Когда верховная жрица сошла с платформы, Марк отвернулся, а охранники окружили его, двигаясь одновременно с ним и легко разрезая толпу. Они не понимали, почему он так зол. Позади раздался чей-то громкий и ясный голос. Едва до Антония донеслось первое произнесенное слово, он остановился и обернулся, чтобы услышать все остальное. Его люди встали спиной к нему, чтобы отразить любую внешнюю угрозу.
* * *
Гай Октавиан очень хорошо помнил Марка Антония. Консул особо и не изменился за прошедшие годы, тогда как Октавиан из мальчишки превратился в молодого человека. Когда Антоний с рассветом прибыл к храму Весты, первым его присутствие заметил Меценат. Широкоплечий Агриппа встал между ними, надеясь, что толпа скоро спрячет Октавиана. В городе они находились уже третий день, проскакав триста миль от Брундизия. Им пришлось часто менять лошадей, и с каждым разом они становились только хуже. Меценат договорился о присмотре за их лошадьми, которых они оставили в том месте, где сменили их в первый раз, но в тот момент никто из друзей не мог знать, вернутся ли они в Брундизий.
Легионер Гракх оказался не самым приятным спутником. Понимая, что его лишь терпят, он практически не разговаривал с тройкой молодых людей, но держался рядом, когда они скакали верхом, или что-то планировали, или падали без сил на жесткие кровати в первой попавшейся гостинице, которую могли найти после захода солнца. Деньги на проезд он получил от трибуна, и частенько спать ему приходилось в конюшне, экономя монеты, тогда как Меценат всегда заказывал лучшие комнаты.
Октавиан не знал, стоило ли им так быстро скакать, чтобы прибыть в Рим за два дня до оглашения завещания. Мир и порядок, знакомые ему, изменились разительным образом. Друг Цильния Мецената, который предложил им свой дом, рассказал, что худшее уже позади и все начинает успокаиваться, но целые районы города выгорели дотла, и теперь мрачные горожане бродили по пепелищам в надежде найти что-то ценное. Десятки тысяч голодали, в поисках еды по улицам бродили целые банды. Не раз и не два Гай Октавиан и его друзья вытаскивали мечи только с тем, чтобы проехать по каким-то улочкам, ставшим смертельно опасными даже при свете дня. Город выглядел так, будто по нему прокатилась война, и Октавиан едва мог сопоставить реальность с воспоминаниями. В каком-то смысле это соотносилось со скорбью по Юлию: окружающий пейзаж словно указывал, что с Цезарем ушел целый мир.
– Вот она наконец, – пробормотал себе под нос Агриппа.
Октавиан Фурин вырвался из своих мыслей, когда верховная жрица вышла из храма Весты. Он оглядел толпу в поисках знакомых лиц. Окажись здесь Брут, Октавиан не знал, что бы он сделал, но человека, смерти которого центурион желал больше всего, он не обнаружил. Проведенного в Риме времени хватило, чтобы выяснить подробности покушения, и Гая Октавиана сжигала ярость при мысли об этих Освободителях, которые рассчитывали на прибыль, убивая хорошего человека. В тишине собственных мыслей, в тени храма Весты, он клялся отомстить. Нынешнее состояние города стало жатвой посеянных ими семян, результатом их жадности и зависти. Он не знал, что сила могла рождаться из ненависти, не знал, пока вновь не увидел Рим.
Когда верховная жрица достала из ларца завещание Цезаря – таблички, сцепленные свинцовыми полосками, – Октавиан продолжал оглядывать толпу. Некоторые лица он узнал: это вроде бы были сенаторы, но плащи с капюшоном и мантии, которые те надели, чтобы уберечься от ночного холода, мешали их разглядеть. Да и стоял он далековато от них.
Агриппа ткнул его локтем, возвращая внимание к верховной жрице. Она уже читала про себя первую табличку, и на лбу у нее появилась морщинка. А когда весталка подняла голову, она словно бы посмотрела прямо на Октавиана. Тот ждал с гулко бьющимся в груди сердцем, с пересохшими губами. Ему даже пришлось провести по ним языком, из опасения, что иначе они треснут.
– Во имя Рима, выслушайте завещание Гая Юлия Цезаря, – начала женщина.
Октавиан сжал кулаки, едва выдерживая напряжение. Он почувствовал, что Гракх смотрит на него, но каменное лицо легионера полностью скрывало его мысли.
– Мой наследник – Гай Октавиан Фурин. Я признаю в нем кровь от моей крови и этими словами усыновляю его.
Молодой человек почувствовал, как по его телу пробежала дрожь, и покачнулся. Он мог и упасть, но Агриппа поддержал его. Слышал он теперь только гулкие и частые удары сердца, а когда у него зачесалось лицо, Гай Октавиан чуть не содрал в этом месте кожу, на которой теперь пылало красное пятно. Оставшаяся часть завещания прошла мимо него, он только видел, как верховная жрица Весты отдавала весталкам прочитанные таблички. В какой-то момент в толпе радостно закричала женщина, но Октавиан даже не понял почему. От эмоций онемело все его тело: рука Цезаря протянулась сквозь время и коснулась его.
Лицо Гракха стало мрачнее тучи, когда он прикинул, сколько денег получил бы его патрон, если бы договорился с Октавианом на десятую часть наследства Цезаря. Ходили легенды о том, сколько золота Юлий привез из своих походов. В какой-то момент оно лилось таким потоком, что деньги подешевели на треть. Теперь Октавиана объявили наследником всех этих сокровищ, и Гракх тут же решил, что пора проявлять больше дружелюбия в общении с неожиданно разбогатевшим молодым человеком. Он не сомневался, что в будущем уже никогда не окажется рядом с таким богачом. Вскинув руку, он собрался шлепнуть Октавиана по плечу, но Меценат схватил его за запястье и улыбнулся ему.
– Нельзя устраивать представление, во всяком случае здесь, – прошептал он. – В этой толпе нас никто не знает. И пусть так и будет, пока мы все это не обдумаем.
Гракх кисло улыбнулся и кивнул, вырвав руку из пальцев молодого человека, которые сжимали ее с удивительной силой. Он ни разу не видел, как Цильний Меценат упражнялся с мечом во время их путешествия из Брундизия в Рим, и сейчас не заметил ни кинжала в другой руке патриция, ни того, что Агриппа оказался позади него, готовый уложить на землю ударом кулака при первых признаках желания напасть на Октавиана.
Перечень тех, кому Цезарь что-то завещал, казался бесконечным. Гая Октавиана перекосило, когда он услышал имя Брута и завещанную ему громадную сумму. В завещании не упоминались Клеопатра и сын, которого она родила Юлию. Все друзья Мецената знали, что она покинула Рим сразу после убийства и, скорее всего, направилась в Египет.
– Остальная моя собственность принадлежит Гаю Октавиану, моему приемному сыну в роду Юлиев. Я оставляю Рим в ваших руках.
Октавиан чувствовал, как щиплет глаза. Ему не составило труда представить себе Юлия, сидящего в какой-то тихой комнате и пишущего на воске, глядя в будущее. Наверное, в тысячный раз после того, как он получил страшную весть, молодой человек подумал: «Как бы все было хорошо, будь Цезарь жив!» Но он тут же изгнал из головы эту мысль. Пути назад не было, ему предстояло жить уже в новом Риме.
Верховная жрица отдала последнюю табличку и проследила, чтобы ее аккуратно уложили в ларец. Одна из весталок протянула ей руку, и она сошла с платформы, сделав все, что положено. Октавиан Фурин огляделся. В толпе уже начали обсуждать услышанное. Марк Антоний и его люди повернулись и зашагали прочь.
– Пора и нам, – шепнул Меценат на ухо Октавиану. – Этим вечером нам лучше воспользоваться домом Бруцелла. Погромы обошли его стороной, и он обещает вкусно нас накормить. Надо многое обсудить.
Октавиан почувствовал руку друга на своем плече, мягко уводящего его от храма Весты. Он не поддался, ему вдруг надоело оставаться неузнанным в родном городе.
– Жрица! – крикнул он неожиданно для друзей.
Цильний замер.
– Что ты делаешь? – прошипел он. – У половины сенаторов тут шпионы. Сейчас надо уходить, а потом мы сможем решить, что делать дальше.
Наследник Цезаря покачал головой.
– Жрица! – позвал он вновь.
Квинтина Фабия застыла, уже собравшись взять красную мантию, которую протягивала ей одна из весталок. Оглянувшись, она нашла Октавиана глазами по обращенным на него взглядам зевак.
