— Дорогой Ганс, я даю тебе тридцать тысяч прекрасной пехоты и таких великолепных офицеров, как Манштейн, Мантефель и Дон, которого лучше всего направлять в авангард.
— А кавалерию, ваше величество?
— Даю тебе лихих кавалеристов во главе с Платеном и Платенбергом, а также черных гусар Рюша. Эти черту голову свернут. Дерзай, Ганс!
— Постараюсь, ваше величество.
— Твоя задача, Ганс, если появятся русские, разбить их сильным хорошим ударом, принять от армии капитуляцию и принудить к заключению мира. Выведя Россию из войны, я брошу все силы на Францию и Австрию. Мария Терезия все не может простить мне Силезию, ничего, я заставлю ее забыть о ней навсегда.
— Но, ваше величество, русская армия больше моей раз в пять.
— Это с гарнизонами, Ганс. Против тебя выставят по количеству не более чем в два раза. Но учтите, русская армия плохо подготовлена, это я достоверно знаю из сообщений наших шпионов и даже из самых высоких верхов государства.
Фридрих не назвал всуе, кто эти «верхи», но о них не трудно было догадаться. Он вел переписку с великой княгиней и наследником, который настолько преклонялся перед военным гением короля, что в одном из писем писал ему: «…желал бы быть прапорщиком в вашей армии, чем принцем в России».
В одном из писем Екатерине король настолько обнаглел, что попросил у нее прислать план военной кампании, которого, как оказалось, не было. Но даже если б он был, вряд ли великая княгиня решилась передать его прусскому королю. Поскольку в случае раскрытия — это бы квалифицировалось как предательство. А перед глазами Екатерины был уже горький пример любимца императрицы лейб-медика Лестока, которому вменено было именно это — сотрудничество с врагом. В 1748 году он был арестован, подвергнут пытке, осужден на казнь, но, как водилось, пощажен и отправлен в ссылку в Устюг.
По этой же причине и ее мать, принцесса Цербстская, была выдворена из России. А у Екатерины Алексеевны уже тогда роились планы овладения русской короной, и даже нашелся сильный тайный союзник, сочувствующий этим планам, а именно великий канцлер Бестужев.
Нет, она не будет предательницей в той стране, где ждет ее в недалеком будущем императорская корона. Только муж ее Петр III не скрывал своего восхищения Фридрихом II, радуясь всем его победам и огорчаясь неудачам. Он окружил себя голштинцами, создав из них свою гвардию, насчитывающую более тысячи человек, и вместе с ними отмечал пьянками успехи прусского короля. И пил в открытую за его победу.
Елизавета Петровна в одно время начала всерьез подумывать — не вручить ли наследство Иоанну Антоновичу? Оставаясь наедине с фаворитом, она часто хваталась за голову:
— Боже мой, кого я вскормила! А? Врага России для русского престола.
— Ничего, Лизанька, — утешал Алексей Разумовский. — Даст бог, все наладится. Сядет на престол, поумнеет.
— Да нет, Алеша, он всегда дураком был и пьяницей. А горбатого, сам знаешь, могила только и исправит.
— Ну Катерина-то умная, поди, поправит, ежели что.
— Только на нее и надежа.
Сразу по получении известия о захвате Фридрихом Саксонии императрица призвала канцлера:
— Алексей Петрович, на носу война, что надлежит сделать в первую очередь?
— Надо назначить нашего главнокомандующего, ваше величество, — Кого бы вы предложили?
— Я бы предложил генерал-кригскомиссара Степана Апраксина[41], ваше величество. К тому же он вице-президент Военной коллегии.
— Думаете, он справится?
— А мы поможем. Я предлагаю при вашем величестве создать постоянно действующую Конференцию из пяти-шести опытных человек. Она бы вырабатывала планы для армии, и Апраксину оставалось бы их только исполнять.
— Кого б вы хотели ввести в Конференцию?
— Ну, разумеется, я, мой вице-канцлер Воронцов, Бутурлин Александр Борисович[42], братья Шуваловы — Иван Иванович[43] и Петр Иванович[44].
— Это правда, что Петр Иванович изобрел какую-то хитрую пушку?
— Да, ваше величество.
— Ну и как она?
— В бою покажет себя. Пока лишь Петр Иванович боится, чтоб враги не разнюхали о его изобретении, велит к пушкам посторонних не подпускать, а казенную часть закрывать парусиной от любопытных.
— Ух ты, — улыбнулась Елизавета. — Я предлагаю ввести в Конференцию и начальника Тайной канцелярии третьего Шувалова.
— Хорошо, ваше величество. Пусть войдет сюда и третий брат — Александр Иванович.
— И еще. Я думаю, не солидно в главнокомандующие назначать генерала. Подготовьте указ о производстве Апраксина в фельдмаршалы. Я подпишу. И следом Указ о назначении.
— Я думаю, надо написать и манифест об объявлении войны, чтоб возбудить патриотизм у простого народа.
— Да, да, Алексей Петрович, составьте манифест. Я подпишу и опубликуем в «Ведомостях»[45].
Вечером Бестужев был у Апраксина, проходя к нему в кабинет, сказал:
— Пришел обрадовать тебя, Степан. Только что ты произведен в фельдмаршалы.
— Чем же я заслужил такую милость?
— Не, брат, только будешь заслуживать.
Апраксин насторожился, догадавшись, спросил не очень радостно:
— Неужто меня?
— Тебя, Степа, тебя. Аль не рад?
— А чему радоваться-то, Петрович? Я еще от Персии не оклемался, и тут на тебе — новый хомут.
— Ну вот тебе раз, — вздохнул Бестужев. — Я думал, удружил тебе. Выпьем по чарке в честь фельдмаршальства.
— Да выпить-то выпьем. Эй! Мишка! — позвал Апраксин.
И возникшему в дверях денщику приказал:
— Принеси нам с канцлером ренского пару бутылок и чарки. Да поживей.
Денщик был выдрессирован, явился мигом с бутылками и чарками и даже с закуской. Выбил пробки.
— Готово, ваше сиятельство.
— Ступай, — махнул рукой Апраксин.
Денщик вышел.
Степан Федорович наполнил бокалы, подвинул один Бестужеву:
— Ну, давай за фельдмаршальство, Алексей Петрович, что уж теперь. Из бабы девку не сделаешь.
— Что уж так мрачно, Степан?
— А что веселого, Алексей Петрович? Мне уж пятьдесят пять, поздновато за такой гуж браться. Я-то, пожалуй, лучше всех вас знаю, в каком состоянии нынче армия. Коней, пушек и даже телег нехватка. А провиант? Эх-х! — махнул рукой Апраксин.
— Ну у тебя ж будут заместители, начальник штаба.
— А что заместители? Они дров наломают, а с меня спрос.
— Кого б ты хотел в штаб себе?
— Веймарна Иван Ивановича. Он молодой, пусть тянет.
— Хорошо. Считай, он уже у тебя. Я по должности начальник Конференции, думаю, и все члены согласятся на твою просьбу.
— Что это еще за Конференция?
— Что-то вроде постоянного военного совета при ее величестве.
— А кто в ней?
— Я, вице-канцлер, Бутурлин, братья Шуваловы, Трубецкой.
— Это, как я понимаю, все надо мной начальники?
— Ну как сказать? Конференция будет вырабатывать стратегию, подсказывать тебе. Одна-то голова хорошо, а две…
— А две еще хуже, — усмехнулся Апраксин.
— Зря так думаешь, Степан. Зря. Все же я буду главой Конференции, неужто я тебе зла пожелаю?
— Ну что ж, поживем — увидим. Давай еще по чарке примем.
Апраксин опять стал наполнять вином бокалы. Бестужев спросил:
— Кого б ты из генералов хотел в свою армию?
— Салтыкова Петра Семеновича.
— Отпадает.
— Почему?
— Он ландмилицией командует на Украине.
— Вот видишь, первая просьба — и уже отказ. А он, между прочим, хорошо воевал в Швеции, есть боевой опыт. А кого ж тогда мне Конференция предложит?
— Румянцева Петра[46]. Молодой, горячий.
— Знаю. Отец от него волком выл, мать слезами умывалась.
— Господи, кто из нас в молодости не куролесил! А теперь от него пусть Фридрих воет.
— Посмотрим. Еще кто?
— Панина — генерал-майора[47], Лопухина — генерал-аншефа.
— Ну, этот вояка по выпивке хорош.
— Артиллерией будет командовать Матвей Толстой.
— Он же не нюхал пороху!
— Значит, понюхает с тобой. Придадим тебе донцов тысяч пять. С ними тебе не страшна будет прусская кавалерия.
— Кто донцами командует?
— Бригадир Краснощеков, боевой атаман. Конечно, у Фридриха, бесспорно, хорошая, дисциплинированная армия. Но бить его можно. Это доказал уже австрийский генерал Даун. Он победил Фридриха при Колине и выгнал из Богемии. Теперь наша очередь надавить на Восточную Пруссию, и хорошо бы взять Кенигсберг. Тогда бы Фридрих оказался в капкане и взвыл бы.
— Не взвыть бы потом и мне, — вздохнул Апраксин.
— С чего ради, Степан? Ты чего?
— Как чего? Ты что, не понимаешь, Алексей?
— Ты имеешь в виду наследника?
