Я слышал, как Калликл говорил с ним подобным образом и это его забавляло.
– А этот поклонник, - поинтересовался он, - случаем не Полимед? Вы с ним что, разлюбили друг друга?
– Разлюбили?! - вскричал я. - Да я с ним двух слов не сказал! Не можешь же ты предполагать, Сократ…
– Естественно, в подобных случаях всегда найдутся неумные люди, которые скажут, что поклонник никогда не зашел бы так далеко без поощрения с твоей стороны, даже если не получил желаемой награды. Но я вижу, к тебе несправедливы.
Меня все это так обидело, что я потерял голову и заявил, мол, я сыт всеми этими делами по горло и уже подумывал удрать из дому и из Города вообще, если бы мог присоединиться к нашему войску на Сицилии.
– Держись, друг мой, - отвечал Сократ. - Будь таким, каким тебе хочется выглядеть; это - лучший щит человека против злых языков. Успокойся и расскажи мне, что именно тревожит тебя.
Когда я все выложил, он проговорил:
– Я вижу, что был не прав, когда позволил тебе отправить лошадь домой, ибо могу представить, как не терпится тебе попросить у какого-нибудь друга совета и помощи… например, у Хармида?
Я с негодованием отверг такое предположение - может быть, со слишком горячим негодованием. То, что я не собирался идти к Хармиду, было правдой; но все-таки я, пока ехал по городу, начал уже подумывать примерно так: "Я не хотел бы просить его помощи и быть ему обязанным; но когда я докажу, что могу сам о себе позаботиться, невредно было бы показаться в его обществе разок-другой". Однако Сократу я сказал иначе:
– Хармид как раз такого случая и дожидается. Если это и есть любовь и нормальное поведение влюбленных, так дай мне лучше врага в бою.
Я говорил сердито, потому что у меня было тяжко на сердце. Правду сказать, я входил в тот возраст, когда человек жаждет любви и имеет свои собственные представления о том, какой она должна быть; а я уже начинал терять веру, что смогу найти где-нибудь то, чего ищу.
– Кстати, - продолжил Сократ, - а что тебе так не нравится в Полимеде? Он, конечно, теряется на фоне такого человека, как Хармид, да и отец его сделал свои деньги на коже. Так что, дело в его вульгарности?
– Нет, Сократ. Полагаю, это тоже имеет какое-то значение, но главное в другом: он сам по себе низкий человек. Сперва он пытался купить меня подарками, причем не обычными пустяками, как цветы или там заяц, но вещами такого рода, каких мы себе дома не можем позволить. Затем распустил слух, что умирает, дабы заставить меня согласиться из жалости; а теперь - и ниже этого, конечно, муж опуститься не может, - он хочет, чтобы я уступил, лишь бы утихомирить его. Он бы порадовался, если бы я потерял отца, и мать, и все, что у меня есть, если бы я опозорился перед всем Городом и люди отворачивались от меня на улице, - чему угодно, лишь бы это сделало меня доступным для него. И вот это он называет любовью!
Я говорил слишком страстно, но Сократ все еще смотрел на меня добрыми глазами; и добравшись наконец до того, что скрывалось за всем остальным, я заключил:
– Я всегда буду думать о себе плохо из-за того, что он меня выбрал.
Сократ покачал головой:
– Ты ошибаешься, мальчик мой, если думаешь, что он ищет родственную душу. Он рвется к тому, чего ему самому недостает, ибо у него душа хромая и он не желает понять, что человек вначале должен высечь добро из своей натуры, как высекают статую из камня. И потому я думаю сейчас, что ты нуждаешься в совете знатока, который понимает в этих вопросах.
Я уже собирался спросить, какого именно знатока, когда оглушительный стук молотков напомнил, что мы приближаемся к улице Панцирщиков. После прибытия последних новостей с Сицилии у них снова прибавилось работы. Мы свернули в другую улицу, чтобы слышать друг друга без крика.
– Полагаю, - заметил Сократ, - ты закажешь для себя доспехи прежде, чем начнется следующий год, так быстро летит время. К кому ты обратишься?
– К Пистию, если осилю его цену. Он берет очень дорого - от девяти до десяти мин за полный доспех для конника.
– Так много? Полагаю, за такую цену ты получишь даже золотую эмблему на нагруднике?
– У Пистия? Не-ет, даже если заплачу все двенадцать; он к ним и не прикоснется.
– Кефал мог бы сделать тебе что-то, привлекающее глаз.
– Верно, Сократ, но мне в этих доспехах, может, и сражаться придется.
Он рассмеялся и сделал паузу.
– Я вижу, - сказал он затем, - что ты, хоть и молод, здраво судишь о ценностях. Тогда не сможешь ли ты сказать мне, тому, кто становится слишком стар, чтобы много понимать в таких делах, какую цену должен заплатить человек за верного и благородного любовника?
Я подумал: "За кого он меня принимает?" и немедленно ответил, что человек за это не должен платить ничего.
Он пытливо взглянул на меня и покивал головой.
– Что ж, Алексий, это ответ, достойный сына твоего отца. Но все же многие вещи, которых не продают на рынке, имеют свою цену. Давай-ка посмотрим, не такова ли и эта. Если мы окажемся в обществе такого любовника, то, мне кажется, может случиться одно из трех. Либо ему удастся сделать нас равными себе в благородстве; либо, если он не преуспеет в этом и не сумеет избавиться от любви, то, желая доставить нам удовольствие, он сам станет не таким хорошим, как был; либо, наконец, если он обладает сильным разумом, помнящим, что такое долг перед богами и собственной душой, он будет хозяином себе - и удалится. Видишь ли ты еще какие-то возможности, кроме этих?
– Не думаю, Сократ, - сказал я, - что существует еще какая-то возможность.
– Что ж, в таком случае похоже - не правда ли? - что цена, которую надо платить за благородного любовника, - это быть благородным самому, и что мы не сумеем ни заполучить его, ни удержать, если предложим что-то меньшее.
– Действительно, выглядит так, - согласился я и подумал, как он добр, что прикладывает столько усилий, лишь бы оградить от тревог мой разум.
– Следовательно, мы выяснили, - заключил он, - что цена любви, о который мы рассуждали, оказалась самой дорогой из всего. Ты счастливчик, Алексий, ибо, я думаю, цена эта тебе по средствам. Но погляди, мы чуть не прошли мимо своей цели!
Мы только что миновали портик царя Архонта и находились перед палестрой Таврия. Не желая мешать ему в неподходящее время, я спросил, не пришел ли он сюда встретиться с другом.
– Да, если смогу найти его. Но ты не уходи, Алексий: я ищу его лишь для того, чтобы изложить ему твое дело. Он намного лучше моего подготовлен, чтобы помочь тебе.
Я знал его скромность; но, решившись немедленно разделаться с Полимедом, не хотел тратить весь день, выслушивая поучения Протагора [57] или какого-то иного почтенного софиста, а потому заверил Сократа, что он сам сделал для меня столько полезного, сколько не смог бы никто иной, кроме бога.
– Вот как? - отозвался он. - И все же думаю, ты понял меня не вполне верно; я только что заметил, что тебя больше интересует мнение Пистия, чем мое.
– Только пока речь идет о доспехах, Сократ. В конце концов, Пистий ведь панцирщик.
– Вот именно. В таком случае подожди, пока я приведу своего друга. Он обычно борется здесь в такое время.
– Борется? - Я уставился на него: считалось, что Протагору не меньше восьмидесяти лет. - Кто же этот друг, Сократ? Я думал…
– Подожди в саду, - велел он и, уже поворачиваясь, небрежно пояснил: Попробуем посоветоваться с Лисием, сыном Демократа.
Наверное, я охнул вслух, словно он окатил меня водой из лохани; забыв хорошие манеры, я ухватил его за полу гиматия и остановил:
– Сократ, прошу тебя… Что ты задумал? Лисий меня едва знает. Он там упражняется или беседует с друзьями. Не беспокой его из-за таких пустяков. Ему будет скучно и противно, он просто посчитает меня дурачком, который сам не может справиться со своими делами. Я больше никогда не смогу посмотреть ему в глаза.
– Да ну, это еще что такое? - вскричал он, выкатив глаза, да так, что я чуть не поверил, будто он и в самом деле сердится. - Если кто-то слишком предубежден, чтобы выслушать мнение знающего человека, так чем еще ему можно помочь? Вижу, мы попусту тратим время, мне и в самом деле пора идти.
– Сократ! Вернись, умоляю, будь добр. Мне следовало сказать тебе раньше: Лисий меня не любит, он сворачивает с дороги, лишь бы не столкнуться со мной. Разве ты не замечал, как…
Но, увлекшись, я выпустил полу его гиматия - и тут же оказалось, что слова мои падают в пустоту.
Я видел, как он прошел во внутренний двор и исчез под колоннадой. Какое-то мгновение мне хотелось сбежать, но я знал, что потом не смогу простить себе такого непочтительного обхождения с ним. И потому остался ждать в маленьком огороженном садике, стоя под платаном, растущим сразу за воротами. Какие-то старики, атлеты дней Перикла, сидели в тени под свесом крыши; немного ближе, у каменных скамей в центре, которые всегда оставляют для них, отдыхали несколько увенчанных победителей - те из них, что уже оделись, сидели на скамьях, другие, еще обнаженные, лежали на траве, загорая после омовения, потому что этот день поздней осени выдался очень теплым. Мое присутствие здесь отдавало нахальством; то мне хотелось, чтобы Сократ поторопился, то настроение менялось, и я думал, пусть лучше задержится подольше.
