Хан был тучен, красное обветренное лицо лоснилось, губы презрительно поджаты, отчего лицо выражало неприязнь. Через толмача хан обратился к князю Ярославу. Речь была высокопарна, в ней он называл себя Сыном Неба, великим и мудрым правителем, непобедимым полководцем, покорившим полмира.
Князь Ярослав был краток. Он, назвав обязательные титулы и велеречивые сравнения, сказал, что явился по зову хана с поклоном и подарками.
По знаку хана в шатер через западный вход ханские слуги вкатили бочонки с золотом и подарки для его двадцати пяти жен и сыновей. Это были венгерские скакуны, немецкие и шведские мечи и кинжалы, рукояти и ножны которых были искусно отделаны драгоценными камнями, щиты, рыцарские доспехи.
Хан остался доволен подарками. Он жестом разрешил князю подняться с колен и приблизиться к трону. Перед князем появился слуга с золотым подносом, на котором стоял кубок. Толмач перевел слова хана, обращенные к Ярославу Всеволодовичу:
– Выпей, князь, кумыса. Великий хан Батый жалует. – Когда же кубок оказался пуст, толмач продолжил: – Князь Ярослав, будь старшим над всеми князьями Руси!
Прием завершился пиром. Перед князем поставили низенький столик, и ему пришлось опять опуститься на колени. Но столик стоял напротив ханского трона, а это было великой честью по меркам монгольского этикета. Из-за этого князь Ярослав приобрел немало недоброжелателей среди ханского окружения.
Князь Ярослав был оставлен в ставке Бату-хана, а прибывший с ним шестнадцатилетний сын Константин был отправлен в Каракорум, в ставку великих ханов.
До глубокой осени оставался князь Ярослав в Сарае. Хан Бату отпустил его на Русь только после того, как из Владимира в Сарай привезли пятнадцатилетнего сына Ярослава и оставили в качестве заложника.
Великому князю владимирскому Батый выдал символ власти – ханский ярлык на коже и золотую дощечку-пайцзу с выцарапанной на ней непонятной надписью иероглифами.
В конце 1243 года князь Ярослав Всеволодович вернулся во Владимир. Княгиня Ростислава сильно горевала об оставленных на чужбине сыновьях: Константине и Ярославе. Считая, что потеряла их навсегда, она заболела. Почувствовав кончину, она постриглась в монахини с именем Евфросиния, а в начале зимы отошла в мир иной. По ее просьбе тело было положено в усыпальнице Юрьевского монастыря в Новгороде рядом с телом ее старшего сына Федора.
Горе было невосполнимым. Князь заливался слезами, ночи простаивал в церкви перед иконами, потерял интерес к делам, переложив заботы Северной Руси на бояр и воевод. Князья, почувствовав слабину, устремились в Сарай-Бату за милостями: Владимир Константинович – князь угличский, Борис Василькович ростовский, Глеб Василькович белозерский, Василий Всеволодович… Они ехали в степь с подарками в надежде на ярлык, но возвращались ни с чем, а на следующий год опять с надеждами устремлялись в Сарай к хану Батыю.
В 1245 году из Каракорума вернулся сын Константин с грамотой от великого хана Гуюка. Хан требовал великого князя владимирского к себе.
Путь до Каракорума неблизок – целых семь тысяч верст. Потому, кроме множества подарков, без которых в степи ни шагу нельзя сделать, надо было подумать об охране, еде для людей, кормах для лошадей.
В разгар подготовки из Булгарии приехал Роман Федорович. Он приехал за женой и сыновьями, которых не видел четыре года. Ярослав Всеволодович тут же пригласил его к себе на разговор. Вел себя князь с Романом Федоровичем не как с посольским боярином, а как с равным себе. Да и как иначе: князь знал, что Роман стал правой рукой булгарского эмира и от него теперь многое зависело. За эти годы Роман Федорович не раз побывал в Сарай-Бату и в Каракоруме. Это и интересовало владимирского князя больше всего.
За прошедшие со дня последней встречи годы Роман Федорович еще больше заматерел, стал степеннее, солиднее. Обнявшись, сели на поставленные друг против друга скамьи.
– Стареем, – горестно качнул головой князь Ярослав.
– Становимся мудрее, – поддержал его Роман Федорович. – А старость – она в седине да в морщинах. Главное, чтобы здесь, – показал он на лоб, – мы оставались молодыми и горячими.
– Так-то оно так, – согласился князь. – Только ты, как я посмотрю, молодцом, а у меня годы берут свое. Да еще Ростиславушка меня покинула, царствие ей небесное, – перекрестился князь, – совсем худо без княгини.
Помолчали, каждый думал о своем.
– Вовремя ты приехал, Роман Федорович. Хан Гуюк меня к себе требует. Просвети, будь добр, что там, в Монголии, делается, к чему готовиться? – положив руку на колено Романа Федоровича, попросил Ярослав Всеволодович.
На пороге вырос гридь с подносом в руках. Кивнув на стоящие на подносе кубки, князь предложил:
– Выпьем вина ромейского. Оно бодрит. Я-то уж от хмельного меда отвыкать стал. Выпью, и сердце заходится.
Брякнув кубками, неспешно выпили.
– Так что в Каракоруме?
Роман Федорович, покачав головой, начал разговор, ради которого оторвал его князь от радостной встречи с родными.
– Не в простое время путь твой в Каракорум. Ой, не в простое! Гуюк, хотя и взошел на великий ханский стол по решению хурала, сидит на нем шатко. Великим ханом его признали не все чингизиды, а многие из потомков Чингисхана сами метят на его место. Бату-хан на место великого хана не метит, ему и своего улуса хватает, потому и не присягнул Гуюку. Но дело даже не в самом хане, а в его матери. Ханша Туракина – женщина коварная и злая. Поговаривают, что она извела своего мужа – великого хана Угедэя, чтобы возвести на трон своего сына. Гуюк Батыя ненавидит, и он, по-видимому, знает, что хан дал тебе ярлык на правление русскими землями.
– Может, не ехать?
– Ехать надо. Отказ хан может расценить как неповиновение. А с бунтовщиками Гуюк крут. Коли сам на Русь не пойдет, чтобы наказать тебя, пошлет Бату-хана. Тот ноне не осмелится перечить великому хану, не захочет. Ему идти супротив Каракорума не след. У Батыя туменов много, но они ему надобны для другого дела: он намеревается еще пойти в Европу.
– Так как мне поступить?
– Идти в Каракорум. Ублажить Туракину, а через нее получить у великого хана ярлык на Русь.
– Кому же тогда дань платить?
– Обоим… или никому.
– Как это? – удивленно протянул князь Ярослав.
– Гуюку говорить, что дань взял Батый, а Батыю – что Гуюк.
– Но так долго продолжаться не сможет… Прознают, и что тогда?
– А ничего! Ждать, пока один из них покинет этот мир. А кто иной придет на ханский трон, с ним и решать, как жить.
– Мудрено все, Роман Федорович. Но путь до Каракорума долог, обмозгую, – решительно тряхнул головой князь Ярослав Всеволодович.
2
1245 год для князя Александра выдался сложным. Литва вновь подняла голову. Литовский князь Миндовг, прознав, что великий князь Ярослав Всеволодович уехал в Каракорум и его долго не будет, а значит, и защищать Белую Русь некому, двинул свои полки на Торжок и Бежицу. Захватив городки-крепости, литовцы увели в полон многих жителей, разграбили дома, угнали скот. Но они не учли урок, преподнесенный им ранее новгородским князем Александром. Он расценил действия князя Миндовга как разбойный набег. Со своей дружиной он настиг литовских разбойников, вернул полон и награбленное. Но этим не ограничился. Князь гнал литовцев до самого Жижина, окружил и всех не сдавшихся в плен уничтожил.
Литовцы запаниковали. Князь Миндовг думал, что новгородская дружина пойдет по литовским землям, и спешно стал готовить войско. Но князь Александр вернулся в Новгород, где его уже ожидал посол Литвы. Князь Миндовг приглашал князя новгородского в Кернов-град, что на Вилии.
Александр откликнулся на приглашение литовского князя и прибыл в Кернов, но не с посольством, а с княжеской дружиной.
Князь Миндовг торжественно встретил новгородского князя, посетовав, что Александр привел с собой дружину, на что Александр только рассмеялся, сказав:
– Береженого Бог бережет! Не в свои пределы пришел, потому и берегусь. У вас что ни куст, то разбойник. Немало людишек от шишей литовских претерпело.
– Что верно, то верно, – согласился Миндовг, отделяя себя от похода на Торжок и Бежицу. – Земель-то у Литвы много, за всем не уследишь.
Дворец литовского князя был невелик, но роскошен. Александр же отнесся к увиденному холодно, выказав некоторое пренебрежение богатству, чем немало удивил литовского князя и его ближних бояр.
В честь новгородского князя и его дружины был учинен пир. Поднимали чаши с вином за здоровье, за дружбу и добрососедские отношения. Здесь же, на пиру, князь Миндовг, не утерпев до утра, громко, чтобы слышали все в зале, сказал:
– Слава невского героя докатилась до Немана. Ливонский орден, потерпев поражение на Чудском озере, не смирился. Рыцари копят силы и выжидают подходящего момента. Папа Иннокентий Четвертый объявил крестовый поход на восток. Но Литва ближе к Ливонии, чем Русь Белая, а значит, мы первыми встретим удар Ордена. Я зову тебя, князь Александр Ярославич, объединиться! Союз против крестоносцев!
