бумажных фонариков. Огни были видны и в городе: на террасе каждого богатого дома, как обычно, горели фонари, а у домов, где ждали возвращения хозяев, были выставлены еще и факелы.
Вода пошла на спад после весеннего половодья, но тянуть лодки против течения было, все же, трудно. Тем не менее, хорошо отдохнувшие за целый день слуги бодро шагали по берегу, впрягшись в веревочные постромки, а кормчие на лодках ловко гребли веслами, не давая своим суденышкам прибиться к прибрежным камням или уйти на стремнину.
Лодки доходили до городской окраины, и там слугам приходилось уже труднее – надо было идти по колено в воде, а местами и по пояс, чтобы миновать нависающие над рекой постройки. Бедняки, собравшиеся здесь, наперебой предлагали свою помощь за небольшую плату; щедрые господа соглашались на это, а скупые заставляли слуг тянуть лодки до самого дома.
У Такэно не было не только что лодки, но даже коня, поэтому он направился в город пешком. Но не успел он далеко уйти, как был настигнут посыльным князя.
– Мой господин, наш повелитель приказал вам прибыть к нему, – сказал посыльный, спрыгнув с коня и низко поклонившись Такэно.
– Приказание повелителя – закон для меня, – ответил Такэно тоже с поклоном. – Когда я должен прибыть?
– Немедленно, мой господин.
– Что, сейчас? – удивился Такэно.
– Да, мой господин.
– Хорошо. Я иду.
– Позвольте предложить вам моего коня.
– Благодарю вас, но замок рядом. Я дойду.
– О, нет, мой господин! Князь приказал вам прибыть немедленно. Возьмите моего коня, прошу вас, – взмолился посыльный.
– Да исполнится воля нашего повелителя всегда и во всем, – сказал Такэно, забираясь в седло.
В замке Такэно проводили в ванную комнату. Князь сидел в большом деревянном чане с водой, банщик разминал шею и плечи повелителя, а прислужники воскуривали ароматические травы, испарение которых было приятно для обоняния и полезно для здоровья.
– А, Такэно! – расслабленно произнес князь, завидев юношу. – Я хотел спросить тебя кое о чем.
– Почтительно вас слушаю, мой господин, – Такэно встал на колени.
– В битве с войсками князя Мицуно ты сражался на левом фланге нашей армии. Расскажи мне, что там произошло.
– Мне лестно ваше внимание, мой повелитель, но я боюсь, что не вспомню подробностей.
– Рассказывай! – голос князя стал суровым.
– О, мой повелитель, если я в чем-нибудь провинился перед вами…
– Если бы ты в чем-нибудь провинился, ты давно был бы наказан. Провинившимся самураям я посылаю приказ убить самих себя, а тебя попросту казнили бы перед строем – ты, ведь, еще не самурай.
– Но мой господин, я не чувствую никакой вины за собой! – звонко воскликнул Такэно, от обиды забыв про этикет.
Князь выдержал тяжелую паузу, сверля Такэно взглядом, а потом вдруг рассмеялся.
– Ты удивительно дерзкий мальчишка. Если бы не твоя отвага в боях, тебе следовало бы проучить бамбуковыми палками. Перестань дуться, как обиженный ребенок, и рассказывай.
Такэно вздохнул и принялся говорить:
– Мы стояли на левом фланге, около леса. Никто не думал, что противник там будет наступать. Однако он решил перехитрить нас. Отряд мечников князя Мицуно пробрался через лес, чтобы ударить нам во фронт, а лучники обошли нас с тыла и затаились за вершиной холма. Если бы мы начали отступать под натиском первого отряда, то попали бы под обстрел лучников, при этом мы находились бы в низине, а они стреляли бы по нам сверху.
– Отличный замысел! – прервал рассказ князь. – И безошибочный. У тебя было так мало солдат, что ты обязан был отступить.
– Мой господин, если я…
– Продолжай!
– Когда мечники ударили по нам, я понял, что отступать нельзя. Низина позади нас могла стать ловушкой, если враг придумал какую-то хитрость. Мы бросились вперед, разбили мечников, а затем я отправил разведку посмотреть, нет ли у нас в тылу вражеских солдат. Лучники противника были обнаружены и сдались после нашей внезапной атаки, они ее совсем не ждали.
– Твой поступок был безумен с точки зрения здравого смысла, но принес тебе победу, – задумчиво сказал князь. – Ты разбил врага, который был сильнее тебя; ты разбил его по частям, используя ярость своего внезапного натиска и быстроту своих перемещений. Повторяю, только безумный мог решиться на такую атаку, но только безумие и могло спасти тебя в данном случае.
Ты, Такэно, молод и неопытен, у тебя нет мудрости, поэтому ты совершаешь безумные поступки, – и ты побеждаешь! Мудрость и опыт мешают нам совершать безумные поступки, но эти-то поступки и бывают необходимы, чтобы добиться того, в чем нам отказывает здравый смысл. Порой мудрость становится слабостью, а безумие – силой… А сколько ты, лично ты поразил врагов в том бою?
– Я не считал, мой повелитель.
– Одного, двух, десятерых?
– Видимо, около десяти человек я сразил, мой повелитель.
– Мне об этом не докладывали. Люди так забывчивы в отношении чужих успехов, – усмехнулся князь.
Такэно промолчал.
– Ладно, можешь идти, – сказал ему князь. – А завтра мы отправимся в путь: ты будешь сопровождать меня в числе других моих людей в паломничестве в горный монастырь Микото… Ты не спрашиваешь, зачем я беру тебя с собой?
– Ваше приказание священно для меня, повелитель. Я не смею задавать вам вопросы.
– Какой скромник! А недавно еще дерзил мне, мальчик из бедной рыбацкой деревушки! Ничего, Такэно: тот, кто хорошо служит, будет вознагражден – ты запомнил эти слова из сегодняшней пьесы? Очень многие будут завидовать тебе… Ступай, и завтра на рассвете будь готов к отъезду!
Единственная дорога, ведущая в монастырь Микото, заканчивалась задолго до него, на поляне у подножья горы. Здесь был постоялый двор, на котором путники оставляли своих лошадей и дальше поднимались к монастырю пешком по крутой тропинке. Вначале она шла через лес, а ближе к вершине – по открытому склону с густой травой и редкими вечнозелеными кустарниками.
К воротам монастыря надо было подниматься по гранитной лестнице. По обеим ее сторонам земля была расчищена от травы и на ней лежали камни, которые напоминали об основных образованиях земной поверхности: камни с острыми зубчатыми краями были скалами; округлые, покрытые мхом – долинами; галька и песок – дном реки, озера или моря.
Перед самыми воротами была маленькая площадка, выложенная плитами более темными, чем гранит лестницы, а по краям стояли четыре каменные чаши, которые были наполнены чистой прозрачной водой. Здесь можно было совершить омовение и обозреть великолепную панораму окрестных гор и долин.
Старик-монах
Ворота монастыря всегда были открыты для всех страждущих и ищущих, но прежде чем отвести паломников к святилищам, молчаливый привратник указывал на три скульптуры над аркой входа.
