чувством какого-то властителя села, объяснил старшине председатель комбеда.
– А по шапкам не надают? – усомнительно поинтересовался Ефим.
– Нет, не надают. На этот счет есть даже указание верховной власти из Москвы.
– Тогда другое дело! – согласился старшина, в душе чувствуя, что этот поступок будет с его стороны вероломным и нечестным, обидеть человека, век наживающего и копившего добро, как и он, Ефим. А с другой стороны, внутри его зародившийся червячок зависти, корысти толкал его на это, и он сдался и согласился. Но совсем поддавшись соблазну (ведь речь-то идет о спирте), он осведомился: «А по скольку вы решили наделять-то?» «Вот мы тут грубо прикинули: по полведра на едока приходит». «Неплохо!» – ответил Ефим Васильевич. «Плохо ли!» – восторженно согласился он, а в голове уже ворохнулся подсчет: «И я получу на семью не меньше трех ведер». «Ну, тогда пошли», – встрепенулся Ефим. «Нет, не пошли, а поехали, – урезонил его Иван, – запрягай-ка свою лошадь и айда, поедемте!»
В санках уселись волостной старшина, Капустин Ефим, председатель Комбеда Сбитнев Иван и помчались на хутор, во владения помещика Кощеева. По дороге, в Ломовке, они заехали за активистом новой власти Кузьминым, и они втроем подкатили к барскому дому.
Хозяин поместья и завода находился дома, последнее время он почти никуда не отлучался из дома. Узнав из газет о случившемся перевороте в Петрограде и Москве, он безотлучно отсиживался в своем кабинете и обдумывал случившееся. Он понял, что новая власть не даст никаких поблажек фабрикантам и помещикам, все отберут, а сопротивляться бесполезно. Народ взбунтовался, а капитализму поддержки нет, и ждать ее неоткуда. В этот-то момент и пожаловали к нему представители новой и старой власти. Чинно поздоровавшись, Иван Сбитнев начал разговор о деле: «Мы к тебе, Григорий Григорьевич, по очень важному вопросу», – с неуверенностью в голосе проговорил Сбитнев, дрожащей рукой достав из кармана и протянув Кощееву заблаговременно заготовленный документ, в котором говорилось о немедленном изъятии всего наличествующего на складе завода спирта. Прочитав импровизированный, изобилующий грамматическими ошибками и написанный небрежным почерком документ, Кощеев, слегка дрогнув всем телом, с едва сдержанным спокойствием произнёс: «Ну, что ж, власть ваша, воля ваша, что хотите, то и делайте,» – и подошёл к шкафу, достал из него огромные ключи на медной цепи, он со звоном положил их на край стола. «Возьмите! Я больше не хозяин!» Иван торопливо подошёл к столу и, взяв ключи, положил их себе в карман и, обратившись к своим, полускомандовал: «Поехали, товарищи!»
На выходе от Кощеева, Ефим, поубавив шаги, обратился к своим спутникам: «Слушайте-ка, сегодняшний день уж на исходе, как же мы со складом-то поступим? Давайте-ка опечатаем его, а то не ровен час, за ночь-то его ополовинить могут». «И то дело, – поддержал его, спохватившись, Иван, – только у меня печати-то еще нет!» – сокрушённо заметил он. «А у меня есть!» – самодовольно отозвался Ефим. «Вот она! И сургуча я из дома захватил!» И они все втроем направились к винному складу-подвалу. Убедившись в целостности и исправности замков, Иван, продёрнув в пробои шпагат, пристроив его к дощечке, стал намазывать сургучную лепешку, растопляя сургуч зажжённой спичкой. Ефим, приложив железную печать, выдавил на сургучной кипящей лепешке орла. Когда дело с опечатыванием было закончено, они снова уселись в санки и отправились домой. По дороге на Ломовку было договорено, что завтра с утра на подводах из каждого села приехать к заводу за спиртом и делить его строго по спискам, по полведра на едока. Кузьмичу было поручено организовать охрану склада со спиртом до завтрашнего утра из мужиков надёжных и преданных новой власти. На этом и разошлись по домам. Ефим Капустин в этот же день разослал нарочных по селам волости с извещением о том, чтобы люди из каждого села с подводами явились завтра на спиртзавод за спиртом. Количество жителей каждого села Ефим, как старшина, знал почти точно.
На другой день к дому старшины Капустина Ефима на улице Слободе подъехало десять подвод. В санях каждой подводы находилось по четыре бочки со спиртом. Бочки сгрузили у Капустина окна на размягчённый оттепелью снег.
Ефим для смелости поднёс, сельскому нарядчику Пилату и послал его по селу известить народ о том, чтобы каждая семья прислала человека с посудой за получением причитающегося семье спирта. Нарядчик Пилат по домам не ходил. Он останавливался на каждом перекрёстке и разгорячено, громогласно, во все стороны кричал: «Граждане, гражданки, выходите на делёжку спирта, забирайте с собой посуду, идите к дому старшины Ефима Капустина, получайте на едока по полведра шпирту, кто вовремя придёт, тот с добром уйдет, а кто запоздал, тот воду хлебал!» – шутками и прибаутками заканчивал призыв нарядчик. Так зычно и задорно оповестил он все село, подняв жителей села на дыбы. Село всколыхнулось, на улицах зазвенели ведра, бадьи и прочая посуда. К месту дележа люди спешили, кто с чем. Малосемейные и одинокие с бочонками, а большесемейный Евдокии проехал на лошади с лагуном.
Около Капустиных стон стоит, крик, шум, суматоха, споры. Кто-то трезво отстаивает свою очередь и доказывает то, что только вчера у него народился ребенок, и на него давай полведра, кто пьяно, бессвязно орет, будоража и без того крикливую толпу.
Спирт льют прямо в ведра, наклоняя бочки на бок. Терпко пахнувшая синеватая жидкость льется не столько в ведра, сколько мимо, прямо в размятый ногами снег. Праздные зеваки безудержно припадают на колени, наклоняясь, сосут влажный снег, охая и ухая от блаженного удовольствия: «Вот благодать-то!». Панюшка Варганов, изрядно напившись на дармовщину, надменно куражится и кричит на всю улицу: «Вот это лафа! Вот это праздничек! Спасибо новой власти! Чай, поднесите хоть полкастрюли!» – обращается он к комиссии, отпускающей спирт. «Ты, Панько, и так налюлюкался, еле на ногах держишься!» – смеялись мужики. «Это я-то пьяный? Да я совсем трезвый, а вы не жалейте от привольного-то поднести, а?» – пьяно качаясь, упрашивает Панька. «Пей, робя, нынче у нас годовой праздник! Пей, пропивай, пропьём – наживём! – подплясывая, балагурил он, – Гуляй, народ, однова на свете живем!»
А люди все подходят и подходят, и, получив, «свое», чинно, с достоинством отходят от места раздачи «народного добра». Каждый, унося это добро в свой дом, с довольством и благодарностью улыбался.
Настасья Булатова, получив свой надел с полтора ведра, понесла эту «дорогущую» жидкость в ведрах на коромысле. Одно ведро явно перетягивало в сторону. На оледеневшей дороге она оскользнулась, упала плашмя, растянулась
