Накрапывал дождик. На привокзальной площади было пустынно. В кассовом зале тоже никого — стук ее каблучков и шорох шагов Колбриджа разносились по всему зданию вокзала. Из двери ресторации высунулась лохматая голова и быстро скрылась — к гулкости шагов присоединились выпорхнувшие из дверей несколько тактов фокстрота, который играл в ресторанной зале аккордеонист. Ленни огляделась и храбро двинулась к окошку кассы.
— Вы чуть не опоздали сегодня, милая, поезд будет через пять минут, — сказал кассир, явно принимая ее за кого-то другого.
— Пожалуйста, полный билет второго класса. — Ленни усмехнулась тому, что даже не уточняет направление.
— Подождите, вроде бы ваш братец выкупил билет сегодня утром.
— Ах, если бы, он, как всегда, все перепутал, — ответила в такт Ленни и получила коричневую корочку.
Они вышли на платформу. Еще в машине было решено, что Колбридж остается за главного с оборудованием и машинами. Невдалеке светились желтые огни состава. Станционный служащий выводил в рупор свои рулады:
— Дамы и господа, пассажирский поезд Москва — Симферополь прибывает на первую платформу. Стоянка поезда семь минут. Дамы и господа…
Значит, Симферополь, море. Теплый душистый воздух. Подставить ему лицо, закрыть глаза и греться, греться… Дыша перегаром топки, урча на все лады, вынырнул из темноты поезд, повздыхал, посопел, расхрипелся тормозами и остановился. Новых пассажиров почти не было. Только в соседний вагон забиралось семейство, состоящее из отца и выводка детей. Колбридж занес коробки в купе, протянул Ленни кожаный мешок:
— Лилия собрала кое-какие ваши вещи, — поцеловал Ленни в затылок и ретировался.
Слава богу, в купе, кроме нее, никого не было. Поезд тронулся, и скоро замелькали за окном южные узкотелые пирамидальные тополя. Капли дождя прилипали к окну, несущийся мимо пейзаж терял реальные очертания. Лекарства, которыми изрядно потчевал Ленни больничный доктор с кудрявой бородкой, повергли ее в состояние сонного покоя. Страх отступил, и с удивительной для себя флегматичностью Ленни обсуждала сама с собой будущее. Остановится ли следствие? Продолжит ли Евграф Анатольев финансировать проект? Осталось ли у нее хоть что-то на банковском счету? Сколько могла, она вписала в чек, оставленный Колбриджу. Последние три месяца на колесах прошли как в горячке: мелькала дорога, кадры, персонажи, сны, опять дорога, кадры… Божественное времяпровождение, но — постоянная гонка, горячка… бегство. Иногда на пленке, молниеносно проявленной сомнабуличным Михеевым, она видела точное воплощение своей идеи, но это казалось ей скорее фокусом, чем закономерностью. Влажная на вид и гладкая на ощупь эмульсия, застывающая на пленке кадрами, обладала таинственной двусмысленностью, собственным лукавством, казавшимися Ленни непобедимыми. Вот Эйсбар применяет над ней свою власть. Она вдруг поняла, что вспоминает об Эйсбаре без боли и тоски, и ей стало легко и ясно, как после долгой болезни, когда впервые выходишь на улицу, еще бледный и слабый, едва стоящий на ногах, но уже с волчьим аппетитом к жизни. Теперь понятно, что делать дальше.
Ленни очнулась, сменила повязку — слава богу, рана не кровоточила. Окно было разрисовано малиновым закатом. Она разглядывала лопающиеся с внешней стороны стекла капли дождя. Поерзала на диванчике — нет, не спит и жива-здорова. И мальчишка в канотье подмигивает ей со шляпной коробки. Ее опять укачало. Подступила дрема.
В Симферополь поезд пришел в десять вечера. Носильщик помог Ленни вытащить ее странный багаж на перрон, проводил до площади, и она осталась одна. Вот и теплый ветер в лицо! Пахнет пока не морем, но югом-югом! Белые лепестки гиацинтов кажутся птицами. Розы качают головами, как в сказке Андерсена. Ленни сняла шаль, откинула за спину шляпу и радостно осмотрелась — следует взять таксомотор или конку, спросить о гостинице. А может быть, вон она? Прямо на площадь выходили окна знаменитой новой симферопольской ресторации, построенной по эскизам Федора Шехтеля местным архитектором. Здание называли «дом-глаз» или «дом-аквариум» из-за окна вышиной в два, а то и в три этажа и шириной во всю стену главного зала. Вечером окно светилось на манер волшебного экрана, отделяющего от темной улицы сцену, на которой актеры совершенно не обращали внимания на зрителей. Около окна располагался оркестр, а дальше, в глубине «декорации», стояли столики, между которыми сновали официанты. В центре зала плыла люстра с плафонами в виде расписных рыб с удивленными изгибами глаз. Чудо, да и только. Ленни стояла как завороженная, рассматривая «аквариум». От столика в центре зала решительно прохаживался крупный полный мужчина во фраке. Он то шел, набычившись, выдвинув вперед лоб и сложив руки на груди, то вдруг поворачивался к собеседникам, оставшимся за столом, и начинал быстро жестикулировать, словно что-то доказывал. Потом складывал за спиной руки и опять молча шел в сторону оркестра. Внимательно смотрел на музыкантов, будто предполагая в их игре найти еще одну подсказку, услышать логику своих аргументов и… и Ленни поняла, где она видела этого упрямого господина. Александр Федорович Ожогин, бывший фильмовый магнат! Плакавший у нее на коленях после выстрела своей жены, Лары Рай. Как нестерпимо грустно это было. Ленни вспомнила, как пыталась закрыть ладошками его глаза, чтобы остановить слезы, и прижимала пальцы к дрожащим векам. Три года прошло с тех пор.
Ожогин засмотрелся на точные манипуляции, которые проделывал смычком пожилой скрипач, и на секунду отвлекся от спора с Чардыниным. Ему показалось, что среди оркестрантов он видит Лямского. Чардынин окликнул его, и он обернулся к столику. Да, он согласен, что Кторову нужен специфический павильон. Съемки усложнились, требуется уйма механизмов, несколько камер. Но разве сложно, ей-богу, все просчитать заранее! Ожогин подошел к окну и закурил. Вблизи от стекла было видно, что происходит снаружи. Площадь пересекала коляска — ей делала знаки молоденькая барышня, подскакивающая как воробей. За плечами у нее билась шляпа, а шаль была повязана вокруг тоненькой талии на манер детского банта. «Настоящая чучелка!» — улыбнулся Ожогин. Коляска остановилась. Барышня схватилась за одну из двух своих шляпных коробок, однако поднять груз ей оказалось не под силу. Она развела руками, потопала ногами, и ямщик полез вниз помогать. «Интересно, что же за шляпы такие у нее в коробках? Железные, что ли?» — мельком подумал Ожогин. Девушка вспорхнула на сиденье. Коляска тронулась.
Ленни оглянулась и еще раз посмотрела на волшебный экран, вписанный в стену экзотического здания. На стеклянную границу, за которой шла чужая веселая жизнь.
в тот день в конце марта 1924 года был объявлен большой прием по случаю приезда из Москвы первой звезды российской синематографии, надменного героя-любовника Ивана Милославского. Тот приехал в Ялту оглядеться: уж больно много ходило слухов об этом «Новом Парадизе», который уже окрестили в московских художественных кругах русским Холливудом. И размах-де не здешний, одних мелодрам снимают сразу десяток, что уж говорить об исторических и комических, и граф Толстой из Франции сценариусы шлет, и гонорары артистам платят бешеные, и дворцы под декорации возводят, да такие, что потом продают втридорога богатым купцам и фабрикантам под имения, и сеть синематогафических театров по всей России строят. В общем, деньги крутятся огромные. Это у кого огромные деньги — у Ожогина? Милославский не верил этому ни на грош. Когда-то он сам был на кинофабрике Ожогина не последним человеком. Много картин там сделал. Многое знал. Тогда — да. Тогда действительно большие потоки шли через ожогинские векселя и расписки. Но с тех пор много другой воды утекло — совсем не золотоносной. Ожогин уж не тот. В Москве вообще думали, что после самоубийства Лары он никогда не поднимется. Сломается и сгинет. Оказывается, не сломался. Приятно, конечно, что не пропал человек. И здесь, в провинции, можно какое-нибудь кино делать. Открыть свою маленькую студию и — строгать по двухчастевке в полгода. А слухи… Ну, на то они и слухи. Нет, в ожогинские миллионы он не поверит, пока не увидит этот «Парадиз» собственными глазами.
Милославский приехал ранним воскресным утром, предупредив Ожогина о своем приезде заранее. А тем же вечером был зван на прием, который устраивали в его честь. Тоже приятно. Прием устраивал некто Борис Кторов — новая ожогинская звезда, комик, о котором в столице уже слыхали, но которого еще не видали. Говорят, в провинции он наделал много шума. Публика прямо с ума посходила. Говорят, затмил самого Чаплина. Ильинского переплюнул. Говорят, приносит своему работодателю немалые прибыли. Ну-с, посмотрим. Заодно познакомимся с местной братией.
