! — командует Чары, спускаясь к ним.— Документы есть? Мы проверяем документы. Где-то здесь у вас скрывается опасный преступник!
Девчата, словно испуганные лани, сбились в кучку, смущенно переглядываются.
— А какие документы? — спрашивает одна из них, черноволосая, со стройными ножками.— У меня, например, с собой только студенческий билет.
— Этого нам достаточно,— заверяет ее Чары.— Ну-ка, покажите свой студенческий!
Девушка несмело нагибается за халатом и достает из кармана синенькие корочки. Подходим к девчатам и мы с Костей. Я смотрю на черноволосую и поражаюсь голубизне ее глаз. Она очень красива, и, главное, наивна, как ребенок. Эти качества незнакомки смущают не только меня, но и Чары. Он рассматривает билет и не знает, что ему делать дальше.
