Цимисхий казался растроганным. Он помолчал с минуту и продолжал спокойнее: "Но что о прошедшем -- обращаюсь к ненавистному Никифору. Покорностью отвечал я на все упреки и угрозы его, и вскоре письмо от Иосифа передало мне в руки судьбу его. Иосиф предлагал мне престол и руку Феофании, если я приму начальство над многочисленными врагами Никифора и передам Никифора в его руки -- гибель соперника зависела от одного моего слова...
Помню, как теперь, когда ночью отправился я немедленно к нему. Он был нездоров, лежал на одре своем и едва увидел меня вошедшего, как схватил кинжал и готов был поразить меня... человек бессовестный! "Ты спишь,-- сказал я ему,-- спишь крепче Эндимиона, а смерть и измена скитаются окрест тебя. Подлый царедворец преклонил уже на сторону свою многих, и славный вождь римлян должен пасть по слову ничтожного стража гинекеев". Я вынул письмо Иосифа и отдал Никифору. Он прочитал, побледнел -- стыд и совесть терзали его... "Говори, муж великодушный, что должны мы делать?" -- воскликнул он. "Ты спрашиваешь меня,-- отвечал я,-- и не знаешь сам! Вели немедленно схватить заговорщиков, а завтра я первый воскликну: "Да здравствует император Никифор!" Малодушный -- робко, нерешительно колебался он. Я оставил его шатер; через час все заговорщики были уже в кандалах по моему повелению, и едва солнце осветило табор, воины, под начальством моим, окружили ставку Никифора, и клики их гремели от одного конца табора до другого -- "Многия лета императору Никифору". Мне отвратительно вспомнить о тогдашнем его притворстве, о том, как отговаривался, робел он, о том, как плакал он даже, умоляя избавить его от тяжести венца -- сердце мое отворотилось от лицемера -- теперь он привык, кажется, к этой тяжести... Посмотрели бы вы, как хорошо играет он роль великого повелителя на своем золотокованном троне... И мне, мне, своему спасителю, тому, кто мог схватить скипетр, вместе с его головою, заплатил он потом изгнанием, удалением... И меня теперь призвал он перед трон свой еще для большего позора, как бедного раба -- мне, при всем Дворе, осмелился говорить, что прощает меня из милости и великодушия, по просьбе своей прекрасной супруги -- его супруги!.. Подал ли я повод к такому оскорблению хоть единою жалобою, хоть малым ропотом на его несправедливость?.. О, это нестерпимо!"
-- Верю твоему негодованию и гневу, почтенный Иоанн, и -- важный вопрос предстоит теперь решению нашему. Скажи: кому престол царьградский, когда будет низвергнут Никифор?
"Почтенный Афанас! пусть тогда решает голос народа, патриарха, ваш голос, синих и зеленых... Разумеется, что малолетние дети Романа и мать их не могут править государством..."
-- Кого же ты думаешь изберет голос отечества?
"Я... я не знаю, почтенный Афанас..."
-- Не потребно ли быть властителем тому, кто был всегда равен мужеством Никифору, но превосходил его доблестью, великодушием, щедростью...
"Решение трудно".
-- Нет, не трудно, когда есть человек, который мог взять скипетр сам и отдал его Никифору: ему достоит быть владыкою Царьграда!
"Я не понимаю тебя, почтенный Афанас?"
И Порфирий с изумлением смотрел на Афанаса.
-- Ты поймешь, когда я назову перед тобою будущего императора царьградского, когда я первый придам к имени его титул властителя Царьграда. Его зовут: Иоанн Цимисхий! -- воскликнул Афанас, вставая с места и поднимая руку.
Это восклицание, казалось, не произвело никакого действия над Порфирием и над Цимисхием. Порфирий мрачно потупил глаза, а Цимисхий невнимательно облокотился на стол и молчал.
-- Что же молчишь ты, Порфирий?
"Я думал о том, что голос мой тогда только присоединится к голосу твоему, когда Иоанн подтвердит все наши права, согласится на все наши условия".
-- Только тогда, говоришь ты? Но великодушие и доблесть Иоанна ручаются нам за все, без договоров. И ты молчишь, Иоанн?
"Молчу, и признаться ли? Никогда не желал бы я повелевать царством -- чувствую, что я не рожден к тому -- не мне соображать дела государственные, привыкшему к лени и роскоши -- меня увлечет первый коварный советник, меня обольстит первая красавица..."
-- О! -- воскликнул Афанас,-- уже одна скромность твоя достойна венца императорского! Иоанн, Порфирий! укрепим союз наш дружескою чашею.
Он встал и тронул подножие одного столба. Раздался звонок. Пока стоял Афанас отворотясь, а Порфирий сидел задумчиво, быстро пробежали взоры Цимисхия по всей комнате; но он не переменял своего положения и сидел по-прежнему беспечно, облокотясь на стол.
Вошел черный невольник. "Вина, лучшего хиоского вина,-- сказал ему Афанас,-- три чаши, и одну из них с яхонтом!"
Невольник вышел. Цимисхий улыбнулся. "Вот доказательство тебе, почтенный Афанас, какой плохой император буду я. Знаешь ли, что пришло мне в голову теперь, когда среди важных разговоров наших ты велел принести вина?"
-- Не то ли, что по слову святого Писания: вино веселит сердце человека, и уже одна мысль об нем заставляет улыбаться?
"Нет! мне пришла в голову огромная книга, которую покойник-дедушка наших императоров велел составить премудрому Кассиану Схоластику...".
-- Я не охотник до книг и худо понимаю книжные вздоры.
"И я также, но от скуки иногда перебираю бредни наших мудрецов, и "Γεωπονικα" премудрого Кассиана Схоластика заставляла меня не однажды смеяться. Чего не найдешь в ней! Искусство разводить голубей, птиц, рыб, садить виноград, делать масло, вино. И премудрые наставления Кассиана суть доказательства, как полезно учение. Ты не читал его книги, почтенный Афанас, и верно не знаешь, например, тайны, как можно пить и не быть пьяну?"
-- Меньше пить, думаю.
"Что ж это за искусство! Нет -- пей, сколько хочешь, и никогда не будешь пьян при наставлении Кассиана".
-- Нельзя ли научить меня такой драгоценной тайне? -- сказал Афанас, улыбаясь.
"Безделица! Стоит только, принявшись за первую чашу, произнести 170-й стих из VIII книги "Илиады":
Трижды Зевес загремел с высоты Олимпа!"
Все засмеялись.
Невольник вошел с подносом, на котором стояли большие три золотые чаши. На крышке одной из них стоял дорогой яхонт. Невольник поставил поднос на стол и удалился.
"Успеха нашему делу! -- сказал Афанас и взялся за одну чашу.-- Почтенный доместик! чаша с яхонтом тебе, моему доброму гостю, и... Но кто знает будущее! -- Глаза его сверкнули на Порфирия.-- Старый товарищ! бери свою чашу, вот эту".
Порфирий протянул руку к чаше. Цимисхий любовался яхонтом на крышке чаши, ему назначенной.
-- Аминь! -- воскликнул Афанас, осушив половину чаши своей.-- Что ж не пьешь ты, дорогой гость? -- спрашивал он, видя, что Цимисхий обоняет и рассматривает вино.
"Благородное вино! Люблю услаждать не один вкус, но обоняние и зрение. Вот почему предпочитаю я хрустальные кубки золотым; в них вино является в полной красе своей, услада зрения, обоняния и вкуса..."
-- Буду знать это вперед,-- отвечал Афанас.-- Неужели в последний раз разделяем мы с тобою нашу дружескую чашу? Услади же теперь хотя только вкус свой, Пей, почтенный доместик, и желай успеха нашему делу, дорогой гость мой! -- повторил он. Голос его выражал что-то нерадостное. Он поспешно залил его вином, оставшимся в чаше, и...
Как молния, сверкнул в это время кинжал в руке Цимисхия. Афанас не успел поставить чаши на стол... кинжал был уже до рукоятки в сердце его; чаша выпала из рук Афанаса; он упал на пол без дыхания.
-- Чудовище, изменник! -- воскликнул Порфирий, и кинжал его устремился быстро на Цимисхия. Удар был жестокий, но острие скользнуло по крепким латам, которые были надеты под платьем Иоанна. Порфирий пошатнулся с размаха, и в хребет его вонзился кинжал Цимисхия; с страшным стоном повалился Порфирий на свое седалище.
-- Господи Иисусе Христе, сыне Божий! помилуй нас! -- сказал Цимисхий, крестясь. Хладнокровно вложил он кинжал свой в ножны и приложил руку к трупу Афанаса.-- Умер -- кончено!
"Злодей, чудовище, змея, которую согрел я в пазухе моей",-- стенал Порфирий.
Цимисхий сложил руки на груди и стоял в задумчивости. "Тебя не хотел я убить,-- сказал он Порфирию.-- Бедный старик! тебя погубила судьба твоя; ты не был подобен этому хитрому чудовищу, который готовил трон себе, готовил смерть мне, тебе, погибель всем "синим", заклятый ненавистник добра и чести!"
-- Ты клевещешь на моего друга. Двадцать лет дружбы соединяли нас в одинаковом намерении, и за что погубил ты его, человек без чести и совести?
"Еще одна минута, и я погиб бы. Посмотри: это вино отравлено!-- Цимисхий указал на свою чашу.-- Тебя не хотел я убить. Зачем напал ты на меня, отмщая за злодея, мнимого друга своего?"
