Его голос был очень строгим. Даже мама так с ней никогда не разговаривала.
Лисе стало страшно. Очень страшно. До озноба.
– Мне холодно… – пожаловалась она доктору.
– Посмотрите на неё! Совсем не даёт работать!!! – возмутился тот. – Хочешь, чтобы я промахнулся и отрезал тебе то, что не надо? Хочешь? Я могу, только попроси! У нас местные коты жуть какие голодные и такому «подарку» только обрадуются!
«Голодные коты? Коты-людоеды? Не смешно. Ни капельки», – слушать такие грубости было обидно и Лиса, отвернувшись, зашмыгала носом, а потом и вовсе расплакалась. Тихо, беззвучно и очень горько. Весь окружающий мир сразу же сжался в точку. Накатила боль. Она оглушила, накрыла с головой и выключила все мысли. Нестерпимо захотелось пить.
– …я пить хочу…
Никакой реакции.
Лиса решила, что её не слышат, и повторила свою просьбу ещё раз. Жалобнее и громче.
Вновь молчание.
Из неё тянули кишки. Ещё немного, и вытянут их все… От боли и обиды она не сдержала стона… Вокруг не прореагировали.
«Надо же какое невнимание! – отметила Лиса машинально. – И как только их на такую работу берут?!»
Пить хотелось отчаянно. Она попробовала собрать немного слюны, но та никак не собиралась. Исчезла, словно её никогда и не было. Из попытки облизать одеревенелым языком пересохшие губы тоже ничего не получилось.
– Я пить хочу! – повторила она свою просьбу и заплакала уже не прячась.
– А что именно хочешь? – наконец откликнулся доктор.
Голос у него был весёлым. И это в такой момент!
Но Лиса обрадовалась. Так она, наверное, ещё никогда в жизни не радовалась. Поверила, глупая, что сейчас её напоят. Она даже представила, какими огромными глотками будет пить.
– Пить хочу.
– Ну, это как раз ясно. Но как-то уж слишком абстрактно. Я о другом спрашиваю – что именно будешь пить? Пива хочешь?
– Не хочу пива, воды хочу… – эти последние слова дались с большим трудом.
– Нет!!! Пиво и только пиво! Откуда у нас тут, в нормальной хирургии, вода?!.. Мы – люди приличные! Только спирт и пиво!
В операционной весело рассмеялись. Кто смеялся, видно не было – похоже, что все. Лисе от их такого дружного непонимания, от такой чёрствости медперсонала расхотелось жить.
– Напрасно отказываешься! Светлое пиво в такой баньке – это же благодать!
– Вы издеваетесь?.. Я не пью пиво! – у оскорблённой Лисы задрожал подбородок.
– Откуда ж мне было знать…что ты к нам такая… вся из себя непьющая попадёшь?.. – пробормотал доктор.
По его закушенной губе и сосредоточенному виду Лиса поняла, что именно сейчас он что-то отрезает. У неё отрезает!!!
– Ну, вот и всё! – перевёл дыхание её мучитель и выбросил что-то мелкое и, похоже, очень скользкое в стоявшую на каталке эмалированную ванночку.
Тут же, после короткого кивка доктора, к нему подбежала медсестра и огромным марлевым тампоном сноровисто промакнула его обильно усыпанный крупными каплями пота лоб. После этого доктор облегчённо вздохнул и с неподдельным участием пояснил:
– Пойми, малышка, нельзя тебе сейчас пить. Надо потерпеть… Потерпишь? – и, обращаясь куда-то в сторону, приказал: – Да не стойте же вы истуканами – смочите ей губы!
В стороне завозились, и сразу же кто-то провёл мокрым тампоном по её сухим губам. Это было здорово, но рука, в которой было долгожданное спасение, тут же пропала. Лиса рефлекторно потянулась губами вслед за исчезнувшей живительной влагой.
– … ещё… ещё…
– Больше нельзя! Потерпи, маленькая! Мы уже заканчиваем. Сейчас шить тебя буду. Шовчик маленький и аккуратный сделаю… Когда мужик зашивает, он об эстетике не забывает… Чтобы потом другим мужикам приятно было… И рукам и глазу… Тебе об этом не рассказывали? Нет?.. Ну, ничего – теперь сама кому-нибудь, при случае, расскажешь…
Доктор дружески подмигнул и после этого уже не отвлекался.
– На-а-аконе-е-е-ец-то усну-у-у-ула… – протяжно отметил смутно знакомый густой бас, пробившись сквозь ускользающее сознание.* * *
Очнулась Лиса уже в палате. Нестерпимо болело всё тело, каждая его клеточка, каждая точечка…
«Кончилась моя жизнь! Кончилась…» – печально подумала она.
Стоило открыть глаза, как в поле зрения сразу же появилась заботливая фигурка мамы и, упреждая неизбежный вопрос, извиняющимся тоном зашептала:
– До утра потерпи. Пить только завтра можно. Да и то не сразу, а по чуть-чуть. По глоточку. Нам с тобой, доча, надо до утра продержаться. Одну только ночку…
Мамин шёпот показался Лисе очень громким. Даже уши заломило.
Со всех сторон тут же донеслись голоса – подбадривавшие, но и подтверждающие мамины слова.
Лиса обвела взглядом палату. В тусклом свете ночника угадывались костлявые силуэты дюжины железных коек. На их спинках в хаотическом беспорядке висели полотенца, какие-то тряпочки и совершенно выцветшие застиранные больничные халаты. Углы тонули в сумеречной тени, которую не могла разогнать даже полная луна, осторожно заглядывавшая в палату сквозь зарешечённые окна, в стёкла которых периодически ударяли разлапистые ветки по-зимнему голого тополя.
Лиса запаниковала ещё больше.
– Сколько нас здесь?..
– С тобой – десять, – ответила мама.
– Десять…
Лисе захотелось домой. Захотелось немедленно уйти из этой убогости, от чужих незнакомых людей. Захотелось нестерпимо. Ей вдруг пригрезилось, что ото всех коек доносятся и повторяются упрямым злобным эхом страшные в своей беспощадности слова: «Воду можно только завтра. Только завтра… завтра… завтра…»
Захотелось потребовать ответа на самый главный на настоящий момент вопрос: «А сегодня, как мне быть сегодня?» – но даже его, этот вопрос, озвучить не было сил…
Потом мама долго гладила тихо плакавшую Лису по голове, и от этих ласковых, но беспокоящих душу касаний некуда было деться…
Чувство беспомощности, горькое и обидное, оглушало. Отчуждало от всех. Отныне и она попала в категорию людей, которым указывают, что им можно делать, а что нельзя, с которыми могут делать всё, что угодно. Которых жалеют. А ей теперь остается одно – слушаться и подчиняться. Подчиняться и слушаться. И вдобавок ко всему невыносимая боль, которая с каждым тщательно собранным глотком слюны разносится по всему телу. Всё дальше и дальше. Ну как тут не заплакать?..
Хорошо хоть слюна снова появилась. Только вот больше её раньше имелось или нет – было совершенно непонятно.
Ночь прошла тяжело. У Лисы выгнало температуру, и она с трудом вникала в происходящее вокруг. Раздражал какой-то особый, как потом оказалось навсегда врезавшийся в память, запах больничного неблагополучия. В полночь она не выдержала и попросила открыть окно, за которым ей послышался дождь. Ночь казалась бесконечной, было ощущение, что она продлится всю оставшуюся жизнь… Под самое утро пригрезившийся ей дождь и в самом деле пошёл. Он падал сплошной стеной, густо шелестя по веткам росших за окном тополей и платанов, навевая лёгкий исцеляющий сон и наполняя душу тихим, умиротворяющим звучанием. Под шелест дождя окончательно измучавшуюся Лису сморила чуткая беспокойная дремота.
Утро принесло заметное облегчение. Приободрившаяся Лиса силилась улыбаться, чтобы всем сразу было понятно: ей уже лучше и она раздумала умирать. Пришёл весёлый доктор и остался очень доволен своей больной. – Умничка! Так и надо!!! Скоро через весь город на свиданки будешь бегать! – заявил он на всю палату и рассмеялся, когда смутившаяся девочка зарделась.
Дождавшись маму и принесённый ею горячий куриный бульон, Лиса пожаловалась на шуточки «бессердечного» доктора. Рассказала про всё: и про «пиво», и про «котов-людоедов», и про «свиданки». Но мама лишь помогла ей усесться, подложила под спину подушку, заботливо подоткнула одеяло и, улыбнувшись, промолчала. Она была благодарна балагуру-доктору, который своими «глупыми шутками» отвлекает пациентов от излишних переживаний и страхов.
* * *
Всё бы хорошо, если бы не бесконечные уколы… Каждые три часа толстая тупая игла беспощадно пробивает кожу. Каждый раз это как маленькая казнь, как ни зажмуривайся, ни кусай губы, ни отворачивайся – не отвертеться.
На следующий день начались наполненные «охами» и «ахами» посещения с поцелуями и вручением заботливо завёрнутых свёртков. Потом, после ухода посетителей, эти свёртки было не вскрыть – плотная упаковочная бумага не поддавалась ослабевшим после операции пальцам.
Ближе к обеду в палату влетела по обыкновению шумная Инка. Обняла, больно навалившись, запричитала, про то, как она, бедненькая Лиса, тут оказалась, а потом, выговорившись и напричитавшись, принялась жалостливо нацеловывать свою подругу, умильно роняя слезы. Целовала как неживую. Словно куклу. На прощанье оставила книжку Анатолия Алексина.
– Там рассказы хорошие, почитай… – со значением сказала она. – Всё равно тебе теперь больше делать нечего!
Интуитивно почувствовав неладное, Лиса с подозрением уставилась на книгу, но всё же вежливо поблагодарила и как только подруга ушла, открыла первую страницу. Чтение затянуло. Оторваться от сюжета, в котором рассказывалось о молодом человеке, умершем от перитонита, оказалось невозможно. Невольно ассоциируя главного героя с собой, перепуганная и оттого разозлившаяся Лиса лежала в испарине и шептала: «А я не умру! Ни за что не умру! Вот увидишь, гадкая Инка! Назло тебе не умру!!!» Подруга опять показала своё истинное лицо, но каждый раз Лиса ей прощала и знала, что простит и теперь… Будет и дальше страдать и терпеть вместо того, чтобы возненавидеть или отвадить раз и навсегда.
