Одевание происходило в полном молчании. Служанка быстро утомилась, а Цыси одолевали мрачные мысли. Времена наступили тревожные. Цыси вспоминала вчерашний разговор с принцем Гуном.
Народу все равно, кто его правитель, лишь бы в стране был мир и порядок. И люди могли смеяться и ходить на представления. Когда же мира нет, а порядок нарушен, народ винит в этом своих правителей. Нам не повезло, что мы правим в такое время. И как жаль, что Сын неба очень слаб. Теперь ни белые люди, ни китайские мятежники не боятся Трона.
Если бы не появились эти иностранцы, — заметила Цыси, — мы могли бы справиться с китайскими мятежниками.
Принц согласился. Он был грустен и задумчив.
— И все-таки что же делать? — сокрушался он. — Белые люди уже здесь. Династия, конечно, виновата: сто лет назад наши предки не поняли, что европейцы отличаются от других людей. Предки сначала были очарованы их изобретательством, разными умными игрушками, часами. Не помышляя о плохом, они позволили иностранцам посещать нас, думая, что потом гости вежливо покинут наши берега. Теперь мы знаем, что надо было столкнуть их всех в море, начиная с самого первого человека. За первым потянулись другие, потом все новые и новые, и ни один не уехал обратно.
— Действительно, — согласилась Цыси. — Странно, что почтенный предок Цяньлун, такой великий и такой мудрый, правивший столько десятилетий, не понял характер людей с Запада.
Принц Гун кивнул и печально продолжил:
— Цяньлун был обманут своей силой и добрым сердцем. Он и представить не мог, что кто-то из прибывших окажется врагом. Предок даже сравнивал себя с американцем Джорджем Вашингтоном, который тогда правил, и любил повторять, что он в Китае и Вашингтон в Америке — братья, хотя они никогда не встречались друг с другом.
Так Цыси беседовала с принцем Гуном. Он старался чаще заниматься с ней. Слушая своего наставника и глядя на его тонкое красивое лицо, необычно грустное и изможденное для такого молодого человека, она думала, насколько лучше принц мог бы исполнять роль императора вместо ее слабого господина.
— Вы готовы, почтенная, — обратилась к ней служанка. — Жаль, что вы не хотите съесть чего-нибудь горячего. Хотя бы чашку супа.
— Я поем, когда вернусь, — ответила Цыси, — сейчас мне не следует есть, ведь голова должна быть ясной.
Прямой, размеренной походкой она пошла к двери.
Фрейлинам полагалось везде сопровождать госпожу. Но Цыси, умевшая быть строгой и резкой, миловала, однако, своих послушных дам и не требовала, чтобы они рано вставали. Ей вполне хватало служанки и евнуха Ли Ляньиня, который ждал ее за дверью. Тем не менее одна фрейлина чаще других поднималась с постели на рассвете. Это была дама Мэй, младшая дочь Верховного советника Су Шуня. И в это утро, когда служанка открыла дверь перед Цыси, та увидела фрейлину, немного бледную в рассветный час, однако свежую, как белый цветок гардении. Даме Мэй исполнилось восемнадцать лет. Маленькая нежная красавица была преданной и послушной, и Цыси ее очень любила, хотя помнила, что Су Шунь — ее тайный враг. Великодушная и справедливая императрица не винила дочь за дела бессердечного отца.
Цыси улыбнулась девушке.
Не рано ли ты поднялась?
— Почтенная, было так холодно, что я все равно не спала, — призналась дама Мэй.
— Скоро найду тебе мужа, чтобы он грел твою постель, — шутливо сказала Цыси.
Это были беспечные и добрые слова, но едва они слетели с губ, как Цыси сразу поняла, что их нашептала тайная мысль, в которой ей не хотелось признаваться. У придворных дам было так мало занятий, они так любили посплетничать! Когда праздновался первый месяц наследника, глазастые фрейлины заметили, что дама Мэй засматривается на красавца Жун Лу — начальника императорской гвардии и родственника счастливой матери. Слух об этом не прошел мимо Цыси, но кто мог угадать, что было известно императрице Западного дворца, ведь она никому не доверялась.
— Почтенная, пожалуйста, не надо мне никакого мужа, — прошептала дама Мэй, вдруг зардевшись.
Цыси ущипнула ее за щечку.
— Не надо мужа?
— Разрешите мне всегда быть при вас, почтенная, — попросила девушка.
— Почему бы и нет, — ответила Цыси. — Но это не значит, что у тебя не должно быть мужа.
Дама Мэй побледнела, покраснела, потом снова побледнела: какая незадача, что разговор зашел о замужестве! Императрице Западного дворца достаточно только приказать устроить ее свадьбу с любым мужчиной, и придется подчиниться. А ведь сердце ее было…
Перед ними возник Ли Ляньинь. Фонар% мерцавший в руке евнуха, освещал его грубое лицо.
— Время идет, почтенная, — сказал Ли Ляньинь высоким голосом.
Цыси спохватилась:
— Ах, да! А мне еще надо проведать сына.
Обыкновенно перед аудиенцией она желала видеть наследника. И теперь императрица взошла в свой паланкин, опустила занавески, и шестеро носильщиков подняли бесценную ношу на плечи. Они двинулись вперед быстрым шагом, а следом в маленьком паланкине понесли даму Мэй.
У входа во дворец наследника носильщики привычно опустили паланкин. Цыси сошла и, оставив фрейлину ждать, поспешила к сыну. У дверей детской на страже стояли евнухи, и когда императрица проходила мимо, они поклонились.
На столе в золотых подсвечниках горели толстые красные свечи из коровьего жира. В их мерцании она увидела своего ребенка. Он спал вместе с кормилицей на одеялах, уложенных на помосте из подогреваемых кирпичей. Удобно устроившись на руке кормилицы, малыш прижимался щекой к ее обнаженной груди. Ночью он, видимо, просыпался и кричал, и женщина дала ему грудь.
Цыси посмотрела на обоих со странной болезненной тоской. Это она должна была ночью слышать его плач, это она должна давать ему грудь, а потом засыпать в тишине и покое. Ах, когда она выбирала свою судьбу, то о такой цене не подумала!
Но Цыси заглушила голос своего сердца. Время выбора миновало с рождением сына, судьба ее была решена. Она была матерью не простого ребенка, а наследника империи, и всю себя она должна посвятить тому дню, когда он станет императором четырехсот миллионов подданных. Бремя маньчжурской династии легло на ее плечи. Сяньфэн слаб, но ее сын должен стать сильным. Она сделает его сильным, ему посвятит свою жизнь, ум, волю. Она пожертвует всем. Конечно, жаль, что любимые ею занятия в дворцовой библиотеке теперь выпадали все реже. Реже стали и уроки живописи. Возможно, когда-нибудь у императрицы найдется время заняться теми картинами, которые дама Миао не разрешала ей рисовать прежде, но пока времени не хватало.
Цыси вернулась в паланкин и закрылась занавесками от предрассветного ветра. Думы о спящем ребенке согревали ее сердце. Когда-то она возжелала стать императрицей. Теперь она родила наследника, и надо было удержать империю для сына.
У Тронного зала императрицу ждал принц Гун.
— Почтенная, вы опаздываете, — воскликнул он.
— Я задержалась у сына, — призналась Цыси.
— Надеюсь, почтенная, вы не разбудили наследника. Мальчик должен расти здоровым и сильным, его ожидает трудное правление.
— Не разбудила, — отвечала Цыси с достоинством. На этом разговор окончился.
Принц Гун поклонился и повел ее по внутреннему переходу к трону Дракона, за которым стояла высокая ширма, украшенная резьбой. В отсветах огромных фонарей, висевших высоко под разрисованными балками, трон поблескивал позолоченными драконами. Императрица села на свое обычное место за ширмой. Справа встала дама Мэй, а слева — евнух Ли Ляньинь.
Сквозь отверстия в ширме Цыси видела Зал аудиенций и далее террасу Дракона. Там уже собрались принцы и министры. Они приехали еще до полуночи на своих колясках, не имевших пружин, но зато обитых мехами, и намеревались передать прошения и записки самому императору. Разделившись согласно своему положению, вельможи стояли группами, каждая под знаменем из светлого шелка и темного бархата. Освещали террасу фонари, ярко горевшие по четырем углам нижнего двора. Фонари были сделаны в форме бронзовых слонов, державших факелы высоко поднятыми хоботами. Внутрь фигуры заливали масло, и питаемый им огонь устремлялся к небу, отбрасывая на террасу Дракона какой-то неистовый и беспокойный свет.
По Залу аудиенций расхаживала целая сотня евнухов, которые следили за фонарями, поправляли свои дорогие одежды, сиявшие драгоценностями, перешептывались и ждали. Никто не осмеливался возвысить голос. Странная тишина повисла над присутствующими, и чем ближе был час, определенный по звездам Советом астрологов, тем глубже становилось это безмолвие, походившее на забытье. Все застыло в ожидании. Незадолго до восхода солнца один из глашатаев протрубил в медную трубу. Это был знак: император выступил из своего дворца, императорская процессия была в пути. Она медленно продвигалась по широким нижним залам, проходя парадными входами в верхние залы, чтобы точно в час восхода прибыть к трону Дракона.
