и брильянты, скрыться где‑нибудь временно в укромном местечке и там ждать дальнейших событий. Но, пройдя две комнаты, он раздумал. Зачем бежать преждевременно? Он может сейчас узнать кое‑что интересное. И на цыпочках, тихонько, он воротился назад и остановился за тяжёлой портьерой, отделявшей красную гостиную. Он не мог видеть лиц разговаривавших, но, хотя глухо, до него доносились слова.
Когда вошёл Шастунов, Лопухина с обычным видом сидела в кресле.
— А! Это вы, князь? — приветливо произнесла она.
— А вы ждали другого? — ревниво спросил Арсений Кириллович, целуя её руку.
— Это скучно, князь, — возразила Лопухина. — Сводитесь сюда и рассказывайте, что нового? Как ваша служба, что поделывает ваш фельдмаршал?
Стоя за занавеской, Рейнгольд напряжённо слушал.
— Ах, что мне служба! Что мне фельдмаршал! — воскликнул Шастунов. — Разве в этом моя жизнь!.. Вы знаете!..
Но Лопухина, всё ещё под впечатлением Рейнгольда, быстро перебила его:
— Мне надоел, наконец, траур. Мне скучно. Правда ли, что императрица хотела, чтоб коронование было теперь же, а Верховный Совет отложил церемонию до апреля?
— Я ничего не слышал об этом, — угрюмо ответил Арсений Кириллович. — Неужели в эти дни вы только и думали о предстоящих балах? — с горечью спросил он.
Лопухина нетерпеливо передёрнула плечами.
— А о чём ещё думать одинокой женщине? — с вызовом сказала она.
— Так вы одиноки, — тихо начал Шастунов. — Вы одиноки, несмотря на мою любовь?
Лопухина молчала.
— Я никогда не решался приблизиться к вам, — продолжал Шастунов, и его голос звучал сдержанной страстью. — Вы были для меня как солнце. Я только издали ревниво любовался вашей красотой… Я бы так и прожил. Но вы сами…
Его голос прервался. Его бледное, прекрасное лицо, горящие глаза, нежный, страстный голос опять покорили Лопухину. Со свойственным ей непостоянством она уже забыла о Рейнгольде. И странное чувство двойственности овладело её душой. Мгновениями ей казалось, что она видит Рейнгольда, слушает его голос. Лицо Шастунова делалось похожим на лицо Рейнгольда.
Она полузакрыла глаза.
— Зачем вы мучаете меня, — продолжал Шастунов, опускаясь на колени и беря её руку. — Ведь я так люблю вас, мне так тяжело. Ведь я мог иметь право верить в вашу любовь. Все эти дни я тосковал и ревновал. Ужели этот Рейнгольд, ничтожный и пустой…
Лёгкий скрип пола заставил Шастунова обернуться. Но в комнате никого не было. На одно мгновение ему показалось, что тяжёлая малиновая портьера колеблется. Но это было только мгновение. Он снова повернул своё страстно — молящее лицо к Лопухиной и опустил голову к ней на колени.
— Ведь я люблю, люблю тебя, — шептал он, опьянённый её близостью, запахом её духов, биением её сердца.
— Оставь, оставь, — тихо останавливала его Лопухина.
За портьерой вновь послышалось движение. Но Шастунов не слышал. Он поднял голову и потянулся к Лопухиной воспалёнными губами. Она наклонила к нему голову.
Портьера заколебалась сильнее. Рейнгольд понял наступившее молчание…
— Ты моя, ты моя, — твердил Шастунов.
Рейнгольд сделал резкое движение и, запутавшись в складках портьеры, пошатнулся и невольно ударил каблуком сапога в пол.
Лопухина вырвалась из объятий Шастунова. Шастунов тоже услышал стук. Портьера сильно колебалась.
— Нас подслушали, — произнёс Шастунов и со стремительной решимостью, прежде чем Наталья Фёдоровна успела удержать его, бросился к портьере, резким движением откинул её и увидел бледное, искажённое яростью, но вместе с тем смущённое лицо графа Рейнгольда… Это было так неожиданно, что Шастунов выпустил из рук портьеру, и она на миг снова закрыла Рейнгольда.
Лопухина слабо вскрикнула и закрыла лицо руками.
Рейнгольд отбросил рукой портьеру и вышел. Он был очень бледен. Сделав шаг вперёд, положа руку на эфес шпаги, он остановился перед поражённым Шастуновым. Никто из них не взглянул на Лопухину, словно окаменевшую, с закрытым руками лицом.
Шастунов первый нашёл в себе силу заговорить.
— Прошу извинения, граф, — с насмешливым поклоном произнёс он, — что я так неосторожно помешал вашему занятию. Но я не знал, что это ваше ремесло, — с презрением добавил он.
— Я не желаю здесь говорить и объясняться с вами, — дрожащим голосом ответил Рейнгольд.
— Я полагаю, — высокомерно ответил Шастунов, — что нам вообще не о чем объясняться. Я не буду объясняться с лакеем, подслушивающим у дверей.
— Ни слова больше! — в бешенстве крикнул Рейнгольд, обнажая до половины пшату.
— Рейнгольд! — отчаянно закричала Наталья Фёдоровна, бросаясь между противниками. — Князь!
Рейнгольд — это Левенвольде. Князь — это ему!
Презренье, отчаянье и злоба наполнили душу Арсения Кирилловича при этом крике Лопухиной. Тяжёлым, презрительным взглядом посмотрел он в её прекрасное, умоляющее лицо и медленно повернулся.
— Князь, — повторила она с мольбой.
— Оставьте меня, — слегка повернув голову, тихо ответил через плечо Шастунов. — Вместо богини я нашёл куртизанку, вместо царицы — любовницу лакея…
Рейнгольд хотел броситься на князя, но Лопухина с неженской силой удержала его за руку.
Не поворачивая головы, Шастунов медленно вышел из комнаты.
— Рейнгольд! Рейнгольд! — с отчаянием воскликнула Лопухина.
— Не пора ли кончить эту комедию? — холодно произнёс Рейнгольд. — Вы больше не будете любовницей лакея, но я советую вам не терять надежды снова сделаться княжеской любовницей.
Он грубо оттолкнул Лопухину и вышел вон.
Несколько мгновений Лопухина глядела ему вслед остановившимися глазами и вдруг, судорожно заломив над головой руки, со стоном упала на пушистый ковёр своей красной гостиной…
Как человек, неожиданно поражённый тяжёлым ударом, Шастунов в первые минуты не мог отдать себе ясного отчёта, что случилось. Он словно отупел и одеревенел. Какой‑то туман заволакивал его ум и душу, и в этом тумана странно мерцали чёрные глаза и бледнело искажённое яростью чьё‑то лицо.
— Чёрные глаза! Чёрные глаза! — бессмысленно твердил он, то и дело прикладывая руки к разгорячённому лбу.
Он шёл, не обращая внимания на редких прохожих, не разбирая в темноте дороги, спотыкаясь как пьяный.
Но мало-помалу холодный, резкий ветер и мороз охладили его разгорячённую голову. Он стал яснее понимать всё случившееся, и вместе с этим росло его страдание.
— О-о! — вдруг застонал он, останавливаясь среди улицы. — Она! Она — любовница Рейнгольда! Она всё время обманывала меня. Я был её минутной забавой; я, готовый отдать ей всю кровь капля по капле…
