До революціи казалось, что среди русскихъ интеллигентовъ имѣется много сильныхъ и цѣльныхъ личностей, то смѣлыми террористическими актами доказывающихъ, что слово у нихъ не расходится съ дѣломъ, то упорной борьбой за конституціонныя начала дѣйственно подготовлявшихъ новую эру. Но опытъ показалъ, что школа разрушенія не является всегда и школой созиданія, что творчески-положительная работа требуетъ чего-то иного.
На аренѣ революціи копошились сотни и тысячи людей разнаго калибра и склада, но, все же, имѣется основаніе говорить о безлюдіи революціонной эпохи, не создавшей ни своихъ героевъ, ни своихъ общепризнанныхъ вождей и руководителей. Упадочная неврастенія отмѣтила своимъ прикосновеніемъ иныхъ митинговыхъ ораторовъ, обладавшихъ даромъ мгновенно зажигаетъ сердца и увлекать трепетно-напряженныя души, но длительнаго водительства и глубокаго практическаго результата эти вспышки, въ общемъ, не давали.
Нервозность, которая всегда была присуща русской интеллигенціи, сильно еще развилась за время войны и революціи. Эта нервозность, выливающаяся въ истеричность и неврастеничность, многое объясняетъ въ ходѣ революціи, надъ которой часто рѣетъ призракъ нервной упадочности. Русскій интеллигентъ всегда недостаточно обращалъ вниманіе на свое физическое развитіе, а тутъ еще жизнь задавала безпрерывную трепку нервамъ: война 1904 г., революція 1905 г., погромы и карательныя экспедиціи 1900—1907 гг., реакція, война 1914—1917 гг., вторая революція, большевизмъ, терроръ, бѣженство и т. д. — сколько во всемъ этомъ источниковъ нервнаго разстройства; въ какихъ условіяхъ за всѣ эти годы зарождались, росли и развивались дѣти, подростки, юноши! Передъ войной, когда все въ Россіи ходило словно надъ пропастью, къ тому же усилилась въ буржуазно-интеллигентскихъ кругахъ страсть къ нездоровымъ наслажденіямъ, развратъ, кутежи. Стали чаще прибѣгать къ кокаину, морфію, опіуму. Большевизмъ усилилъ и укрѣпилъ эти больныя страсти. Ими только и можно объяснить жестокость чекистовъ. Фактически установлено, что казни въ че-ка производятся обыкновенно въ состояніи опьяненія, одновременно — алкоголемъ и кокаиномъ. Въ подвалахъ одесской чрезвычайки, къ моменту прихода добровольцевъ, нашли большіе запасы коньяку, а въ помѣщеніяхъ для палачей — баночки изъ-подъ кокаина. Разсказы вырвавшихся изъ чрезвычаекъ единодушно сходятся на выясненіи роли возбуждающихъ наркозовъ во всей организаціи террора большевиковъ. Однимъ изъ наиболѣе жестокихъ палачей была въ Одессѣ молодая артистка, дочь полковника, явная садистка, испытывавшая наслажденіе въ собственноручныхъ разстрѣлахъ, сопровождавшихся издѣвательствами надъ разстрѣливаемыми молодыми офицерами. Въ изувѣрствѣ интеллигентныхъ большевистскихъ главарей болѣзненная нервозность образованнаго и полу-образованнаго класса нашла свое крайнее воплощеніе. Среди русскихъ невропатологовъ, безспорно, найдется свой докторъ Кабанесъ, который изложитъ исторію русской революціи и гражданской войны и зарисуетъ галлерею вождей эпохи съ точки зрѣнія нерво-психо-патологіи.
Все это не можетъ не пугать всѣхъ задумывающихся надъ будущимъ и надъ судьбами родины, для которой раньше всего нужна будетъ упорная, трезвая, практическая работа по возстановленію разрушенныхъ основъ жизни, созиданіе ея матеріальныхъ прогалинъ, творчество культурное. Этотъ духъ строительства и созиданія охватилъ западно-европейскую интеллигенцію, въ значительной степени проникнутую сознаніемъ необходимости мощнаго подъема всеобщей производительности послѣ 4 лѣтъ военнаго разрушенія. Сумѣетъ ли русская интеллигенція выдвинуть изъ своей среды технически приспособленныхъ и духовно стойкихъ апостоловъ новой религіи, которую Эдуардъ Эрріо опредѣляетъ кратко, но выразительно: "créer".
Россія и до войны была бѣдна въ области внѣшней матеріальной культуры, а теперь ея бѣдность въ этомъ отношеніи такова, что исключаетъ даже возможность мало малъски сноснаго существованія. Никакая духовная работа невозможна въ голой пустынѣ, отрѣзанной отъ окружающагося міра, съ населеніемъ, мрущимъ отъ голода, холода и болѣзней. Во имя идеаловъ нужно возсоздать нормальное питаніе, пути сообщенія, санитарно-гигіеническое положеніе, безопасность. Только послѣ этого возможна будетъ забота и не о «хлѣбѣ насущномъ», о пищѣ духовной, которой такъ жаждетъ опустошенная большевизмомъ русская душа. Это отнюдь не является проповѣдью матеріализма, грубаго практицизма и теоріи малыхъ дѣлъ, это лишь — учетъ реальнаго соотношенія сплъ, отказъ отъ туманнаго донкихотства. Погоня въ нищей, голодной и вшивой Россіи за вѣтрянными мельницами можетъ принести новыя неисчислимыя бѣдствія. Ихъ можетъ предотвратить только лишь — временное, конечно, — выдвиганіе на первый планъ удовлетворенія практическихъ нуждъ, освѣщаемое вѣчными идеалами русской интеллигенціи.
Русская интеллигенція всегда и во всемъ старалась подчинить свою линію поведенія интересамъ народа. Интересы эти иногда и не вполнѣ правильно толковались, но намѣренія всегда были добрыя и искреннія. Россія, страна контрастовъ, знала одновременное сосуществованіе высшей культуры съ высшимъ невѣжествомъ, но лучшіе представители культурныхъ слоевъ неизмѣнно чувствовали свой долгъ передъ народомъ, свою обязанность поднять его до себя, улучшитъ его положеніе. Черезъ теорію опрощенія, черезъ хожденіе въ народъ передовая интеллигенція выявляла свое отношеніе къ народу, преисполненное любви и горячаго желанія помочь. Съ этимъ какъ-то уживалось фактическое незнаніе народа, на истинный ликъ котораго глаза пріоткрыла только революція. Весьма въ этомъ отношеніи характерна распространенная до послѣдняго времени вѣра широкихъ круговъ интеллигенціи не только въ возможность осуществленія соціалистической программы въ русской деревнѣ, но и вѣра въ стремленіе крестьянства къ осуществленію соціализма. Только немногимъ было дано предвидѣніе всей иллюзорности этого взгляда, имѣвшаго, между прочимъ, столько тяжелыхъ и вредныхъ послѣдствій. Свѣтлой памяти А. И. Шингаревъ, знавшій подлинныя настроенія крестьянства, писалъ въ своемъ дневникѣ: «Крестьянство разочаруетъ всѣ ожиданія соціалистовъ, какъ только кончиіея захватъ и самый хищническій раздѣлъ частновладѣльческой земли. Никакая соціализація не сможетъ оыть осуществлена. Дѣло кончится и у насъ полной противоположностью тому, къ чему стремятся соціалисты». Между тѣмъ, зачатки аграрнаго соціализма имѣлись даже и въ не-соціалистическихъ группировкахъ, напримѣръ, въ программѣ партіи к.-д. въ ея послѣдней — революціоннаго періода — редакціи, касающейся земельнаго вопроса.
Народничество переживаетъ сейчасъ глубокій и серьезный кризисъ, оно изъ теоретически-абстрактнаго должно превратиться въ трезво-реальное, лишенное романтики и фантастики. Основа народническаго направленія, т. е. устремленіе въ сторону народа, можетъ и должна остаться прежней, жизнь измѣнитъ его методы и поле зрѣнія. Россія — типичная крестьянская демократія, — истинный хозяинъ земли русской. Придется считаться и съ некультурностью массы русскаго крестьянства, и съ его тягой къ институту частной собственности. Изъ стремленія къ частной собственности надо будетъ извлечь всю его положительную сторону (склонность къ порядку, труду, экономіи), корректируя стороны отрицательныя постепеннымъ и осторожнымъ законодательнымъ ограниченіемъ возможности новой мобилизаціи земельной собственности, новаго злоупотребленія аренднымъ правомъ и т. д. Теперь въ кругахъ интеллигенціи уже «примирились» съ органической склонностью крестьянства владѣть землей на правахъ частной собственности, но еще такъ недавно въ интеллигентскихъ кругахъ сильно было отвращеніе къ частно-собственническимъ инстинктамъ. Помнится та одинокая позиція, которую занималъ въ этомъ отношеніи Ф. И. Родичевъ, который много лѣтъ до отрезвленія 1921—22 гг. отстаивалъ и горячо защищалъ идею мелкой крестьянской частной собственности.
На ближайшія десятилѣтія Россіи, безспорно, предстоитъ всѣ свои внутреннія силы посвятить земельному устройству, интенсификаціи сельскаго хозяйства, приспособленію всѣхъ вѣтвей жизни и законодательства къ нуждамъ крестьянъ-землепашцевъ. Отсюда же вытекаетъ и задача интеллигенціи посильно служить крестьянской демократіи, насаждать въ ея средѣ начала культуры и права. Тяжелая и, порою, неблагодарная это будетъ задача, но исторически-необходимая и истинно-государственная. Придется отъ многаго отказаться, со многимъ примириться, со многимъ сжиться. Безспорно, темпъ культурной жизни временно понизится, культурное развитіе будетъ идти не столько вверхъ, сколько вширь, и тутъ экстенсивность будетъ замѣняться интенсивностью. Интеллигентское бытіе отъ этого, быть можетъ, станетъ сѣрѣе, оно будетъ лишено яркихъ вспышекъ и солнечныхъ пятенъ, но оно, зато, станетъ почвеннымъ. Русская культура перестанетъ быть экзотическимъ цвѣткомъ, произрастающимъ среди всеобщей грубости и невѣжества, она получитъ базу и, главное, возможность развитія.
