IV
Коронация императора-отрока отличалась особою торжественностью и блеском. Торжества длились несколько дней подряд и сопровождались придворными великолепными балами, угощениями для народа, а также роскошными фейерверками и иллюминацией.
В дни коронации Пётр наградил своих приближённых: князья Долгоруковы были назначены членами Верховного тайного совета, а царский любимец, Иван Долгоруков, – обер-камергером.
Хитрый дипломат Андрей Иванович Остерман по-прежнему пользовался расположением и доверием юного государя, но никак не мог приохотить его к занятию науками.
С переездом двора в Москву в 1728 году, как говорит историк, «потехи» Петра II окончательно взяли верх над ученьем и серьёзными занятиями. Ребёнок-император предался всецело увеселениям, и в особенности охоте. Но на этот раз виновником его рассеянной жизни был уже не Иван Алексеевич, а отец фаворита, Алексей Григорьевич Долгоруков, задавшийся целью непременно обвенчать Петра II с своею дочерью, княжною Екатериной.
На семейном совете Долгоруковы решили помогать Алексею Григорьевичу в осуществлении этого плана, только один Иван Долгоруков высказался против этого.
– Что ты, отец, задумал?.. Наша Катя вовсе неподходящая невеста государю, – возразил он отцу.
– Неподходящая, ты говоришь? А дозволь узнать – чем?
– А тем, во-первых, что она старше государя, а во-вторых, нрав у неё крутой, капризный.
– Ты говоришь так потому, что не любишь Катю и не желаешь ей счастья, но всё-таки она будет царицею.
– Едва ли!
– А я говорю: будет, будет… Или ты пойдёшь против меня, отца?
– Не против тебя, батюшка, я пойду, а против неправды. Наш государь одной неправдой окружён. Впрочем, делайте, как хотите, мешать я вам не буду Мне с вами не справиться: вас много, я один, – с тяжёлым вздохом проговорил князь Иван.
– Завтра государь отправляется на охоту в наши заповедные леса и обещал посетить наши Горенки… Ты поедешь ли? – спросил у сына Алексей Долгоруков.
– Нет! Скажусь больным и не поеду… Без меня вам же лучше будет. Некому будет государя остановить.
– Эх, Иван!.. И язык же у тебя!.. Что бритва!.. А ты когда же на Шереметевой женишься?
– Не знаю.
– Видно, ещё не перебесился!.. Жаль Настеньку Трубецкую[12] покинуть?.. Так, что ли? Ты думаешь, твои шашни мне неизвестны? Думаешь, не знаю, как ты князя Никиту Юрьевича Трубецкого за нос водишь? Всё я знаю, всё знаю…
– Твоё знание при тебе и останется, – холодно и спокойно возразил отцу князь Иван.
– А если невеста узнает про твои любовные проделки?
– Наташа и без того всё знает, я сам рассказал ей.
– И после твоих рассказов она идёт за тебя? – с удивлением воскликнул Алексей Долгоруков.
– Да, идёт…
– Или она дура набитая, или уж чересчур крепко полюбила тебя!.. Когда же обручение будет?
– На днях… Государь дал слово быть.
– Государь к тебе благоволит… Только гляди, Иван, крепче держись за государя… Врагов у тебя немало. Князь Трубецкой – первый твой враг.
– Не боюсь я его, не боюсь. Знаю, за что злобится.
– Ещё бы не злобиться, когда ты жену у него отнял.
– Не моя вина, если он не сумел сберечь свою жену.
– Ну ладно; это – дело твоё, а я за тебя – не ответчик. Об одном прошу: не порти нашего дела и против счастья всей нашей семьи не иди.
– Смотри, отец, не ошибись! Чаешь счастья, не получи несчастья!
– Типун тебе на язык! Ты, как чёрный ворон, одно лишь несчастье и сулишь, – сердито вымолвил старый князь. – Лучше уйди! Ты только на то и горазд – отца расстраивать.
Проговорив эти слова, князь Алексей Григорьевич оставил в горнице сына, сердито хлопнув дверью.
Едва только вышел князь, как ему на смену быстро вошёл Лёвушка Храпунов и таинственным голосом проговорил, обращаясь к Ивану Долгорукову:
– Тебя какая-то дама спрашивает; по нужному, говорит, делу.
– Дама? Молодая или старая?
– Не ведаю; под вуалем не видно.
– И фамилии своей не сказала?
– Не сказала… Твои холопы её не пускают.
– Прикажи, Лёвушка, пустить, а сам помедли, не входи, пока не позову.
Спустя немного к Ивану Долгорукову вошла какая-то стройная женщина, богато одетая; её голова была покрыта густым вуалем. Не говоря ни слова, она быстро подняла вуаль.
– Настя? – с удивлением воскликнул молодой князь.
– Да, Настя! Не ждал? Удивлён?..
– Признаюсь… Чему приписать твой неожиданный приход?
– А вот сейчас скажу… Дай мне дух перевести! Устала, спешила… – проговорила княгиня Настасья Гавриловна Трубецкая, уже давно находившаяся в близких отношениях с Иваном Долгоруковым.
Князь Иван открыто вёл связь с Трубецкою, нисколько не стесняясь её мужа; по словам современника, князя Щербатова, он, бывая у князя Трубецкого с другими своими молодыми собутыльниками, «пивал до крайности, бивал и ругивал мужа, бывшего офицером кавалергардов, имевшего чин генерал-майора и с терпением стыд свой от жены сносившего».
– Скажи мне, ты всё-таки решил жениться на Наталье Шереметевой? – сердито посматривая на князя, спросила Трубецкая.
– Всё-таки решил; ведь тебе известно об этом?
– А я-то как же?
– А ты, Настя, при своём муже будешь, – насмешливо ответил Долгоруков.
– Грех тебе, Ваня!.. Меня, женщину, которая тебя так горячо любила, а может, любит и теперь, ты променял на девчонку. Чем она лучше меня? Моложе, только и всего…
– Молчи! Можешь ли ты равнять себя с моей Наташей? Она и ты, ведь это – рай и ад. Если, Настя, хочешь, чтобы я слушал тебя, не говори ни слова о Наташе. Она – святая!
– Святая!.. Ишь, что выдумал!.. Святая, пока…
– Молчать, говорю! – крикнул князь.
– Что ты кричишь, злодей? Или драться со мною задумал? Что же, бей меня!.. – и княгиня Трубецкая заплакала.
– Слушай, Настасья! Утри свои слёзы, ведь меня не разжалобишь. Не хнычь! Ваших бабьих слёз я не люблю… Домой ступай, пред своим мужем-тюфяком плачь, пред ним притворяйся.
– Злодей, ещё смеешь гнать меня!. Теперь я стала не нужна, надоела…
– И то, надоела! Знаешь, Настя, расстанемся по-хорошему, друзьями.
– Легко сказать – расстанемся. Я так привыкла к тебе, полюбила…
– Не верю я в твою любовь, не верю Прежде ты мужа полюбила, а там меня, и точно так же другого полюбишь.
– А Шереметеву Наташу ты любишь?
– Изволь, скажу: свою невесту я и любить боюсь.
– Как так? – с удивлением воскликнула Трубецкая.
– Рассказывать про то тебе не буду, ты не поймёшь. Одно скажу: слишком чиста Наташа! Ну, прощай, Настя, мне недосуг – к государю надо идти.
– Неужели мы так и расстанемся с тобой, тиран ты мой, мучитель?
– Проститься к тебе, Настя, я как-нибудь приеду, а теперь прощай!
– Хоть немного проводи меня!
– Говорю, недосуг мне. Ну, да так и быть, напоследок, пойдём, немного провожу, – и князь Иван встал, чтобы проводить свою отвергнутую возлюбленную.
Она, заливаясь слезами, опустила свой вуаль и беспрепятственно вышла с ним из его покоев.
Князь вполне равнодушно простился с нею; его нисколько не тронуло горе молодой женщины, и он совершенно спокойно продолжал свой образ жизни, полный веселья, кутежей и даже безобразий. Это веселье происходило не только вне царского дворца, но и в стенах последнего, и в него князь Иван, подчиняясь указаниям отца, втягивал и юного императора. Чтобы всецело ослабить волю Петра Алексеевича и овладеть им, Долгоруковы старались затуманить его мозг жизненным угаром и, несмотря на его крайнюю молодость, познакомить его с такими отрицательными сторонами жизни, которыми непристойно было бы увлекаться и вполне возмужалым людям. Это очаровывало отрока-императора, он охотно поддавался этим «радостям жизни», не замечая страшного вреда их для себя.
Но вот наступил день обручения князя Ивана Алексеевича Долгорукова с графиней Натальей Борисовной Шереметевой. Часа за два до приезда жениха и гостей наречённая невеста сидела в своей богато отделанной горенке, в кругу подруг и родственниц. Совсем готовая к приёму жениха и гостей, она была чудо как хороша, в белом обручальном платье из дорогого шёлка, шитом серебром и крупным жемчугом, с дивной диадемой из крупных алмазов на голове и с такими же алмазами в ушах и на груди. Однако невеста была задумчива и печальна; когда же её подруги запели венчальные песни, ей стало ещё печальнее, ещё скучнее, она закрыла лицо руками и тихо заплакала.
Пелагея Степановна, пожилая вдова-боярыня, тётка графини Натальи Борисовны, заметив эту печаль племянницы, выслала из горницы её подруг и, оставшись с Наташей одна, спросила её:
– Что с тобой, светик?
– Печаль, тоска на сердце, тётушка, а с чего – и сама не знаю. И рада бы я, тётушка, не плакать, рада бы не горевать, да слёзы сами бегут из глаз.
– С чего бы это? Уж не с глаза ли с тобой попритчилось? Твоя пора, племянница, не слёзы лить, не тосковать, а веселиться да радоваться. Жених твой – краса писаная, знатный, любимец государя… Легко сказать!
