Предоставим на время итальянского полководца и его наперсника своим размышлениям и присоединимся к конному отряду в долине. Отряд только что переправился через реку, и Бембо в поэтическом экстазе процитировал и тут же перевел своим не понимающим латыни слушателям:
– Смотрите, вот возвышается снежок, покрытый Соракте! – И указал рукой на гору, громадным валом вздымавшуюся на горизонте.
– Святой Орест! – повторили все, и мгновенно обнажились все головы перед воображаемым святым.
– Нет, нет, братия! – промолвил озадаченный Бембо. – Впрочем, все равно, судя по коротким теням деревьев, теперь должен быть полдень, час молитвы Пресвятой Богородице против турок, и мы помолимся вместе.
С этими словами он остановил своего мула, сложил руки и, возведя очи к горячему синему небу, зашептал молитвы Пресвятой Деве, прося у нее защиты не только от турок, но от всех врагов, дальних и ближних, к которым он про себя от всей души присоединял всю династию Борджиа.
– Итак, благословясь, дета, смелей вперед!.. Я твердо верю, что в лице нашем или моих спутников, благочестивых паломников, никакой обиды не будет нанесено святой церкви!
В это время приблизился Мигуэлото. Он уже избавился от своего седока и с большой дороги повернул отряд в сторону, в печальную вулканическую местность, где на больших расстояниях на высоких, как казалось, почти недоступных, вершинах гнездились города и монастыри. Волнистая горная цепь, залитая горячим солнцем, закрывала вид со всех сторон.
Роскошная растительность, покрывавшая болото, скрывала бездонные глубины, которые выдавали исходившие из них сернистые испарения. Непрерывное кваканье лягушек и крики водяных курочек разоблачали эту предательскую роскошь. Наконец, исчезло и это обманчивое великолепие, и перед путниками простиралась черная, покрытая лавой равнина. Затем пошел темный лес, покрывавший спереди склоны горы.
Вид этой местности был не таков, чтобы могли рассеяться опасения Орсини, и, казалось, самому Макиавелли было не по себе, потому что он предложил снова ехать в Рим прямым путем. Но непродолжительное совещание с Мигуэлото успокоило его опасения, и рыцарский отряд вступил в лес, круто поднимавшийся среди высоких утесов. Когда путешественники перебрались через вершину на другую сторону и стали спускаться, дорога была обрамлена дубами необъятной величины и на каждом двенадцатом дереве висел человеческий труп. Судя по одежде, несчастные были крепостными какого-нибудь дворянина, которому вздумалось пометить их крестом на руке.
Шут снова присоединился к Мигуэлото, ехавшему теперь впереди отряда. Окинув равнодушным взглядом трупы повешенных, отравлявших воздух гниением, он спросил, кем и за что они повешены.
– Доном Ремиро из любви к Колонна! – злорадно ответил полковник из Ронсильоне. – Там находится крепость Агапита Колонна, которую он, вопреки приказу подесты и вашему положительному решению, снабдил жизненными припасами и вассалами. Но вместо того, чтобы начать безопасное и легкое обложение, подеста уведомил его, что до тех пор, пока Колонна не согласится сдать крепость, он каждый день будет вешать одного из его крепостных, пока не останется ни одной живой души. И вот результаты. А Агапит не сдается, и бог знает, когда этому будет конец.
– Какой же негодяй этот Ремиро! Он щадит замок только потому, что Агапит – родственник его жены! – с жаром воскликнул Цезарь. – Я скорее простил бы ему, если бы он отправил на тот свет сотню дворян, чем убийство этих рабов! Какая польза мне от этих трупов?
– Подеста – настоящий кровожадный тиран! – сказал Мигуэлото.
– Это верно, – подтвердил Цезарь, – и, прежде чем лишиться такого драгоценного орудия, я должен убедиться в его измене! Твой замысел слишком ясен, мой Мигуэлото, но не воображай, что я поставлю тебя подестой на его место. Ты мне нужен для других целей. Я хочу управлять народом таким образом, чтобы он преисполнился особой любовью ко мне. Но ты, кажется, говорил мне, что Ремиро при помощи почтовых голубей вел изменническую переписку с моими врагами в Риме?
Мигуэлото вытянул свою сухую шею, чтобы посмотреть, нет ли кого поблизости, и затем тихонько ответил:
– Нет, благородный господин. Я говорил, что он сообщался со своей прекрасной женой, Беатрисой Колонна.
– Лишь только ты дашь знать дону Ремиро, что я прошу его впредь до моих дальнейших распоряжений охранять Орсини и что я тайно уехал в Рим, он, если он действительно – предатель, каким я по твоим речам должен считать его, несомненно отправит с этими новостями своих голубей, сказал Цезарь. – И вот, когда ты тайно доставишь меня в крепость, я выберусь в башню ветров и стану со своим соколом Горебеком, который никогда не упускает своей добычи, ждать отправки доном Ремиро голубя. Ты ведь хорошо ходил за ним?
Даже Мигуэлото испугался этого коварного и злобного намерения. Но у него не оставалось времени отговаривать Цезаря, если бы он даже захотел. Пушечный выстрел внезапно разбудил дремавшее озеро, к зеркальной поверхности которого они спускались. Направление выстрела и дым, поднявшийся в тихом вечернем воздухе, указывали, что их приближение было замечено из крепости и их желали встретить с необыкновенным почетом. Это убеждение усилилось, когда при входе в узкою долину появилась группа мужчин, которые, по-видимому, ожидали путников. Цезарь обменялся еще несколькими словами со своим полковником и затем фантастическими прыжками исчез из вида.
Дон Мигуэлото выехал вперед и вскоре достиг ожидавшей их группы, состоявшей из таких же испанских солдат, как и отряд Мигуэлото. Впереди на белоснежном муле, в мантии и шапочке доктора права, в длинной золотой цепи, указывавшей в нем подесту, ехал худощавый сгорбленный человек. Его лицо от забот и дум было изборождено морщинами. Длинные седые волосы, серьезное, озабоченное лицо, сумрачный и беспокойный взгляд – таковы были отличительные признаки безжалостного губернатора Романьи, дона Ремиро.
Мигуэлото выразил подесте желание поговорить с ним наедине, и они поскакали вместе в долину.
Подеста был, очевидно, одурачен известием, принесенным ему ночью африканским скороходом, и с удивлением и страхом слушал теперь, что переодетый герцог соединился с Мигуэлото близ Нарни и приказал ему немедленно принять меры к освобождению синьора Паоло Орсини и что его светлость, узнав дурные новости из Милана, нисколько не сердился на подесту за препятствия, которые тот устроил ему на пути к устранению изменника, но считал необходимым до тех пор задержать Орсини, пока он не убедится, как обстоят дела в Риме, куда он и отправился тайком сам. Поэтому подеста должен был задержать Паоло Орсини в Ронсильоне впредь до дальнейших приказаний, со всем почетом, но не спуская с него глаз.
В продолжение этого донесения черты лица подесты приняли свое обычное выражение. Его внутреннее беспокойство, правда, не улеглось, но привычка скрывать свои истинные чувства сделала свое. Потом Мигуэлото равнодушно прибавил, что герцог Цезарь устроил таким образом, что один из его слуг, переодетый монахом, указал каким-то паломникам место, где был спрятан Орсини, и те освободили его. Это известие, по-видимому, устранило всякие сомнения в душе дона Ремиро, и он ответил, что повиновение приказам своего повелителя составляет его радость и обязанность. Но взор его устремился с пытливым недоверием на своего подчиненного, ненависть и честолюбие которого, вероятно, не составляли для него тайны.
Однако в это время приблизился весь отряд. Подеста обернулся и был немало изумлен, увидав такое многочисленное и знатное общество, но, лишь только он узнал Орсини, он слез со своего мула, чтобы приветствовать его. На эту вежливость римский дворянин немедленно ответил тем же. Они пешком пошли друг другу навстречу и, согласно церемониалу того времени, поцеловались в обе щеки. Подеста принял молодого Паоло с горячими приветствиями по поводу его освобождения из власти бандитов, которые, как он узнал, к своему величайшему огорчению, напали на него в пределах его округа и потребовали с него выкуп.
– Не стоит говорить об этом, – прервал его Орсини. – Наши черные банды покушались на самого императора. Но теперь я в безопасности под верной защитой моих спасителей, и притом не так легко сбиться с пути в Рим через Кампанью. Но, как я ни рад, дорогой подеста, видеть вас здоровым и невредимым, я, тем не менее, весьма сожалею, что вы заставали меня сделать такой большой крюк, и, чтобы наверстать потерянное время, я вынужден сократить удовольствие нашего свидания, так как думаю провести эту ночь в Сутри или Непи.
– По длинным теням, ложащимся от гор, вы можете видеть, благородный господин, что близок закат, – возразил Подеста решительно и строго. – Путь, которым вы намерены идти, проходит по болоту, лесам и пустынной местности. Ваши лошади измучены так же, как и лошади моих людей. Кроме того, синьор, у меня нет полномочий отпустить в Рим дворянина, о котором известно всему свету, что он восстал против церкви. Поэтому я должен униженно просить вашу милость остаться в Ронсильоне, пока я не получу от его святейшества необходимых указаний.
