до конца жизни.
Сыновья Иакова обожали своего отца, а у соседей он по праву пользовался уважением. Но сам он не мог избавиться от тревоги, ибо Лавану принадлежало все, чего он достиг своим собственным трудом, всё что он приобрел и приумножил: тучные стада; рабы и их семьи; плоды, зреющие в саду; шерсть, приготовленная на продажу. Иаков не был одинок в своей обиде на Лавана. Лия, Рахиль, Билха и Зелфа тоже томились под властью отца, который с каждым годом становился все более грубым и высокомерным. Он относился к дочерям, как к служанкам, и совершенно не интересовался внуками. Подсчитывая деньги, вырученные от продажи шерстяных тканей, Лаван ни разу не произнес слов благодарности. Он презирал рабынь, заставляя женщин в качестве платы за то, чтобы он не покушался на их честь, приносить ему пиво. Он скверно обращался с Рути - дня не проходило, чтобы муж не унизил и не оскорбил бедняжку.
Четыре сестры не раз обсуждали всё это в Красном шатре, в который они всегда входили первыми, за день до всех остальных женщин лагеря. Дочери Лавана с детства привыкли держаться вместе и, похоже, не нуждались более ни в чьем обществе. В любом случае рабыни, а также жены и дочери работников не жаловались: они знали свое место и предпочитали держаться на расстоянии, пока их не позовут. Тем более что жены Иакова были добры, и когда остальным женщинам дозволялось присоединиться к ним в Красном шатре, чтобы отпраздновать новолуние и отдохнуть на соломе, угощали их сластями.
Рути тоже никогда не роптала, но трудно было не заметить ее многочисленные синяки и ссадины. Она была не старше Лии, но выглядела самой изможденной. В первое время после рождения сыновей Лаван относился к Рути хорошо: старый жадина даже подарил ей браслеты на запястья и лодыжки. Но потом она больше не беременела, и он сперва изредка, а потом все чаще стал бить ее и обзывать словами столь мерзкими, что мои матери не решались повторить их мне.
Плечи Рути согнулись от отчаяния, да к тому же Лаван выбил ей несколько зубов. Однако всё это не мешало старому развратнику по-прежнему использовать ее тело для удовлетворения своей похоти. Вспоминая об этом, мои матери содрогались.
Несмотря на жалость к Рути, жены Иакова не включали ее в свой круг. Ведь эта женщина родила соперников их сыновьям, а стало быть, она воплощала собой угрозу их благополучию - и главное, будущему их собственных мальчиков. Все прочие женщины в лагере видели, что сестры избегают Рути, и следовали их примеру. Даже родные сыновья смеялись над рано постаревшей, вечно понурой матерью и обращались с ней, как с собакой. Рути всегда была одна и ни к кому не тянулась. Оборванная, вся в синяках, она тенью скользила по лагерю, и никто не хотел ее замечать. Рахиль вспоминала, что когда однажды Рути в отчаянии обратилась к ней за помощью, то казалась скорее призраком, чем живой женщиной.
- Госпожа, умоляю тебя. Дай мне траву, чтобы изгнать ребенка, которого я ношу, - прошептала она без всякого выражения чуть слышно, почти прошипела. - Я предпочту умереть, но не подарить Лавану еще одного сына, а уж если это девочка, я сама утоплю ее, пока она не станет достаточно взрослой, чтобы избавить бедняжку от страданий. Помоги мне ради сыновей твоего мужа, - добавила Рути замогильным голосом. - Я знаю, ты не сделаешь этого ради меня. Вы же меня ненавидите, вы все.
Когда Рахиль передала слова Рути своим сестрам, воцарилось смущенное молчание
- Ты знаешь, как ей можно помочь? - спросила Лия.
Рахиль отмахнулась: дескать, тут и говорить нечего. Рути была на раннем сроке, а потому осуществить всё было довольно просто.
Глаза Билхи вспыхнули:
- Мы будем ничуть не лучше своего отца, если позволим бедняжке страдать в одиночестве, оставив ее без помощи и не дав ей никакого утешения.
А Зелфа поинтересовалась у Рахили:
- Когда ты это сделаешь?
- Надо дождаться следующего новолуния, когда здесь соберутся все женщины, - ответила Рахиль. - Лаван слишком глуп, чтобы заподозрить неладное, но лучше проявить осторожность.
Внешне обращение моих матерей с Рути не изменилось. Они не заговаривали с нею и не проявляли особой доброты. Но ночью, когда Лаван храпел, одна из четырех сестер приходила к ней, свернувшейся где-нибудь в дальнем углу шатра под грязным одеялом, кормила бульоном или медовым хлебом. Зелфа особенно близко к сердцу приняла страдания Рути. Она не могла выносить пустоту в глазах этой маленькой женщины и отчаяние, окружавшее бедняжку плотной стеной, словно туман из мира мертвых. Зелфа приходила к жене Лавана каждую ночь, чтобы шептать ей слова ободрения, но та лежала молча, не откликаясь, глухая к любой надежде.
Наконец луна пошла на спад и совсем растаяла; тогда все женщины вошли в Красный шатер. Лия стояла перед ними и лгала с чистым сердцем:
- Рути плохо. Живот у нее горячий, и мы боимся, как бы не случился выкидыш. Рахиль сделает всё возможное, использует травы и заклинания, чтобы спасти ребенка. Мы будем заботиться о Рути - нашей сестре.
Однако большинству собравшихся хватило нескольких минут, чтобы понять: хлопоты Рахили были направлены не на спасение, а на изгнание плода. С противоположного конца Красного шатра множество глаз следило за тем, как Рахиль приготовила снадобье из трав, которое Рути молча выпила. Угощения для гостей стояли нетронутыми.
Рути лежала неподвижно, закрыв глаза. Зелфа бормотала молитвы целительнице Анат и Гуле, которую издревле почитали как покровительницу беременных женщин, а Рахиль шептала похвалы страждущей, чьи отвага и терпение казались безграничными. Когда зелье начало действовать, вызвав сильные судороги, Рути не издала ни звука. Когда потекла кровь-темная и со сгустками, - губы ее оставались плотно сжатыми. Прошло несколько часов; кровь все текла и текла без остановки, а Рути не произнесла ни слова.
Рахиль снова и снова наполняла ее лоно шерстью, пока кровотечение наконец не прекратилось.
Никто из посторонних не узнал, что случилось той ночью. Ни одна из женщин не проговорилась об этом, пока Зелфа не поведала эту историю мне много лет спустя. К тому времени она значила не больше, чем могильное эхо.
Моя мать рассказывала, что после рождения близнецов решила, что с нее, пожалуй, уже хватит. Ее грудь обвисла, как у старухи, живот стал дряблым, а спина болела каждое утро. Мысль о новой беременности наполняла ее страхом, и потому она принялась пить отвар фенхеля,
