Победитель Хуса по обычаю исполнял танец орла. Обегая круг по ходу солнца, пригнувшись вперед, он переваливался в размеренных прыжках с ноги на ногу и тяжело махал руками-крыльями.
– Баро-о, бара! – исходила в реве толпа.
Под синим безоблачным небом и косыми лучами поднимающегося солнца Хуса и на самом деле сейчас походил на одинокого беркута, устало возвращающегося после поединка к родному гнезду. Приблизившись к возвышенности, где сидели нойоны, он исторг утробный, гневный клекот, сильнее замахал крыльями, закружившись на месте.
Тодоен достал из припасенного туеса сырое лошадиное сердце и, по-стариковски с натугой, примерившись, бросил ему. Кровавый кусок, густо брызгая темно-красными каплями, описал в воздухе высокую дугу и победитель, высоко подпрыгнув, поймал его на лету.
Еще раз издав горловый клекот, он зажал в зубах кровавую добычу и побежал дальше. То и дело он поворачивался на месте, поднимая правую руку и опуская левую, наклоняя в сторону туловище, будто орел играет с ветром. Кровь заливала ему грудь и красными ручейками стекала по животу на новые изюбриные штаны, впитываясь в добротную кожу. Восторженный рев не умолкал за ним…
С западной стороны медленно подходили отряды молодых воинов. Приблизившись на полтораста шагов, замерли в разномастных колоннах, под знаменами своих нойонов. Бунчуки из лошадиных хвостов, тщательно расчесанные, блестели на солнце белыми, черными, рыжими, соловыми прядями.
К нойонам подвели коней в праздничных сбруях. С важной неспешностью они расселись в седла и в сопровождении сотников и тысячников порысили к колоннам. Подъехав к правому краю, придержали коней, шагом двинулись вдоль рядов. Первыми стояли самые многочисленные, две с половиной сотни Есугея.
– Хурай!!! – протяжно взревел отряд, едва нойоны поравнялись с ним.
– Хорошо кричите, – похвалил их старик Тодоен.
– Хурай!! – обрадованно ответили юноши.
Следующей жиденьким криком встретила их полусотня Алтана. Досадливо поморщившись, Алтан отвернулся, не взглянув на своих.
– Мало кречетов, но они тучи гусей разгоняют, – подбодрил их Есугей. – Кричите!
– Хурай! – благодарно отозвалась полусотня.
Стояли сотни Хутугты, Бури Бухэ, Джочи, Гирмау, полусотни Даритая и Ехэ Цэрэна, ломающимися голосами приветствовали нойонов.
Когда нойоны, объехав последнюю колонну, вернулись на свои места, отряды тронулись и, разворачиваясь, одна за другой порысили в степь. В двух перестрелах от куреня они остановились, постояли, перестраиваясь, и вдруг единым потоком понеслись назад, все быстрее и быстрее, плавно рассыпаясь по склонам и низинам. Загудела земля, сначала тихо, потом все громче заслышался тяжелый гул, и в курене встревоженно залаяли собаки.
Когда лава на полном скаку приблизилась на перестрел, по обеим ее сторонам взметнулись два синих полотнища, и на глазах толпы она стала делиться на две части. Отдалившись друг от друга, они напали на излучину с двух сторон. В сотне шагов от людей крылья лавы круто развернулись и понеслись назад, снова сливаясь в единый поток. В толпе плакали испуганные дети. Их успокаивали матери, шлепая по заду ладошками.
– Издали и не скажешь, что юнцы балуются, – посмеиваясь, говорили в толпе мужчины, одобрительно глядя на передвигающиеся вдали колонны. – Если нападут внезапно, то и напугать могут.
В следующем заходе колонна на скаку раздробилась на девять частей и понеслась на курень на равном друг от друга расстоянии. Прямо у крайних юрт юноши резко повернули обратно и поскакали в степь, увлекая за собой свору взбесившихся куренных собак. Отдалившись, на полном скаку перестроились в общую колонну, и теперь ровное по краям пятно наперегонки с тенью от облака убегало вдаль по склонам, колыхаясь на буграх и низинах.
До полудня молодые показывали то, чему их учили весь последний месяц. На скаку рубили прутья, метали копья и пускали стрелы в расставленные по склонам камышовые чучела. Сотни то по одной, то скопом пересекали холмы перед куренем, втаптывая объеденную телятами траву в сухую, твердую от жары землю.
Наконец, когда солнце перешло на западную сторону, на запотевших, исходивших храпом лошадях они вновь выстроились на прежнем месте. Десятники проезжали вдоль рядов, выравнивая строй.
– А ну, не дышать! – тихо говорили они, презрительно оглядывая вспотевшие лица юношей. – Два раза объехали холм, а распыхтелись, как жирные тарбаганы.
– Перед нойонами чтобы как мертвые были, а то попробуете кнута на праздник.
* * *
Поздним вечером после жертвоприношений богам и общего пира у котлов народ разошелся по излучине. Там и тут зажигались новые костры, люди доставали свои припасы: архи, молочные пенки, вареную сметану, холодную гусятину. Горячей баранины и супа было вдоволь; вокруг больших котлов допоздна суетились рабы, и в них бесперерывно кипело варево, снова и снова наполняясь свежим мясом. Молодежь, уйдя в степь, веселилась по-своему. Нойоны, старейшины и другие знатные люди разошлись по праздничным юртам.
Кият-борджигинские нойоны уединились в одной из юрт, пышно убранной красно-пестрыми сартаульскими коврами. На столиках между блюдами и чашами возвышались бронзовые светильники, огни их красноватыми бликами играли на нетрезвых лицах нойонов. Как и днем на бугре, в середине восседали старик Тодоен, Есугей и Хутугта. Лица у всех, несмотря на праздник, были хмуро насуплены. Стояла напряженная тишина; отчетливо доносились пьяные крики и песни со всей излучины.
– Какие вы нойоны! – презрительно оглядывая лица племянников и приглушенно, будто боясь, что услышат чужие, говорил старик Тодоен. – Вы пока еще щенята неразумные… Сегодня утром Бури при всем народе бьет своего человека за то, что тот проиграл состязание. Какой, скажите мне, нойон ведет себя так неразумно? Приличный десятник при людях не поступает так. Ваши отцы, мои родные братья, вот кто были истинные нойоны. Каждое слово их – как удар топора! Одной бровью шевельнут – и люди наперегонки бегут исполнять. А у вас что? Кричите, деретесь, как малые дети. Тьфу!
Нойоны, отвыкшие от ругани старших, красные от стыда и выпитого, прятали глаза по сторонам.
– Вот Есугей еще напоминает мне моего старшего брата Бартана-багатура… Он единственный из всех вас, кто может повести народ. Настала пора говорить открыто. Я вас всех вижу насквозь! – вдруг, распаляясь, повысил голос Тодоен. – Хватит своевольничать! Стаи без вожака не бывает. Вы все должны дружно поднять Есугея на войлок. А то как бы тайчиуты не опередили вас. Тогда уж на вас такую узду наденут, что не шелохнетесь. Вспомните мои слова, да поздно будет.
Нойоны замерли с окаменевшими лицами. Разговор, которого они с тревогой ждали весь последний год, начинался.
– Пора говорить прямо, нечего шептаться за спинами, – злые глаза Тодоена на этот раз смотрели на Алтана. – Будете и дальше шататься туда-сюда, останетесь без трона, тайчиуты у вас его вместе с мясом вырвут…
– Пусть они только попробуют подняться против нас… – забурчал было Бури Бухэ и замолк на полуслове: тяжелая костяная рукоять плетки деда Тодоена глухо стукнула его по затылку.
– Поодиночке вам с тайчиутами нечего и тягаться. Таргудай, Агучи, Моричи давно уже взрослые волки, матерые, хитрые… В последнее время, я вижу, они частенько приглашают к себе Алтана с братьями. А других почему не зовут? Они между вами клинья вбивают, кости бросают, как собакам. Им нужно, чтобы вы рассорились между собой и разбрелись по разным сторонам, чтобы потом хватать поодиночке и ощипать как гусей. А уцелеть вы сможете, только если будете вместе. Куда один, туда все! Только тогда вас не сломят. Доходят до вас мои слова или нет? – Тодоен не сводил своих цепко прищуренных глаз с Алтана.
– Мудры ваши слова, дядя Тодоен, – преклонив голову, осторожно начал тот. – Мы с самого детства привыкли вас чтить, да и сегодня ваше слово для нас как воля отцов наших…
– Ты не виляй хвостом, как вороватая сука, а говори прямо, – Тодоен раздраженно дернул головой, оглядывая нойонов. – Я не славословия от вас жду, а мужского решения. Говорите все прямо!
– Мы все уважаем Есугея, он старший и сильнейший из нас, – Алтан запнулся под нетерпеливым жестом Тодоена и сказал прямо: – Но слишком уж строгим стал наш Есугей, как бы он не забыл, что мы ему единокровные братья…
– Закрой свою пасть, смердящая падаль! – злое лицо деда Тодоена потемнело от негодования. – Вижу, куда ты клонишь. Привык уросить без пастушьего кнута. Строгость тебе не по нраву? Вот завтра меркиты угонят твои табуны, к кому первому ты пойдешь, если не к Есугею?
Алтан пристыженно замолчал под упорным взглядом старика. Тот смерил его с ног до головы, отвернулся, взяв чашу с теплым супом. Успокаиваясь, он прихлебывал мелкими глотками, не глядя ни на кого.
После долгого молчания он заговорил снова:
