читаю на нем, но очень скверно говорю, а еще хуже понимаю.
Юнец впялился в меня, оттопырил нижнюю губу и пробормотал что-то. Не на французском, а на аглицком, но слово "ниггер" я узнаю без перевода. Хотел уже звать Никиту, чтобы тот помог отыскать незнакомцу выход — желательно, без лишнего членовредительства, но юнец снял шляпу и виновато улыбнулся; "Айм сорри, мистер Пусшкин. Эскьюз ми. Ай эм америкэн поет!"
Незнакомец добавил еще что-то, но, видя мою беспомощность, спросил по-французски:
— Vous parlez français? [11]
Произношение юноши было настолько чудовищно, что мне захотелось ответить: "Désolé, je ne parle pas français" [12]. По крайней мере таким французским я не владею. Но не желая казаться грубияном, скромно кивнул. Юноша просиял и продолжил:
— Mr. Pouchkine. On m'a recommandé de vous, comme un grand poète. Je m’appelle Edgar Allan Poe. Je suis un poète américain.
Поэт? Да еще и американец? Мне стало любопытно. Допреж я не слышал о существовании поэтов-американцев. Да и о самих американцах знал лишь из путевых очерков г-на Свиньина да со слов Толстого-американца. Но Федор Иваныч, как известно, соврет — недорого возьмет!
Итак, мы познакомились. Звали юношу Эдгар Эллейн Поэ. Возможно, правильнее будет писать его фамилию по-другому, не могу судить. Эллейн, как оказалось, это второе имя. Ему едва исполнилось двадцать лет. Ни служба, ни семья не обременяли его. И, как это часто бывает с нашим братом-литератором, деньги его тоже нисколько не обременяли.
Мой юный знакомец прибыл в Россию, чтобы из Петербурга отправиться к Черному морю, а оттуда на Средиземное, где он собирался сражаться за свободу греков от турецкого владычества! Конечно же, тут чувствовалось влияние лорда Байрона! Но кто будет осуждать Поэ за его увлечение? Во всяком случае, не я. Мне до сих пор жаль, что я опоздал на последний корабль, увозивший из Одессы греческих волонтеров. Да и мой друг, граф Броглио, бывший в лицее "последним по успехам и первым по шалостям", в ту пору сражался в Греции. Увы, в ту осень я еще не знал, что Броглио уже нет в живых, а его прах закопан в руинах близ какой-то неизвестной деревни.
Я завидовал моему американскому приятелю. Он беден, его будущее неопределенно, но он свободен! И в Новом Свете и в Европе любой человек волен ехать туда, куда хочет, мне же не дозволяется путешествовать даже в пределах своей собственной империи, не говоря уже о сопредельных странах! Впрочем, об этом я уже так часто говорил и писал, что повторять собственные сетования не хочется.
Конечно же юноша опоздал на войну. Греков прекрасно освободили и без его участия. Господину Поэ оставалось лишь вернуться обратно в Северо-Американские Штаты, где его никто не ждал.
Мы разговаривали очень долго. Чудовищный акцент уже казался вполне приемлемым. Я забыл о письменном столе, где были разбросаны чистые листы, о высыхающих чернилах и даже о том, что Муза — это женщина, которой нужно оказывать уважение, а не отвлекаться на болтовню.
Молодой человек имел на все собственное мнение. Касалось ли это политики, театра, новейших открытий археологов в Османской империи или эпидемии тифа в Самарской губернии. Где находится Самара, он не знал, но резонно заявил, что любая болезнь происходит от чрезмерного воображения человека и нервного расстройства.
Господин Поэ показал себя прекрасным знатоком поэзии Байрона и немецкой литературы — особенно Гофмана. Впрочем, кто в наше время не увлекается Гофманом и Байроном? О русских литераторах мой юный друг имел лишь самое поверхностное представление. Точнее — никакого. Я редко спорю о том, чего не знаю, а молодой человек пытался меня уверить, что в России не может быть литературы, подобной Гофману. Взял с господина Поэ слово, что он прочтет Антония Погорельского, как только его книги переведут на аглицкий язык.
Юноша много и жадно расспрашивал. Особенно его интересовала всякая чертовщина — явления мертвецов, переселение душ и прочее. Я представил себе, как к гробовщику являются те, кого он похоронил, пересказал сюжет рассказа Эдгару. Он долго смеялся, но ответствовал, что сей рассказ скорее юмористический, чем мистический. Ладно, решил я, напишу о том сам.
Расспрашивал он меня: а не бывало ли средь русской аристократии какой-то вражды? Что-нибудь душераздирающее, с вековыми распрями. И чтобы непременно была любовь! Словом — какой-нибудь Роман Горкин и Юлия Капустина на русский лад! Что ж, извольте, ответил я и повествовал г-ну Поэ о том, как в одно утро некий помещик — назовем его г-н Б. — выехал прогуляться верхом, взяв с собою борзых, стремянного и мальчишек с трещотками. В то же самое время его давний недруг — М., также соблазнясь хорошею погодою, велел оседлать собственную кобылку. Подъезжая к лесу, увидел он соседа своего, гордо сидящего верхом. Если б М. мог предвидеть встречу, то, конечно б, он поворотил в сторону. Но вот беда — в сие время заяц выскочил из лесу и побежал полем. Б. и стремянный его закричали во все горло, пустили собак и следом поскакали во весь опор. Лошадь М. — весьма куцая кобылка, не бывавшая никогда на охоте, — испугалась и понесла, а доскакав до оврага, прежде ею не замеченного, вдруг кинулась в сторону, и М. упал. Его давний недруг тотчас же бросил охоту, приказал стремянному помочь соседу вкарабкаться в седло, а затем пригласил его домой. М. не мог отказаться, ибо чувствовал себя обязанным. А далее, как водится, соседи позавтракали, разговорились. А после второй или третьей рюмочки стали друзьями. Как следствие, их дети поженились и принесли потомство, на радость дедушкам. Таким образом вражда старинная и глубоко укоренившаяся, прекратилась от пугливости куцей кобылки. Мне было не жаль отдавать этот сюжет, потому что рассказ по нему я уже успел напечатать и возвращаться к подобной теме не стану.
Господин Поэ был разочарован — он ждал чего-то иного — смертельной вражды двух родов или, как говорят итальянцы — vendetta. Но больше всего его возмутило мое мнение, что в примирении двух враждующих сторон роль миротворца сыграла какая-то куцая кобыла. По его мнению, коли вражда, то все должно гореть ярким пламенем, кровь литься ручьями, а место кобылы должен занять жеребец. Такой, чтобы бил копытом и метал искры из глаз. Конечно, кобыла тут совсем ни к чему. Кобыла — миролюбивейшее создание, не способное причинить человеку вред. Жеребец же может укусить, наддать копытом, да и то, если человек сам нарвется на неприятность. Как ни говори, но во многих бедах виновны
