догонят. Я даже думаю — стража бы не выпустила нас, вздумай мы тронуться в путь с детьми. И оставить их нельзя: Парсифаль на всё способен. Что нам делать? Посоветуй!
Ингеборг задумалась. На её лице читалось сомнение.
— Говори, кормилица! — взмолилась Эльза. — Не молчи!
Та посмотрела ей в глаза и улыбнулась.
— Ладно. Кажется, я придумала. В Генте у меня живёт двоюродный брат с семьёй. Он — кожевник, человек небедный. А детей у него — куча, жена их ему нарожала четырнадцать душ, и можете себе представить: все выжили! Старшему уже двадцать три, А последней дочке вроде бы сейчас четыре. И младшие двенадцать детей живут в доме родителей. Ну, где двенадцать, так и ещё троим место найдётся, а соседи и не приметят. Вот к ним-то я и поеду. Двоюродный брат — хороший человек, не откажет принять нас. А если вы ещё и дадите мне с собой денег...
Эльза бросилась к шкатулке:
— Золота очень мало. Почти всё у Лоэнгрина, но ключа от его ларца у меня нет. Возьми, что есть! И ещё вот это.
Она подала кормилице длинную золотую цепь, серьги с изумрудами и большой золотой перстень с крупным рубином.
— Вот. Остальное заберу с собой — мне тоже может понадобиться. Скажи своему брату, что я его озолочу, когда всё закончится. Если закончится хорошо. Но как ты уйдёшь с детьми незаметно? Кругом стража проклятого грека!
— Какой он грек, такая у него и стража! — презрительно хмыкнула кормилица. — Дураки они. Я придумала кое-что. На рассвете мост опустят — из деревни должен приехать воз с оброком. Зерно. И ещё придут крестьяне с птицей и яйцами. А с возами и крестьянами — всегда много детворы: вдруг господа чем-нибудь угостят. Я и думаю: если девочкам постричь волосы да переодеть в простые рубашонки, сойдут за таких ребятишек и они. И я под крестьянку оденусь, наверчу на голову какое-нибудь тряпьё да как следует выпачкаю лицо и ноги. И малыша возьму — простолюдинки всегда с собой таскают сосунков: куда ж их девать? Ну а за пять-шесть золотых монеток возчик вывезет отсюда не только что нас — хоть коня его милости вывезет! Вот вы — другое дело, вам придётся уехать самой. Стража Паулоса не очень знает в лицо меня, а с чумазой рожей не узнает вовсе. Но вас они отлично помнят, и им наверняка приказано следить пуще глаза, чтоб вы никуда не девались.
— Но меня же не запирают! — возразила Эльза. — Я вот в Гент на целый день уехала, и ничего... Значит, могу просто отправиться верхом — будто бы на прогулку. Тоже на рассвете. Теперь только нужно молиться, чтобы до рассвета не вернулись Парсифаль с Лоэнгрином.
— Не до рассвета, — вздохнула Ингеборг. — Надо ведь ещё, чтоб оброк сосчитали, раньше крестьяне не уйдут. Но будем надеяться. Девочки ваши умницы, играть любят пуще всего, я им скажу, что это — игра такая, и они всё, как нужно, сделают. А уж мне совсем легко, я же и так деревенская. Если будут свои и признают меня — так тем паче не выдадут.
Эльза рассмеялась. Теперь, когда нужно было действовать, ей сделалось легче. Да, то, что они задумали, было очень опасно. Но сейчас она понимала: оставаться, когда здесь, в её родовом замке, затевалось нечто чудовищное, ещё опаснее. Даже если ей и детям пока ничто не угрожает, кто знает — что произойдёт завтра, послезавтра? Нет, прочь отсюда, прочь!
Мысль о муже, воспоминание об их любви пронеслись тенью и пропали. И Эльза ощутила: ей стало настолько легче от того, что теперь у неё есть право не любить его...
Глава 7
Сила ненависти и сила любви
Либен шёл уверенной рысью, словно и не обращая внимания на скверную дорогу. Накануне пролились дожди, и хотя вода во впадинах и рытвинах уже почти высохла, земля оставалась рыхлой, а местами даже скользкой. В лесу, где солнечные лучи не пробивались сквозь громадные кроны вязов и дубов и почти всюду царила тень, оставались ещё большие лужи, которые фонтанами разбрызгивались из-под копыт.
До вечера было далеко, но и до большой проезжей дороги, вдоль которой уже не тянулась густая чаща, а шли поля и встречались редкие посёлки, тоже оставалось не менее двух часов езды, поэтому Эльза радовалась быстроте своего коня. Либен к тому же отличался спокойным нравом. В лесу многие лошади начинают вести себя нервно: шорохи, запахи, крики птиц, — всё это тревожит их и порой заставляет плохо повиноваться всаднику, особенно если его руке не хватает мужской твёрдости. Но Либен скакал через чащу невозмутимо и ровно, будто вокруг простирались окрестности родного замка.
Выехав утром, герцогиня Брабантская, как и надеялась, за день одолела большую часть пути до Антверпена. Можно было выбрать людную окружную дорогу, но это было бы куда дольше. А ей хотелось ещё до заката оказаться за надёжными стенами монастыря.
В душе Эльза не переставала радоваться выдумке Ингеборг, которой удалось благополучно уехать на крестьянской телеге вместе с детьми. Сельской ребятни действительно явилось много, и стража совершенно не обращала на неё внимания.
Повезло и самой Эльзе. Едва она отъехала от замка и повернула в сторону заросшего лесом холма, как на дороге, со стороны реки, показались всадники. По развевающемуся белому плащу и облаку светлых волос она узнала Лоэнгрина.
Будь он один, возможно, чувство долга толкнуло бы Эльзу вернуться, остановить его, объясниться. Но рядом с герцогом скакал его отец, и у молодой женщины не шевельнулось даже тени сомнения. Поговорить с Парсифалем? Только не это!
Теперь они знают, что её в замке нет. Придворным дамам герцогиня сказала, что вновь
