представлял себе, куда бежит Лепник. Ясно одно: бомбу надо немедленно удалить от котлов.
Котляков бежал рядом с Лепником и, казалось, слышал, как четко и зловеще тикает часовой механизм.
— Уйди! — крикнул ему на бегу Лепник. — Я сам…
Но Иван Ефимович лишь отмахнулся.
Как это — уйди?! А если Лепник споткнется? Или задохнется от усталости. Вон и так сопит, как паровоз.
Лепник бежал, по-прежнему неуклюже прижимая обеими руками бомбу к животу.
А куда бежать? Ведь кругом — народ.
И тут Котляков вдруг сообразил.
— В ворота! — крикнул он. — К реке!
Лепник на секунду замер, потом понял. Кивнул и бросился к воротам.
Там, за воротами, всего в десятке шагов — Нева. Бросить бомбу в реку — это спасение!
Лепник бежал, дыша тяжело, с хрипом и свистом.
— Дай мне! — крикнул Котляков.
Но Лепник на бегу упрямо мотнул головой.
— Я сам! — прохрипел он.
Он уже подбежал к воротам. До Невы было рукой подать.
Но Котляков видел: Лепник задыхается, он шатался на бегу, почти падал.
— Дай! — снова крикнул Котляков и рванулся к Лепнику.
Он уже протянул руки, чтобы выхватить у Лепника черный металлический ящик…
…И тут грянул взрыв.
…Когда Котляков приоткрыл глаза, он увидел белое-белое небо. Оно было высоким и неподвижным. Ни тучки, ни облачка.
«Странно», — подумал Котляков.
Никогда прежде он не видел такого бесцветного, словно дотла вылинявшего, совсем белого неба.
Он закрыл глаза. А когда спустя несколько минут снова приоткрыл их, — вдруг понял, что это вовсе не небо. Это — потолок. Вот и трещинки на нем. Целая паутина трещин…
Он скосил глаза вправо и увидел никелированные прутья кровати. Чуть повернул голову: возле кровати в белом халате сидел кто-то очень знакомый.
Но кто?
Котляков пригляделся. И узнал: Калинин. Ну конечно, Калинин! Просто белый халат на нем был таким непривычным.
— Ну вот, кажется, наш больной решил выздороветь, — улыбаясь, сказал Калинин.
Котляков тоже хотел улыбнуться и сказать что-нибудь бодрое, даже веселое. Например. «Здравствуйте, Михаил Иванович! Чего это я валяюсь, как барин?! Пора вставать».
Но улыбки не получилось. И слова тоже застряли где-то внутри, в глубине. А глаза сами закрылись.
«Нехорошо, — подумал Котляков. — Совсем раскис».
Какая-то мысль неотвязно билась у него в мозгу. Какая-то беспокойная, очень важная, главная мысль. Но схватить ее, и тем более передать словами, Котляков не мог.
Лежа с закрытыми глазами, он старался собрать силы, сосредоточиться.
— Ничего, ничего, — прогудел рядом сочный басок Калинина. — Осколков в тебя, правда, много угодило. Но все — в ноги. Так что — не беда…
Осколков было тринадцать. «Чертова дюжина», — сказал хирург. И они, действительно, к счастью, попали в ноги.
Но Калинин умолчал, что кроме осколков и страшнее осколков была контузия.
Когда после взрыва Котляков упал, кровь хлынула у него из горла, из ушей, из носа… Тяжелая контузия.
Тут Котляков, наконец, ухватил мучивший его, все ускользавший вопрос.
— А Лепник? — чуть шевеля губами, произнес он.
В палате стало совсем тихо. Калинин хмуро опустил голову.
— Нету больше Лепника, — наконец негромко сказал Калинин.
Котляков качнул головой. Так… Значит, погиб. Добродушный и бесстрашный толстяк Лепник. С которым он вместе бился в семнадцатом году.
И сразу в памяти вспыхнуло: цепь рабочих идет на штурм Ланского трамвайного парка. Там засела группа офицеров. И в цепи — рядом с ним, Котляковым, Лепник. Он размахивает винтовкой, что-то призывно кричит.
Прощай, дорогой друг, прощай, Рудольф Лепник…
Котляков лежал с закрытыми глазами. Но еще какая-то мысль не давала ему покоя.
И опять он долго не мог ухватить ее. И все-таки ухватил.
— А соль? — еле слышно прошептал он. — Соль…
Калинин ответил сразу же.
— О, насчет соли — полный порядок! Четыре вагона соли позавчера прибыло. С Урала…
«Позавчера? — подумал Котляков. — Как же так? Сколько же я тут лежу?»
Но он ничего не спросил. Говорить больше не было сил.
