- У меня в Скадовске больше никого, - пожаловалась она.. - Я поеду туда.
Она хотела услышать поддержку этого намерения, которого на самом деле у нее еще не было, и только после гарантии она, может быть, и направится в Таврию. А может, и не направится.
- Ты не боишься контрразведки? - усмехнулся Симон. - Россия - страна маленьких сатрапов. - Он щелкнул пальцами, обрадовался найденной мысли: Возвышенные умы и маленькие сатрапы!
Кого он считал возвышенным? Те, кто казнил бедного Пинуса, действовали безусловно из возвышенных соображений.
- Спроси у своих калек, как это делается, - продолжал Симон, намекая на убийство в Нинином магазине.
Нина почувствовала, что она... русская, а он француз. Ее калеки ни за что не высказали бы ей такого упрека, они пожалели бы ее. Она вспомнила яростные страдающие глаза Артамонова и сравнила е ним Симона. "Симоша, ты тоже боишься", - мелькнуло у нее.
- Думаешь, запретят торговлю с Константинополем? - спросила Нина.
- Ни за что! - уверенно произнес Симон.
- Но нам самим нужен хлеб, - сказала она. - Возьмут и запретят.
- Пусть запрещают, - ответил он. - Тогда ваши мужики попрячут хлеб, начнут гнать самогонку. Ничего не добьетесь. И Францию оскорбите.
- Да, да! - сказала Нина. - Францию! А кто о нас позаботится?
- Ну не продавай хлеб в Константинополь, - заметил Симон. - Как и русские деньги... Что? Ну то-то, Ниночка. Тебя и виселица не остановит. - Он засмеялся, вышел из-за стола и сел рядом с Ниной в кресло, взяв ее за руку. - У нас одни интересы, богиня. Не забывай этого.
Симон стал поглаживать ее руку и пожимать пальцы, обнаруживая слишком явные интересы, и Нина засмеялась, отняла руку. Но отчуждение растаяло.
- Пообедаем? - предложил он и снова забрал руку.
- Тебе еще не надоело? - удивилась она.
- Ты мне всегда нравилась, - сказал Симон. - Почему бы нам не пообедать вместе?
- Только без десерта, - улыбнулась Нина.
- Ты не здорова? - тоже улыбаясь, спросил Симон.
- Отложим до следующего раза, - сказала она, хлопая его по руке.
- Конечно, ты немножко врешь, - заметил он. - Лучше скажи, что у тебя голова занята другими делами, я скорее поверю.
- Как ты можешь! - вымолвила она, играя взглядом.
Слава Богу, он не настаивал, а то бы ей пришлось трудно. Как женщина Нина вполне понимала, что она должна подчиниться, но сегодня ей было стыдно перед ее калеками. Казалось, Артамонов как то узнает, будет презирать.
- Ладно, пообедаем без десерта, - сказал Симон. - Сейчас ты похожа на француженку. Обольстительна и холодна. Когда ты русская, ты гораздо милее.
- Ты забыл, как предлагал мне отурчаниться? - напомнила Нина.
- Каюсь, - сказал он. - А вы любите покаяния. Читаю то здесь, то там: "Надо провести День покояния"! Зачем?
- Наверное, чтобы очиститься. Все устали от старых грехов. У меня на душе столько... - Она зажмурилась и покачала головой. Ей почудилось, что откуда-то строго глядят на нее и вот-вот потребуют ответ за все, что она сделала с собой.
- Англичане обошли нас в Турции, - сказал Симон.
- Англичане продают нас Турции, - вымолвила Нина давнишнюю шутку. Нас - Турции... Если бы можно все вернуть назад! - воскликнула она. Помнишь, как жилось перед войной? Я готова каяться каждый день...
Однако он посочувствовал и перевел разговор на турецкие дела, на положение Проливов, где владычица морей со своим флотом свысока глядела на союзников. Может быть, он уже не помнил поселка Дмитриевский на границе области Войска Донского и Малороссии?
Скорее всего, не помнил. Чужая сторона, где ему хорошо платили, и больше ничего.
- Ты поможешь мне в Скадовске! - потребовала Нина, возвращаясь к кровавой действительности.
Симон обещал.
Потом они обедали в компании его сотрудников в ресторане гостиницы Киста, ели жареную камбалу, пили "абрашку", как на офицерский манер он называл "Абрау", с любопытством наблюдали, как вдруг прямо перед ними на улице появились солдаты и стали останавливать всех мужчин. Ловили дезертиров и уклоняющихся от службы.
- У меня пароход идет в Скадовск, - сказала Нина. - Я все-таки поеду. Не убьют. - Она подумала, добавила: - Со мной трое таких молодцов...
Сосед Симона, важный русско-француз, посмотрел на нее, извинился и стал рассказывать подробности закрытия за антисемитизм газеты "Русская правда".
Симон смотрел на море, думал о чем-то своем. Нина хотела было потеребить его, но рассказ важного господина увлек всех, и она не стала трогать Симона.
- Наши жидоморы всегда суются не вовремя! - сказал русско-француз насмешливо. - От них один вред.
Весь анекдот случившегося заключался в том, что какой-то севастопольский еврей пожаловался своему соплеменнику, служившему переводчиком при американской миссии, а американцы выдали упрек самому Врангелю. И газетка приказала долго жить.
- Сахар Бродского, чай - Высоцкого, Россия - Троцкого, - вымолвил Симон. - Вы, месье, не забывайте, что "Англо-американское экспортно-импортное общество"...
- Именно! - перебил его важный господин. - Тоньше надо действовать. Это же чушь собачья - антисемитизм.
- Бей жидов, спасай Ростов, - закончил Симон.
- Что? - спросил господин. - То есть как?
- Это казачий фольклор, не волнуйтесь, - невозмутимо объяснил француз и заговорил с Ниной о политике Кривошеина в области хлеботорговли, делая вывод, что запрещение свободной торговли лишит Крым всех привозных товаров и наступит жестокий товарный голод. - Никто этого не допустит, - закончил он. - Я верю в здравый смысл.
И Нина верила. Правда, знала она, что есть по крайней маре два здравых смысла, един - добрый и терпеливый, второй - недобрый и нетерпеливый. Но все равно она решила ехать.
В Скадовск! Навстречу войне, убившей Пинуса и кормящей Нину. Она уже не боялась ехать, сказав себе, что не имеет смысла отдавать каким-то тупоголовым свое прибыльное дело. Убьют? Пусть убьют. Она ехала воевать и вспоминала с улыбкой, как собиралась мстить толстому турку.
Перед отплытием Нина встретилась с честным чиновником. Он принял ее строго, должно быть, в соответствии с низким курсом крымских денег и затаенной мечтой о франках. На нем были широкие офицерские погоны маленькая дань тщеславию. Но маленькая комната, где помещался его кабинет, с одним окном, столом и походной кроватью, из-под которой торчал угол чемодана, говорили не о тщеславии, а какой-то кочевой скифии.
- Я плыву в Таврию, - сказала она. - Вы всегда мне помогали. Может, дадите на прощание хороший совет?
- Совет! - буркнул он. - Нечего вам делать в Таврии. Там действует наше интенданство.
"Ваше интендантство! - повторила про себя Нина. - Много оно подействует".
- Интендантство - это целая держава, - произнесла она. - Александр Васильевич Кривошеин говорил мне, что нечего опасаться частной торговли... Я вижу в вас своего друга, скоро для вас будет из Константинополя один сюрприз.
- Сюрприз! Разве я дитя или барышня, что мне сюрпризы подавай, - снова пробурчал честный чиновник. - Я на страже наших интересов. Вы это понимаете? Ваша деятельность в Таврии вредна.
Нина, конечно, все это понимала: он был прав, но и Александр Васильевич тоже был прав.
- Напишите мне бумагу, чтобы, не дай Бог, меня не обидели, - сказала она. - Вы не хотите, чтобы меня убили? Или хотите?
- Глупости! Оставьте Таврию в покое.
- Значит, хотите, чтобы убили, - заключила Нина. - Вот вы какой человек. А я вас считала своим другом.
- Надо быть патриотом, Нина Петровна! - прикрикнул чиновник. - А вы ищете выгоду... Надо закрыть ваши кооперативы, чтобы они не мешали интендантству. Вы использовали свободу во вред властям. Цены растут. Бедные разочарованы в Главнокомандующем.
Это опасно.
Нина подошла к столу, наклонилась.
- Вы бесподобны! - прошептала она. - Бесподобны!
Он отодвинулся, спросил робко:
- Но-но, как вы себя ведете?
- А вы уже не берете? - нахально осведомилась Нина. - Давайте прямо: вы пишете бумагу, я даю двадцать тысяч.
- Сто, - сказал он и усмехнулся: - Патриотизм требует хотя бы уважения. Если в конце концов мы все очутимся в Константинополе, я хоть не буду последним дураком.
- А вы не верите? - наигранно удивилась она. - Вот такие неверящие все губят.
- Бросьте вы. Это корниловцы в прошлом году верили. Нынче никто не верит.
- Даю пятьдесят, - сказала Нина. - Не торгуйтесь, это все-таки десять фунтов сала на рынке.
- Вот-вот! Вы собственную жизнь оценили в десять фунтов сала.
- С ростом дороговизны человеческая жизнь дешевеет, - ответила Нина и потребовала: - Пишите, уважаемый! Не будем терять время.
Он не ответил, взял газету, стал читать.
- Не напишу, - вдруг тихо произнес честный чиновник. - Ничего я у вас не брал, это все клевета. Поощрять ваши негоции - вредно
