Ивановной познакомились, борьба вся эта классовая здесь уже, — поручик приставил ладонь к горлу. — Да и отборолись мы, по всей видимости. Спать жутко захотелось после Вашей новости, Андрей Петрович. Хочу уснуть с приятными мыслями.
— А на чем я остановится?
— «Трушин глубоко задумался».
— А, да. Но этого лиса старого так просто не проведешь. «У Вас тут 10 вопросов в работе имеется, назовите мне хотя бы один и давайте Вашу зачетку», — говорит он мне.
Поручик улыбнулся:
— А Вы что?
— А что я? Сел впросак, можно сказать, пришлось выучить эту баллистику как Отче Наш. Но нужно отдать ему должное — не доложил, куда следует. За такое и отчислить могли.
— Могли, — подтвердил штабс-капитан.
— А с Дарьей Ивановной мы, как тогда положено было, на балу познакомились. Ну, помните, Андрей Петрович, — они благородные девицы, мы юнкера бравые.
— Помню, Роман Николаевич, я все помню.
— Ну, так вот, познакомились, знались уже полгода, и решила она меня папеньке своему представить. Привела в свой дом, он большой у них был…, — ротмистр замолчал, вспоминая, затем вновь продолжил:
— Стоим мы в гостиной, значит, я волнуюсь немного, и выходит — представляете кто?
— Трушин! — не выдержал поручик.
— Да, именно он.
— Де-ла-а! — протяжно произнес молодой офицер.
— Такая вот история. Он тогда Дарье сказал: «Умный юнкер, но нечестный». Поручик, улыбаясь, закрыл глаза и через пять минут засопел.
— Завидую ему, вот самообладание, — прошептал Игорину ротмистр и придвинулся ближе к другу. Далее офицеры общались уже шепотом.
— Он молодец, самый молодой у нас в организации. Думал, не сдюжит, а он молодец, — повторил Роман Николаевич.
Глядя на поручика, Андрей Петрович понимающе кивнул.
— Так что там с Дарьей Ивановной? — повторил свой вопрос штабс-капитан.
— С Дарьей все хорошо, мы развелись с ней, она сменила фамилию…
— Как?! — штабс-капитан переменился в лице.
Возникла пауза.
— Да Вы не пугайтесь, голубчик. Так было надо для дела. Это она у нас координатор действий, голова, так сказать, организации.
— Да Вы что? — удивился Андрей Петрович. — Дарья Ивановна, милая, замечательная женщина, отменная кулинарка, поверить не могу.
— Только Вы это, Андрей Петрович, никому ни-ни, а то ж ее никто не выдал, нас шестерых арестовали, устроили облаву. И никто, представляете?.. Наверное, мы последние с Сергеем остались, давно уже по камерам мыкаемся, с лета. Теперь вот подвал этот.
— Не беспокойтесь об этом, даю Вам слово, со мной в могилу уйдет Ваша тайна.
— Вот и ладно, слова мне Вашего вполне достаточно. А который месяц нынче?
— Октябрь.
— Надо же, октябрь, — задумчиво покачал головой Роман Николаевич и опять повторил:
— Октябрь…
Они еще долго перешептывались между собой, вспоминая то войну, то годы своей юности. Когда под утро входная дверь, вновь с скрипом, распахнулась, в подвале все спали. Утро 19 октября 1918 года выдалось хмурым и пасмурным. Шел снег, трудно сказать, был ли он первым в эту осень. Скорее, уже нет. Несмотря на темные, серые краски, Офицеры щурились, выходя на свежий воздух. Поручик остановился и вдохнул полной грудью, его подтолкнули, направляя к стене. Дворик площадью квадратов пятьдесят вкруговую огорожен был кирпичной стеной. Комиссар, одетый в удлиненную черную кожаную куртку, галифе тоже кожаное и цвета такого же, а еще и черную кожаную кепку с красной звездой посредине и того же цвета сапоги, был весел и разговорчив в это утро. Ротмистр хорошо знал его по допросам.
— Ну вот, Роман Николаевич, все закончилось. Будут какие-нибудь пожелания? Может, передать что нужно, Вы говорите, не стесняйтесь.
— Покурить бы…
— Ну, это святое, — комиссар достал папиросы и, глядя на Андрея Петровича, подмигнул ему.
— Вот, угощайтесь, — он подошел к каждому офицеру, и те взяли из пачки по папиросе, затем он зажег спичку и дал всем прикурить. Закурил и сам. Курили и красноармейцы расстрельной команды. Все молчали при этом. Только вороны своим карканьем нарушали утреннюю тишину. Докурив, ротмистр обнял поручика, затем штабс-капитана, перекрестился и, поправляя китель, встал у стены; остальные офицеры последовали его примеру.
— Становись, скомандовал комиссар.
Красноармейцы выстроились в шеренгу.
— Товсь! — винтовки сняты были с плеч и направлены на офицеров.
— Заряжай! — послышался лязг затворов.
— Цельсь! — солдаты прищурили левый глаз.
— Пли!!
Раздался залп, ротмистр и поручик упали, словно скошенные. Нужно отдать должное расстрельной команде — все попаданья пришлись в грудь, в область сердца, и смерть офицеров была мгновенной.
Лишь Андрей Петрович остался стоять совершенно невредимым.
— Вы вот меня хоть убейте, Игорин, а этих ваших офицерских штучек я совершенно не понимаю. Ну, отошел бы сразу в сторону. Подумаешь, — поняли бы они перед смертью. Не все ли равно? Что по мне, так все равно, совесть какая-то, прошлое, враг он и есть враг. А мы правы, вот в чем не должно быть никаких сомнений, и мы победим! А так пуля еще какая шальная или рикошет, не понимаю, честное слово, — сказав это, комиссар снова закурил. Игорин подошел к нему и тоже взял папиросу.
— Так удалось выяснить-то, кто у них главарь? — протянул ему зажженную спичку комиссар.
Бывший офицер долго прикуривал, наконец глубоко затянулся.
— Нет, похоже, в организации жесткая иерархия, и главного знает очень ограниченный круг лиц.
Комиссар поменялся в лице, вся его веселость и отличное настроение вмиг улетучились.
— Вот те раз! А я было подумал, что у тебя все получилось, нет, я просто был уверен в этом!!
Игорин пожал плечами.
— Бывает и так.
— И что мне Зимин постоянно про тебя долдонит — «бесценный кадр, бесценный кадр», я было уже и поверил ему.
— Да не знали они, говорю тебе.
— Но организация-то действует, террор и по сей день продолжается. А этот, седой, — комиссар указал на лежащего ротмистра, — знал, он точно знал, я его лично допрашивал, я чувствовал, по глазам видел, такое не скроешь. Комиссар глядел на Игорина, тот глаз не отводил. Мужчины докурили.
— Ладно, будем работать дальше, пока не уничтожим всю эту контрреволюционную нечисть. Или она нас, — подмигнул Игорину комиссар, выкинул окурок и сплюнул на белый снег…
