Самым поразительным было то, что мысли эти откристаллизовались у Крюкова именно сейчас, когда он чутко прислушивался к воспаленному ночной сыростью дыханию людей, влезших в дезертирскую шкуру, но вдруг начавших понимать, что происходит и с ними, и вокруг.
Пыль под тяжестью влаги приникла к почве, и измученные люди, поглощенные непривычными ощущениями, своим движением к неведомой и пока страшной коммуне не заметили, как полуэскадрон казаков и текинцев выскочил на рысях из-за поворота, теряющегося между холмами, сразу взяв шашки на изготовку, как только обнаружил их.
Несмотря на то, что теперь уже бывшие дезертиры вооружились в Пскове, они еще не умели защищать себя в своем новом качестве, хотя почти все когда-то воевали на германском фронте. Беда настигла их на пороге дома, на пороге другой жизни, как настигают едва успевшего раздеться и прилечь на лавку беглеца, обессиленного долгой дорогой и разомлевшего от еды.
Полуэскадрон перестроился и лихо раскрылся в лаву. Ротмистр Бекбулатов послал его в галоп. Забирая с обоих боков, кавалеристы переменили аллюр, убыстрив бег коней.
— Роби с них грязь! Роби грязь! — злобно орал какой-то всадник.
Этот зверский клич, проникший сюда с махновского юга, прокатился над чистым, очнувшимся от дремы полем и обрушился на толпу, как смерч. Атаманцы сперва растолкали сгрудившихся в кучу, не пуская в ход шашки, а затем поворачивали и гнались за каждым, норовя свалить с ног, а кое-кого взять на аркан или располовинить, как на учении глиняные фигуры.
— Роби грязь! Роби грязь! — раздавалось то тут, то там.
Казалось, однако, что атаманцы бьют с осмотрительностью. Они действительно кого-то искали. Крюков и Газетов, увлеченные сорванной ужасом волной, бросились назад, к опушке, но скоро сообразили, что до нее не добраться. Тогда они закосили к кустарнику по краю поля, чуя безумный топот за собой, гиканье атаманцев и фырканье коней, возбужденных удачной атакой. Достав из кармана свой мирный и почти никогда не употреблявшийся наган, Крюков обернулся и выстрелил. Пуля угодила в грудь рыжей гривастой кобылы, и та от внезапной рвущей боли поднялась на дыбы и прыжком перемахнула через него, сброшенного уже наземь петлей соседнего атаманца, налетевшего сбоку.
— Вот он! — въедливо и тонко вопил кто-то рядом. — Вот он!
— Живьем мерзавца! Живьем!
— Ай-кай-май! Ах-ках-мах!
Но это уже был не он. Они ошиблись. Это было всего лишь его волочащееся по скользкой росистой траве тело, еще дышащее, еще слышащее, распяленное дикой скачкой разгоряченного коня, к седлу которого приторочили ремень.
— Вот он!
Удар о дерево прекратил движение. Крюков никого не увидел, но холодеющим мозгом схватил, что над ним склонился кто-то, давно известный обличьем и ненавидимый.
И еще он припомнил кенара — любимую свою с детства птицу красного пера, поющую при яростно пылающем огне. Трельный всплеск — мелодичный, заливистый, чистый — вдруг раздвинул тишину, закупорившую уши. И смолк.
Смерть не удивила и не испугала Крюкова. Он всегда ждал ее. Ведь он знал, что срок жизни поющих при огне не может быть долог.
— Полуэска-а-адрон! В строй, в строй! Сле-ева по двое — по двое!..
— Загоняй дурачье на опушку!
Невыносимый ожог от рывка вторично захлестнул шею, и Крюков захлебнулся тем удушьем, но не корчась на размятой сочной траве, а взлетев над землей, над всем, что он любил и что берег медленно угасающим теперь сердцем.
Еще не так давно — лет тридцать назад — на северо-западе от Пскова у старой дороги прохожий человек мог наткнуться на полупровалившийся в землю могильный холм с крепко врытой у изголовья железной крестовиной. На заржавелой поверхности кто-то выцарапал ножом: «Алексей Крюков, наркомвнуделец. 1901–1919».
Было ему от роду восемнадцать лет.
Автор выражает признательность старшему научному сотруднику экономического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова К. Г. Козловой за предоставленную возможность ознакомиться с архивом ее отца Г. В. Козлова, который в период 1918–1919 гг. работал следователем-инструктором Союза коммун Северной области и Иногороднего отдела Петросовета.
Послесловие
Опыт совести
Возраст одной человеческой жизни отделяет нас от бурных событий, описанных в повествовании Юрия Щеглова «Жажда справедливости». Почти семьдесят лет назад живет и действует ее герой, но вещь как-то не хочется называть исторической, настолько злободневны поднятые в ней проблемы. Нравственное очищение общества, нравственная перестройка, в центре которой личность сильного и строгого юноши Алексея Крюкова, в определенной мере близка сегодняшним событиям, сегодняшним спорам и дискуссиям и, безусловно, будет воспринята как непосредственный отклик, как эхо истории, которое с художественно-документальной достоверностью отражает минувшую эпоху. Документальная основа совершенно не стеснила автора, а, наоборот, открыла перед ним неожиданные горизонты, увеличив степень писательской свободы и давая простор воображению. Ведь живая жизнь более интересна и непредсказуема, чем любая фантазия.
Несмотря на короткое время, отпущенное герою повествования, эпоха взята Юрием Щегловым на большую глубину и разворачивается перед нами, не оставляя за своими рамками сложные, подчас трагические противоречия. Правда сегодняшнего дня, а следовательно, и правда будущего впрямую зависят от правды прошлого, и Юрий Щеглов описывает своих героев без любования и предвзятости, стараясь пробиться в их духовный мир, выявить и объяснить побудительные мотивы поступков. Коренные интересы народных масс, их голос — голос Революции — отчетливо улавливаются во всех действиях Алексея Крюкова, не обладающего еще профессиональным опытом, но имеющего опыт, который можно назвать опытом совести. Это очень важная, значительная черта главного героя, понимание которой позволяет проникнуть в его несколько замкнутый человеческий характер. С тонким ощущением времени автор воссоздает атмосферу первых лет революции, взаимоотношения между людьми.
И еще об одном качестве своеобычной хроники Юрия Щеглова необходимо упомянуть. Для меня всегда важно: из какого времени написано произведение? Способен ли автор, используя неподновленные конъюнктурными соображениями реальности, создать картину, верную исторической правде и вместе с тем остросовременную? «Жажда справедливости» отвечает, на мой взгляд, поставленным требованиям. Она написана из времени, обжигающее и очистительное дыхание которого мы будем чувствовать всегда.
Михаил Шатров.
