В Очаков немедленно отправился верховой со строжайшим приказом командующего не выпускать в море суда.
То ли курьер не поспел, то ли суда из другого места шли, но только в тот день попались еще две барки.
Тысячные толпы были свидетелями позорнейшего действия неприятеля. Возмущению дневным грабежом не было предела.
– «Культурные» европейцы что делают! – гневно говорили люди. – Ведь это настоящий разбой! Барки-то не военные!
В бессильной злобе сжимали кулаки, страшные проклятия посылали на головы разбойников.
На следующий день, 3-го апреля, враг стал прибегать к еще более постыдной уловке: неприятельский пароход, медленно приближавшийся к жертве, поднимал австрийский флаг. Ничего не подозревавшее судно спокойно подходило к пароходу; тогда его немедленно захватывали.
Но вскоре барки, очевидно уже предупрежденные сигналами с береговых наблюдательных постов, стали держаться поближе к берегу. Две барки выбросились на мель, но это не избавило их от гибели: от парохода отвалила шлюпка, и вражеские матросы подожгли барки.
После этого наступило затишье. Вблизи не было ни единого нашего судна.
Только к концу дня в море появилась еще одна барка, и к ней сразу же направился фрегат. Подозревая недоброе, барка бросилась мимо парохода к входу в порт. Но фрегат успел преградить ей дорогу. Тогда барка повернула и понеслась к пересыпскому берегу, намереваясь выброситься на него.
Неприятель произвел пушечный выстрел, но не попал. И тогда с крошечного суденышка, хорошо слышный в предвечерней тишине, прозвучал ответный выстрел.
Стреляли, видимо, из охотничьего ружья. Но чего стоил этот гордый ответ маленького храбреца разбойничьему левиафану![7]
Судно выбросилось на мель, команда через несколько минут была на берегу. Англичане сожгли барку.
Жители города, смотревшие с бульвара, решили произвести сбор в пользу смельчаков, чтобы помочь им купить новую барку. Немедленно собрали сто рублей, которые тут же были вручены градоначальнику для передачи владельцу суденышка.
Через некоторое время с берега заметили, что неприятель занят не только охотой за барками. Вокруг пароходов шныряло немало шлюпок. Оказалось, что они производят промеры.
– Плохо дело! – говорили офицеры. – Раз производят промеры, значит, собираются посетить нас.
Того же мнения были и генералы. Сакен приказал подготовиться к эвакуации учреждений.
Неприятельские пароходы простояли под Одессой еще ночь, а на рассвете 4-го апреля исчезли за горизонтом.
Теперь командующий целыми днями объезжал позиции, совещался с генералами и офицерами.
– Опасаюсь, как бы неприятель не произвел нежданного нападения. Очень уж вздорный предлог нашли они для посещения... Возможна бомбардировка города.
Иностранные консулы, посетившие генерала, выражали уверенность, что страхи его напрасны.
– Как это можно бомбардировать незащищенный торговый город, где жители только торговлей и ремеслами занимаются, где нет ни военных объектов, ни больших фабрик. К тому же здесь проживает множество иностранцев, которым союзники не захотят причинять убытки.
– А барки разве военный объект? – возразил на это Сакен. – Нет, господа, от англичан, я вижу, можно ожидать всего! А скажите мне на милость, – обратился он к австрийскому консулу, – заявила ли Австрия протест по поводу злоупотребления англичанами ее флагом? Молчите?.. Нечего вам возразить на это, вот что! Ну, что бы там ни случилось, а я готов выполнить свой долг!!
После этого даже те немногие из знати, кто еще оставался в своих квартирах вблизи моря, выехали из города на окраины.
В доме Бодаревских все перевернулось вверх дном. Дочь их должна была ехать вместе с институтом благородных девиц. Марья Антоновна решила обязательно ехать с ней. Тщетно Корнила Иванович доказывал, что в этом нет никакой надобности, ибо путешествие недалекое – всего только до Вознесенска, и подлинно известно, что девочки едут под сильной охраной и им там будет хорошо. Марья Антоновна и слушать не хотела. Она намеревалась взять с собой и Ваню. Но мальчик, услышав о намерениях матери, решительно заявил:
– Никуда не поеду!.. Делайте со мной, что хотите! Останусь с папенькой!
В доме спешно запаковывали огромнейшие кованые сундуки, десятки лет не сдвигавшиеся с места. В укромных углах двора и сада рыли глубокие большие ямы, прятали добро.
Федор Рыбаков сообщил Щеголеву о полученном приказе готовить «Андию» к затоплению.
Щеголев знал, что пароход в случае опасности было решено затопить, сняв те части, которые могли испортиться от пребывания под водой. Но это казалось почему-то маловероятным. И вот вдруг...
Прапорщик рассеянно смотрел на кондуктора.
– Ничего не поделаешь, Александр Петрович. Затопить «Андию» нужно, чтобы спасти ее. Все мы это понимаем... Но каково нам, морякам, топить собственный корабль, хотя бы даже временно... По-моему, никто, кроме моряка, этого чувства не поймет... Ну, пойду, – вздохнул он, – нужно составлять списки снимаемых частей.
Рыбаков тяжелой походкой пошел по трапу. Щеголев с душевной болью смотрел на пароход, с которым за это время успел настолько сродниться, что понимал чувство Рыбакова.
К вечеру уже начали разбирать пароход. «Андия» казалась мертвецом, которого убирают к похоронам.
Ясным утром 8-го апреля на батарее заметили группу всадников, гнавших во весь опор.
Щеголев присмотрелся.
– Да ведь это генерал Есаулов и полковник Яновский!
Командир батареи подбежал с рапортом, но генерал махнул рукой.
– Не до рапортов, прапорщик. Скажите лучше, может ли ваша батарея немедленно вступить в бой?
– Так точно, ваше высокоблагородие. Разрешите спросить, почему...
– А потому, – прервал Есаулов, – что в море появился неприятельский флот вымпелов[8] в двадцать пять.
У Щеголева слова застряли в горле.
– Так вот, молодой человек, – генерал сделал ударение на этих словах, – может быть, вам тоже придется принять участие в бою.
– Вряд ли, ваше превосходительство, эта батарея будет сражаться, – сказал полковник. – Мелко здесь, неприятельские корабли не смогут подойти близко. В крайнем случае, – повернулся он к прапорщику, – дадут по вас несколько залпов и выгонят отсюда.
– Нас, господин полковник, отсюда не выгонят, – обиделся Щеголев. – Я и мои солдаты свой долг знаем. Если пушки будут целы, мы не уйдем отсюда живыми.
– Очень хорошо, прапорщик, очень хорошо! – Полковник покровительственно похлопал Щеголева по плечу. – Все мы неприятеля не боимся и свой долг знаем. Да, кстати, вам нужно будет передать половину запаса пороху на Пятую батарею. С нее легче будет брать, если понадобится, на другие. Будьте готовы его отправить.
От изумления и негодования прапорщик не нашел слов для ответа.
В этот момент из штаба прискакал гонец с сообщением, что вражеская эскадра состоит из многих линейных кораблей и пароходов-фрегатов. Общее число вымпелов – тридцать один.
Есаулов и Яновский заторопились в штаб.
А прапорщик тем временем устроил совещание со своими помощниками. Порох решили пока не вывозить. Все были уверены в том, что батарея в бою участвовать будет и порох ей самой понадобится.
Отсутствие ветра делало невозможным скорое прибытие вражеской эскадры, и в городе имели время приготовиться к ее встрече.
Был отдан приказ немедленно приступить к эвакуации.
В этот день к генералу Сакену чуть не силой пробился Луиджи Мокки.
– Как же насчет батареи, ваше превосходительство? – заговорил он с сильным от волнения итальянским акцентом. – Люди мои из пушек стрелять уже обучены, а разрешения нет. Разрешите, господин генерал... У меня есть и работники, и лошади – за три дня все построим.
– За три дня? – с сомнением посмотрел на него генерал. – Мы вот едва за три месяца построили, а ты хочешь за три дня!.. Да и неизвестно, будут ли у нас эти три дня... Впрочем, разрешаю. Делайте на этой батарее все, что хотите, мы сами ее уже не успеем использовать. Я назову батарею не Центральной, как было решено раньше, а имени Осипа Мокки. За работами будет присматривать прапорщик Артамонов – командир Второй батареи. Пушки возьмите на Шестой батарее, там остались из тех, что были откопаны; только их еще нужно привести в порядок и сделать лафеты.
Мокки в радостном возбуждении помчал по лестнице и, хлопнув дверью, выскочил на улицу.
После полудня узнали точно состав неприятельской эскадры и ее вооружение. На вражеских кораблях насчитывалось 1900 крупных орудий!
Получив эти сведения, Сакен покачал головой:
– Тысяча девятьсот крупных орудий против наших пятидесяти шести старых, малого калибра, и шести мортир! Ну, бог поможет, – не поддадимся.
Видя, что эскадра только подходит к Одессе и движется очень медленно, генерал бросился в собор, куда спешно были вызваны все свободные офицеры, отслужил молебен об избавлении от грядущей опасности и помчался проверять состояние батарей.
