– Если бы я был самураем, мне пришлось бы в ответ на оскорбление убить тебя или распороть себе живот, – усмехнулся японец. – Ты ведь назвал меня доносчиком. Но для христианина самоубийство – великий грех. Я не знаю, как сделать, чтобы ты мне поверил. Хочешь, я поклянусь тебе именем великого сэнсэя Николая?
– Нет, не надо! – вскрикнул Василий. Ему невыносимо было думать, что имя владыки может быть замешано во лжи и клятвопреступлении.
– Тогда я прошу тебя только об одном: поступай как хочешь с тем, что узнал от меня, но остерегайся того капитана. И разреши мне найти тебя, когда я вернусь из Хабаровска. То, что я узнаю, может оказаться важным.
На этом они и расстались.
* * *
Узнав от Василия об этой встрече, Кузнецов только развел руками:
– Ну знаете! Мы знаем случаи, когда большевистская пропаганда приводила японских солдат на нашу сторону – даже отдельные части японцам приходилось срочно передислоцировать обратно на родину. Но чтобы из христианских убеждений…
– А почему вы думаете, что лишь большевистские убеждения могут быть прочными и что только они позволяют людям принимать правильные решения? – спокойно возразил Василий.
– Ах да, я и забыл о вашем семинарском прошлом, – пробормотал Петр Иванович. – Ну Бог с вами. Сами-то вы ему верите, вашему бывшему однокашнику?
– Время покажет.
– Время-то время, а остеречься не мешает. Слишком многое поставлено на карту, – заключил Кузнецов. – Плохо, что мы теперь зависим от его порядочности. А что-нибудь менять не время. Бросить фотографию – подозрительно. Продать – а кто ее сейчас купит… Ну, однако, за новости и ему, и вам спасибо. Хоть и не очень они утешительные, но, похоже, достоверные.
* * *
Между тем события в Приморье развивались самым непредсказуемым образом. Получив тревожные вести об активизации японцев на Дальнем Востоке, Ленин высказался по этому поводу вполне определенно: «Вести войну с Японией мы не можем и должны сделать все для того, чтобы попытаться не только отдалить войну с Японией, но, если можно, обойтись без нее». (Полное собр. соч. Т. 42. С. 93.) Во исполнение этого 20 февраля 1920 года было принято решение о создании буферного государства ДВР (Дальневосточная республика). Японское командование подписало соглашение, по которому обещало не вмешиваться в русские дела, если на Дальнем Востоке не будет объявлена Советская власть. Республика была объявлена буржуазно-демократической, но возглавил ДВР коммунист А. М. Краснощеков. Было создано Дальбюро ЦК РКП(б), куда среди прочих вошел и Сергей Лазо.
* * *
– Наша ближайшая задача – вывезти на восток как можно больше вооружения, ценных грузов, эвакуировать некоторые заводы, чтобы до начала все-таки возможных военных действий это все не уплыло из России, – сказал Василию Кузнецов, заглянув в фотосалон на Полтавской. Он совсем оставил на Василия все, что было связано с фотографией, прислав ему в помощь вовсе неопытного, но смышленого гимназиста Пашу и предупредив: «Щелкать затвором в салоне он сумеет, а к лабораторным процессам вы его не подпускайте – у него по химии двойка».
Пользуясь предоставленной свободой, Василий в освободившееся время заинтересовался кино: «великий немой» все больше входил в жизнь владивостокского общества. Мигающие электрическими лампочками вывески синема приглашали окунуться в мир жутких страстей и умопомрачительной роскоши.
Кроме того, нарождающееся искусство, словно кусок медового арбуза – ос, притягивало возможностями легкой наживы начинающих бизнесменов. Даже такой «кит» местной промышленности и банкирско-торговой деятельности, как Бриннер, поспешил вложить деньги в новую отрасль, а его сын впоследствии не без успеха снимался в самых кассовых фильмах Голливуда, став прославленным актером Юлом Бриннером.
Кузнецов смотрел на это увлечение Василия как на очередную причуду своего непредсказуемого компаньона.
– Да, кстати, у меня для вас хорошая новость, – сказал он, продолжая рыться в своей картотеке и что-то разыскивая среди диапозитивов, – вы ведь сахалинский родом? Мы там установили-таки Советскую власть, избрали исполком. Население нас поддерживает.
– А как же японцы? – удивился Василий. – Ведь соглашение же подписано?
– А Сахалин – это не Дальневосточная республика, – засмеялся Кузнецов. – Мы его туда «забыли» включить. Но поговорим, однако, о складах – нам бы вовремя узнать, когда японцы всполохнутся по поводу их вывоза – все-таки открытого конфликта с ними из-за этого не хотелось бы. Правда, они с претензиями кинутся прежде всего в управу, к Медведеву, который ее возглавляет. Но тот старый эсер, большевиков на нюх не переносит и рад будет все свалить на наш Военный совет. Он и так уже возмущается, что мы многое делаем без его ведома.
Василий обещал присмотреться и прислушаться к настроениям и разговорам в своем управлении. Он понимал, насколько накалена обстановка, как просто сейчас устроить любую провокацию и сорвать такую хрупкую видимость перемирия.
* * *
Я чувствовал, в каком напряжении находился в то время мой герой, но и другая заплутавшаяся, одинокая детская душа не могла не волновать меня. И отложив на время рукопись, я вернулся к воспоминаниям Николая Васильевича Мурашова.
* * *
Каковы бы ни были мои детские мечты и планы, жизнь быстро подкорректировала их, наглядно показав мне, насколько они были далеки от реальности.
Начать с того, что при ярком утреннем свете город выглядел совсем иначе, чем во время моих ночных скитаний. Мальчик я был домашний, к тому же мама во время своей болезни не очень охотно отпускала меня от себя. Поэтому округу я знал плохо, да и боязнь быть пойманным и возвращенным толкала меня уйти как можно дальше… Словом, поиски той караулки, из которой спас меня военный доктор, заняли гораздо больше времени, чем я предполагал.
К тому же я не знал даже фамилии моего спасителя, и когда я наконец с великой радостью узнал то самое здание, которое разыскивал, мне пришлось затратить немало усилий, чтобы объяснить, кто я и кого мне надо.
В конце концов тот самый японский солдат, который в ночь смерти мамы поделился со мной лепешкой, вспомнил меня и вызвал ко мне русского унтера.
Лучше бы он этого не делал. Когда я наконец объяснил, кого я разыскиваю, унтер подкрутил усы, сказал многозначительно: «Ага!» – и, железной хваткой сжав мое плечо, велел позвать какого-то «старшого».
– Так что докладаю, ваше благородие, – лихо отрапортовал он явившемуся поручику. – Вот этот прибыл к дохтуру Мурашову, который сбегши в тайгу к красным хунхузам. Может, он тоже из ихних, из лесу?
Поручик оглядел меня с ног до головы и лениво процедил, ни к кому не обращаясь:
– Не похоже, что из лесу, – чистенький. А впрочем, черт их разберет. – И добавил: – Запри его в кутузку к этому, знаешь, давешнему. Вернется из обхода патруль – отправим обоих в контрразведку.
«Давешний» оказался веселым чернявым парнем цыганского типа и очень удивился моему появлению. Когда я рассказал ему свою историю, он сказал:
– Ну, конь каурый, ты и влип, малец. Этот твой доктор недавно с целым обозом медикаментов, возчиками и парой санитаров подался к партизанам. Они тебя за их связного, что ли, приняли? Вот, конь каурый, совсем уже обалдели – с детьми воюют!
«Конь каурый» – это у моего нового знакомца, видимо, была такая присказка, заменявшая ему, как я сейчас понимаю, более крепкие выражения. Я робко спросил у него, что такое контрразведка.
– Одно тебе скажу, конь каурый, контрразведка – это есть очень плохо. Понял? Мне-то ее не миновать, а вот тебя надо бы как-то отмазать…
Я со всей моей тогдашней наивностью поинтересовался, за что его хотят отправить в такое плохое место.
– Ты лучше спроси себя, за что тебя туда хотят упрятать, – расхохотался он. – А наше дело цыганское: коня я свел у казачьего есаула.
– Ан вот и сбрехал, – буркнул унтер, сунувший в этот момент в окно нашей кутузки две миски риса с соевым соусом. – За коня дали бы тебе шомполов и отпустили на все четыре стороны.
– Опять рис, конь каурый! – возмутился мой сосед. – Скоро пожелтею и глаза вкось пойдут. А насчет шомполов – это тебе, конечно, виднее. Небось за мальца медальку тебе отвесят?
– На кой мне медаль! Их благородие отпуск домой на три дня обещали – в баньке деревенской попариться.
– А где у тебя деревенька? – заинтересовался цыган.
– Небось в гости не позову. На Сучане, однако.
– Ах, на Суча-а-ане! – зловеще протянул цыган. – Тогда да, конечно… попаришься.
– А что? – встревожился унтер.
– Ты Шевченко такого слыхал?
– Это хунхуза, что ли? Того, что в тайге разбойничает со своей шайкой? Как же, от их благородия господина поручика много наслышаны. Мы его скоро спымаем.
– Сам ты хунхуз – бандит китайский. А Шевченко – партизанский командир. И сейчас там у него самые бои, на твоем Сучане. С легким паром, конь каурый!
