вот и носился что есть мочи, стаптывая зелену траву острыми копытцами; меж тем матерь его, старая, тоже вороной масти, кобыла, все пыталась оттеснить жеребенка от крутоярья, да где там, иль совладаешь с юной необузданностью, что одна ныне и правила чадом ее; в какой-то момент жеребенок оторвался от земли и как бы воспарил над ближним миром; и был полет удивительно приятен, жаль только, уж очень короток, через мгновение-другое прервался, и жеребенок почувствовал саднящую боль в напружиненном теле от удара об воду. Но именно она, эта боль, спасла его, отодвинула от мертвенно холодного страха, который он должен был бы испытать, коль скоро догадался бы, что произошло и куда теперь несут его безжалостные волны. Но матерь все поняла сразу, и страх за неразумное чадо сдавил ее большое сердце. Она какое-то время трусила по берегу, а когда тот сделался чуть положе, видя, что жеребенка относит все дальше от земной тверди, и, осознав, что самому ему не сладить со вздыбленной речной крепью, она кинулась в бурлящий поток, который тут же накрыл ее с головой. Все же чуть погодя кобыла вроде бы совладала с ним и, загребая под себя яростную волну, поплыла встречь жеребенку. Казалось, еще немного, и она настигнет его, но что-то вдруг в ней оборвалось, сделалось нечем дышать. Старая кобыла с тоской посмотрела вслед жеребенку и тоненько, слабо, едва обозначаемо в пространстве заржала. Ее горестное ржание услышал Святослав и сказал грустно:
— О, Боги!..
И, скинув красные сафьяновые сапоги, бросился в волны реки. Он едва ли понимал, что с ним творится, отчего вдруг защемило в груди, заныло, словно бы только что потерял близкого человека. Да, ныне он не все понимал в себе. Впрочем, теперь такого понимания, наверное, и не требовалось, если уж не умел унять давящую на сердце щемоту, а скоро не предпринимал и малой попытки что-то поменять в себе, точно бы смирился с тем, что взбулгатило душу. Он, и верно, смирился. В памяти всплыли слова волхва из Оковского леса прозваньем Богомил, сказывал тот, щуря большие, сияющие от дивного, из него самого исходящего света:
— Все на земле, княже, преходяще; в кое-то мгновение узрится чудо сулящее и тут же угаснет, коснувшись реки жизни, а ей нету ни конца ни края. Но во благо ли сие человеку? Иль не в небесном мире надобно искать ему успокоение душе своей?.. Сказано древними мудрецами: входя в жилище, чуть только и прикрой дверь, не запирая ее. Помни, что и ты смертен.
Воистину так!
Святослав мощно загребал кипящую воду, высоко вскидываясь над волной и боясь хотя бы на короткое время потерять из виду выбившегося из сил жеребенка, которого несло на острогрудые камни, раскидавшиеся от одного берега до другого. Сразу же за камнями, взбугрившись, река упадала вниз и уже там, как бы очнувшись от дурного беснования, усмиряла норов и текла размеренно и ровно, не выталкиваясь из естественной своей сути.
Великий князь неотступно преследовал взглядом иссиня черное живое пятно, скользящее по водной поверхности. Иной раз ему казалось, что, несмотря на все его усилия, оно не приближается к нему, и тогда злая досада сжимала сердце, и он цедил сквозь сжатые зубы:
— Ну, нет… нет…нет…
Упорство помогло. Он подплыл к жеребенку в тот момент, когда до ближайшего камня оставалось не больше сажени, и, напрягшись, столкнул жеребенка с ближней волны, и через мгновение — другое они полетели вниз, туда, где вода, словно бы обессилев, утрачивала прежнюю мощь и влекла в лоно свое тихим и сладостным покоем. Святослав еще успел подумать, что, наверное, в такой, ничем не тревожимой воде и живут русалки, в лунные ночи они выходят на берег, облюбовав ближние земные окрестности, в свое время покинутые ими, но которые продолжают жить в их неостывающей памяти, как вдруг все исчезло, и малого чувства уж не отыщешь в нем. Но благо, это продолжалось недолго. Скоро он ощутил студеную плоть воды, а вынырнув из речных глубин, уже был способен сознавать в себе прежнюю силу. И тогда он, едва ль не по грудь вытолкнувшись из воды, глянул окрест и увидел жеребенка; тот, неумело выбрасывая передние копытца и бия ими о тихую речную стынь, подгребал к берегу, как раз к тому месту, где, проваливаясь в мягкий влажный песок, суетливо и бестолково бегали отроки, еще не унявшие страха. Но вот они увидели плывущего встречь им князя и замахали руками и что-то зазывно начали кричать, кто истово, а кто осипше и глухо, как если бы внутри у них все оборвалось и уж не было подчиняемо им. А потом отроки вытянули подплывшего к берегу жеребенка, накинули ему на шею аркан из сыромятного ремня, и тот ничему, исходящему от людей, не воспротивился, и даже был доволен, что все кончилось. Впрочем, так ли?.. Жеребенок покрутил мордой, ища старую матерь, а не найдя, всхлипывающе заржал, призывая ее, но что-то в существе его, счастливо избежавшем насильственной перемены формы, подсказало, что матерь теперь далеко, и он уже не встретится с нею. Это чувство было щемяще и угнетающе, и, не умея совладать с ним, жеребенок забеспокоился и попытался вырваться из рук людей, державших его, и не сумел, и тогда всхлипывающее ржание перетекло в странный, прежде никем из отроков не слышимый скулеж не то побитой собачонки, не то впавшего в отчаяние старого больного человека, потерявшего в безмерно охладевшей к нему людской суете ту нить, которая связывала его с жизнью.
— Что с ним? — спросил один из отроков, светловолосый и ясноглазый вьюноша, из летголи.
— Матку потерял, — ответил кто-то, оглаживая жеребенка по мокрой спине со взъерошенной шерсткой.
Святослав вышел на берег, долго стоял, покачиваясь из стороны в сторону, переминаясь, как если бы не умел обрести опору под ногами. А и вправду, в голове у него все кружилось и перед глазами промелькивали какие-то смутные образы, облитые глаз режущей синевой, оттого что не от небес она, а отчего-то заматерело стылого и паскудного; про нее не скажешь, что живая она, угрюмоватая и упрямая, не отодвинется, не даст никому передышки, даже если и захочешь отделаться от нее.
Богомил, немолодой уже, пятидесятую весну дохаживает, в волховании искусник великий, многое наперед угадывающий, понимающий про себя как про малую часть сущего, окормляемого им, всеблагим, в халате белом, сияющем, подошел к Святославу, укоризненно покачивая головой:
— Что же ты, княже, вытворяешь? Мыслимо ли тягаться с речным потоком, когда он предерзостно силен? А что как
