— Если они не поторопятся, — сказал мне как-то Кисеей, — Елена умрет от старости, и сражаться будет не из-за чего.
Я не видел Елену с того дня в ее покоях, когда Гортина обратила ее шутку в потрясение. Она не появлялась даже во время утренних собраний на Скейских башнях.
Несколько раз Елена присылала гонца с вопросами о Гекамеде, на которые я отвечал, что дочь Арсиноя здорова и счастлива, как только может быть счастлива изгнанница.
Я знал, что такой ответ должен тронуть сердце Елены.
Как-то раз после очередного заседания совета я лениво бродил по дворцовому саду. В тот день старый Антенор был разговорчивее обычного, и я улыбался, вспоминая его напыщенные фразы. Потом мои мысли переключились на Гекамеду, и я ускорил шаг, снова почувствовав страх не застать ее по прибытии.
Внезапно я услышал позади женский голос, тихо произнесший мое имя.
Повернувшись, я увидел Елену, сопровождаемую Эфрой и Клименой. На ней была небрежно накинутая мантия, поэтому я решил, что она не ходила в город, а просто вышла подышать вечерним воздухом. Я остановился и, когда она подошла на расстояние вытянутой руки, приветствовал ее поклоном. К моему удивлению, Елена не обратила на меня внимания, и я уже было решил, что меня не намерены удостоить ни словом, ни взглядом, но она внезапно обернулась и еле слышно произнесла:
— Берегись Гортины.
Прежде чем я успел опомниться от изумления и ответить, Елена уже двинулась дальше.
Сначала я хотел догнать ее и потребовать объяснений столь странного предупреждения, но потом решил этого не делать. «Если бы она хотела сообщить мне большее, — подумал я, — непременно так бы и поступила».
Кроме того, мне пришлось бы войти в дом Париса, где я мог случайно столкнуться с Гортиной. Елена не могла вступать со мной в беседу на общественной территории.
Что же могло означать это предупреждение? Знала ли Елена о каких-то враждебных намерениях Гортины в отношении меня? Или она всего лишь хотела сообщить, что Гортина одержима мстительными замыслами? Хотя последнее я уже знал — как и то, что Гортина способна на все.
Внезапно мне пришла в голову ужасная мысль. Я повернулся и со всех ног помчался к дворцу — пробежал мимо стражников у входа, по коридорам и вверх по лестнице к моим покоям.
Но мои страхи были беспочвенны. С Гекамедой ничего не случилось. Она сидела в своей комнате на мраморной скамье у окна, задумчиво глядя на террасу и деревья в саду.
При звуке открываемой двери она встала и повернулась ко мне.
— Кто-нибудь был здесь? — задыхаясь, осведомился я.
Гекамеда казалась удивленной.
— Никого, — кратко ответила она.
— Вот и хорошо. — Я направился к двери, но снова повернулся к ней: — Когда меня нет, Гекамеда, ты должна надежно запирать входную дверь. У меня есть враги, и я боюсь, что они попытаются похитить мое сокровище.
— Твое сокровище? — Она огляделась с равнодушным видом. — Оно здесь? Почему ты не спрятал его в подвал?
— Я имел в виду тебя, Гекамеда, — улыбнулся я. — Ты — мое сокровище. Я не могу спрятать тебя в подвал, хотя ты, несомненно, была бы этому только рада.
— Как будет тебе угодно. Ты мой господин.
— Знаю — незачем напоминать мне об этом. Кстати, сегодня я говорил с дочерью Приама, Поликсеной, — она мой друг. Я рассказал ей о твоем одиночестве, и она обещала навестить тебя.
— Я не желаю видеть дочь Приама и других твоих друзей.
— Мне это известно. Но ты примешь Поликсену, когда она придет?
— Если это твой приказ.
— Отвечай! Ты примешь ее?
— Да, если ты мне приказываешь. Я предпочла бы обойтись без этого.
— Тогда мы обойдемся без тебя! — И я вышел, сердито хлопнув дверью.
Таковы были мои отношения с Гекамедой по прошествии недели. Их трудно было назвать дружескими.
Вечером меня навестил Кисеей, и я напрочь забыл о предупреждении Елены насчет Гортины. Но когда после его ухода я лег спать, внезапно вспомнил об этом и долго ворочался, размышляя, что она имела в виду, покуда мои глаза не начали слипаться.
Следующим утром мы с Гекамедой завтракали вместе. Я с самого начала настоял на этом, хотя ее присутствие не доставляло мне особой радости. Во время трапезы она хранила молчание, если не считать кратких ответов на мои вопросы. Видеть ее холодное презрение и равнодушие было для меня мукой. Этим утром Гекамеда и вовсе не произнесла ни слова с тех пор, как мы заняли наши места.
Внезапно в дверь моих покоев постучали. Ферейн пошел узнать, кто пришел, и вскоре вернулся с сообщением, что Сман, гонец жрецов, хочет поговорить со мной.
— Пригласи его сюда, — распорядился я, думая, что Сман пришел по какому-то незначительному поводу. В качестве царского вестника я часто получал подобным образом сообщения от различных жрецов. — В чем дело? — спросил я, когда Сман вошел в комнату. Он робко шагнул вперед, держа в одной руке кончик своего пояса гонца, а в другой свиток пергамента.
— Ты Идей, вестник царя Приама, сын Дара, жреца Гефеста? — монотонным голосом осведомился Сман.
— Ты отлично это знаешь, — сердито отозвался я.
Парень видел меня неоднократно.
— Это входит в мои обязанности, — виновато объяснил он. — Я должен услышать ответ.
— Я Идей. Продолжай.
Сделав еще один шаг, Сман развернул пергамент и начал читать так быстро и монотонно, что я еле разбирал слова:
— «От совета Трои по семейным делам, уполномоченного могущественным царем Приамом, Идею, сыну Дара. Имея право, согласно законам, взять в свои покои в царском дворце одну рабыню, ты обещал это Гортине, женщине из Грей, находящейся в услужении у Елены Аргивской в доме Париса, сына Приама, и получил ее согласие. Взяв вместо нее Гекамеду, дочь Арсиноя Тенедосского, ты нарушил договор и посему должен сегодня же предстать перед жрецом храма Фамира и подчиниться воле богов».
Окончив чтение, Сман свернул пергамент, поклонился и повернулся к двери.
— Сман, — окликнул я его, придя в себя от изумления, — кто автор этого послания? Откуда оно исходит?
Гонец колебался:
— Не знаю. Мне вручили его во время обхода в храме Фамира.
— Оно подписано жрецом? Дай мне взглянуть.
Подойдя, он протянул мне пергамент. Внизу дерзким почерком была выведена подпись: «Оилей».
Этого было достаточно. Я отпустил гонца, дав ему серебряную монету, а когда он ушел, повернулся к Гекамеде:
— Кажется, у меня неприятности.
Обуреваемая любопытством, она не удержалась от вопроса:
— В чем дело? Я не поняла ни слова.
— В жалобе Гортины — служанки Елены, — объяснил я. — Она обвиняет меня в нарушении договора.
Гекамеда прищурилась:
— Ну и что?
— Мне велено предстать перед жрецом Фамира, Оилеем. Он мой враг — не важно почему. Вся штука в том, что его устами говорят боги! Решение известно заранее — Гортина выиграет дело!
— И что это означает? — Она посмотрела мне в глаза.
— Это означает, моя дорогая Гекамеда, что твое желание освободиться от меня, по-видимому, исполнится. Будучи холостяком, живущим во дворце, я обязан подчиниться решению жреца, которое мой враг, несомненно, вынесет в пользу Гортины. Следовательно, в этих покоях место недовольной рабыни займет недовольный хозяин.
На лице Гекамеды не появилось выражения радости, которого я ожидал. Вместо этого она стиснула руки и посмотрела на меня, как будто не поняла моих слов.
— Значит, мне придется тебя покинуть? — спросила Гекамеда дрожащим голосом.
Я решил, что он дрожит в предвкушении грядущей свободы. Мысль о том, что мне предстоит потерять ее, внушала мне ужас. Чтобы не показывать своих чувств, я быстро встал и, не ответив на вопрос, вышел из комнаты.
Я не стал тратить время на праздные размышления.
Теперь мне было ясно, что означало предупреждение Елены.
Гортина, состоя у нее в услужении, несомненно, знала, что я перенес ежегодное жертвоприношение ее хозяйки Афродите в храм Гефеста и что это вызвало враждебность Оилея. Поэтому она обратилась с жалобой в храм Фамира, прекрасно понимая, что Оилей будет только рад расквитаться со мной.
Предупредив Гекамеду и Ферейна, чтобы они не впускали никого, кроме Киссея или Поликсены, я отправился во дворец с надеждой исправить положение.
Дело осложняло то, что у меня оставалось всего два часа — в полдень я должен был явиться в храм.
Не найдя Орхомена, я послал гонцов на поиски Эвена, Киссея, Гектора и Антенора, но время шло, а ни один из них не появился, поэтому я решил играть в одиночку. Поднявшись по широкой лестнице на следующий этаж, где находились покои Приама и Гекубы, я потребовал, чтобы меня немедленно проводили к царю.
Приам сидел на возвышении рядом с Кассандрой, наблюдая за группой лидийских танцовщиц. Присутствие Кассандры меня смутило — при ней царь всегда становился раздраженным, что неудивительно, учитывая ее манеру разговаривать.
