Прохожие с интересом засматривались на купеческий особняк, где гостям и хозяевам обильно пилось и елось.
Веселье в доме било уже через край. Хозяин подозвал к себе старшего сына и сказал:
— Выйди на улицу и кинь ребятне угощенье.
Пригладив нетвердой рукой бороду и усы, Бурцев завел своего наследника в кладовку и вручил ему кульки с леденцами. Так он делал уже не однажды. Любил показать широту своей натуры. Не на пользу людям, а ради потехи. И на этот раз решил позабавиться сам и повеселить гостей занятным зрелищем, как чумазые малолетние оборвыши будут наперегонки выискивать и собирать перепачканные в пыли липкие конфеты.
Купеческий сын понимающе улыбнулся:
— Ну, папаня, цирк захотел увидеть. Это мы устроим.
Выйдя за ограду, младший Бурцев зычним голосом
кликнул:
— А ну, пацанва, налетай!
Его рука описала в воздухе полумесяц, на дорогу полетели разноцветные овальные конфетки, в прозрачном своем блеске чем‑то похожие на мелких рыбешек. К ним устремилась ватага малолеток. На дороге началась толчея, ребятишки спешили один перед одним овладеть даровыми сладостями.
Притаявшие леденцы густо покрылись пылью. Но все равно унять подростков уже никто не мог — они с азартом продолжали подбирать перепачканные конфеты.
На тот момент Иван Украинский как раз проходил с родственниками мимо дома Бурцевых. Остановившись, он обратился к своим спутникам:
— Вы видите, что здесь творится?
— Издеваются над бедняками, — сказал в ответ зять Ивана Василий Букин, женившийся на его старшей сестре Надежде за полгода до описываемой сцены.
Лицо Украинского побледнело, словно до того на нем не было весеннего загара. Он вплотную подошел к Бурцеву.
— Ты, тварина, знаешь, как называется ваша забава?
— Проваливай, не твое дело, — огрызнулся купеческий сынок.
Иван резким рывком швырнул Бурцева в мягкую, словно пух, пыльную наволочь.
— Загребай свои леденцы, — гневно выговорил он. — И уходи.
Отступив от поверженного «добродетелям, Украинский сказал станичным хлопчикам:
— Наперед не унижайтесь перед куркулями. С детства берегите свою честь и достоинство.
Сделав знак рукой Надежде и Василию, Иван произнес:
— Пошли отсюда.
Вся эта сцена разыгралась на глазах у бурцевских гостей в течение нескольких коротких минут, так что Бурцеву никто не успел прийти на помощь. Вслед Украинскому неслись ругательства:
— Варнак! Мы это тебе припомним!
Однако вскоре начались горячие дни сенокоса и уборки. Событие у дома Бурцевых постепенно забывалось и о нем редко кто вспоминал. Тем более, что молодой купчишка выехал из станицы и устроился в Ростове — на — Дону на какую‑то выгодную службу.
В станице чаще вспоминали о более раннем случае, когда благодаря Ивану Украинскому удалось быстро и без особых затруднений избавиться от «водяного», с некоторых пор обосновавшегося в речке Тихонькой, у самой запруды, посреди камышовых зарослей.
О существовании «нечистой силы» в таком мелюзго- вом водоеме, как Тихонькая, первой сообщила уже заневестившаяся соседская шестнадцатилетняя девчонка.
— Вот чудо приключилось, — рассказывала она сестре Ивана Надежде Букиной. — Наши девчата и парубки пошли на вечерницу до центру через греблю, бачуть, а у камышах ведьмак сидить. Страхолюдный, патлатый, очи горять, борода у воду опущена. Мы уси як горох посыпались до своей Хохлятчины.
Потом пошло и поехало. По хорошей погоде что ни вечер, то в прогалине между камышами появлялся диковинный водяной. Вел он себя в общем‑то безобидно, только молодежь на вечерки пугалась ходить.
При встрече с братьями, почти неотлучно находившимися на полевых работах у станичного богача Дейкина, Надежда рассказала им о последнем происшествии.
— Ладно, Надюха, — успокоил ее старший брат. — Придется проверить такую лихую байку.
В один из тихих июльских вечеров братья задержались в станице, дождались темноты и, пройдя незаметно по приречным левадам, залегли на берегу у Тихонькой. Вначале на гребле наблюдалось оживленное движение подвод и пешеходов, а потом оно прекратилось. Через несколько минут Украинские заметили, как на фоне куги и камыша по тропинке вдоль берега осторожно пробираются две невысокие фигуры. В руках у переднего незна
комца при лунном свете показалась какая‑то ноша. Достигнув гребли, ночные ходоки остановились у разводья, затем послышался слабый всплеск в камышах и, наконец, там что‑то неясно замерцало.
— Пошли! — шепнул Иван на ухо брату.
Почти одинаковые ростом, мускулистые, братья в два счета бесшумно подобрались к месту происходящего таинства. Разглядев впереди себя двух 14–15–летних подростков, они с тем большей решительностью отрезали им путь к отступлению.
— Тихо, хлопчики, — потребовал старший Иван. — Не рыпаться. Что вы тут колдуете?
От неожиданности ребята растерялись. А потом, осмелев, один из них признался:
— Водяного пускаем.
Не пытаясь скрыться, дружки — приятели показали свое оснащение. Оказалось, во внутрь резинового шара ребята насыпали древесных светящихся гнилушек, богатых фосфором, надули воздухом, а снаружи разрисовали яркой краской, придав своему идолу устрашающий лик. Привязанный за тонкую прочную веревочку размалеванный шар хорошо держался на воде и при ее колебаниях создавал иллюзию живого существа.
— Вот что, артисты, — строго предупредил Украинский. — Мы вас выдавать атаману не будем, но чтоб и вы больше никакой шкоды не творили. Понятно?
— Понятно, — пролепетали подростки.
С того вечера чудеса на речке Тихонькой прекратились. Зато спустя семь — восемь лет теперь уже на ее далеко не тихих берегах разыгрались целые трагедии, полные ненависти и мщения, сведения классовых счетов.
В 1912 году высватал Иван Украинский себе в жены шестнадцатилетнюю Агашу, застенчивую и скромную девушку из иногородней семьи, переселившейся на Кубань из Воронежской губернии. У молодой четы родня — во всем ровня. Агашины родители жили в железнодорожном поселке, отец слесарил в паровозных мастерских.
Путь в поселок вроде бы был невелик — семь верст. Но за делами и заботами не часто приходилось Украинским навещать агашиных родственников. Пешком — не находишься. У казаков — и земля, и тягло, а у них — ни кола ни двора. Из тех сбережений, что были добыты батрацким потом, почти все ушло на расходы, связанные со
свадьбой Надежды, и взнос посаженной платы за крохотный участок, выделенный молодым для строительства собственной небольшой хатенки.
Зато уж когда доводилось выбраться в железнодорожный поселок Иван всласть отводил душу в разговорах с тестем. Тот — человек мастеровой, бывалый. Хотя поселился в Тихорецком не очень давно, но знал о многом из его недавнего прошлого. Особенно по душе пришлись ему действия тихорецких пролетариев накануне и в революцию 1905 года.
— Лютуют паразиты, — сидя за столом с небогатой снедью и потчуя зятя, вел рассказ рабочий о притеснениях царских приспешников. — Задавили гнетом трудовой народ.
— Так и у нас в станице, — вставлял Иван свое слово. — Не дают роздыху каты.
— Ничего, Ванюша, — положив желанному гостю широкую ладонь на плечо, говорил хозяин немудрящей хатенки, — не век же так будет продолжаться. У нас в мастерских опять начали появляться большевистские листовки, люди пробуждаются от оцепенения. Про ленский расстрел слышал?
— Да, — отозвался Иван. — Дорого отольется та рабочая кровь царским палачам.
Худощавый, с потемневшим лицом от постоянного общения с металлом, еще не старый слесарь, придвинулся поближе к зятю и, понизив голос, произнес:
— Придет и на нашу улицу праздник. Верные есть приметы. После разгона в 1905 году Совета рабочих депутатов в Тихорецком поселке каратели надеялись, будто на том и всей крамоле конец. Слепцы! Им никогда не подавить народ. Наш местный большевик Михаил Меньшиков сумел уйти от преследования, долго скрывался, а потом выехал за границу и там, как говорят, у самого Ильича — Ленина науку проходит. Скоро возвернется, его здесь надежные люди поджидают. Тогда опять поселок поднимется на борьбу.
Двадцатидвухлетний сельский батрак набирался классового сознания и опыта не только от русского пролетария, породнившегося с ним и его семьей. Он общался со многими людьми в станице и поселке, кое‑что читал из запрещенной революционной литературы.
В большом и малом видел он несправедливости и по
роки жизни, социальное неравенство, сословную и национальную рознь, насаждаемые и поощряемые господствующими классами. Даже среди детей, школьников, студентов процветал тогда культ грубой силы, презрительного отношения к неимущим.
Однажды во время воскресного гостевания у агашиных родителей Иван и его молодая жена прогуливались по железнодорожному саду, служившему местом отдыха для всех тихоречан. В самом укромном тенистом уголке сада они хотели присесть на скамейку, поговорить о своих делах. Но там уже кто‑то сидел. Украинские подошли ближе и увидели, что на скамейке устроился паренек, ученик реального училища. Присмотрелась Агаша, а это — ее соседский мальчишка. Пригорюнился, едва слезу не пускает.
