— Как бы не ошибиться, Якши, — озабоченно проговорил сердар. — Может, это не костры, а факелы скачущих каджаров? Если так, то надо действовать.
— Сердар, приказывай — что делать, — поспешно отозвался Якши-Мамед.
— Упаси нас от всех зол и бед, милостивый, милосердный! Кажется, нельзя терять ни минуты, — с тревогой вымолвил Махтумкули-хан и повернул коня к аулу. Уже на скаку, когда въезжали в аул, крикнул: — Поднимай всех людей на ноги! Детей и женщин — в киржимы и подальше от берега! Джигитов — на коней!
По аулу понеслись крики, возвещающие о близкой опасности. Не прошло и минуты, как засуетились, забегали атрекцы. Мужчины и юноши кинулись к лошадям, женщины и дети, хватая на ходу самое необходимое — чурек, кавурму, тунче, одежду, — побежали от кибиток, через бахчи, к Чагылской косе. Бежали молча. Лишь изредка слышались озабоченные голоса женщин: не отстал ли кто из детей. А когда сели в киржимы, тут и сам шайтан не стал страшен! Подняли паруса, отплыли от берега, вздохнули облегчённо. Начали прислушиваться: что там творится в ауле? А там — ничего особенного. Только слышен топот и ржание коней: это джигиты съезжались в сотни…
Обе жены Якши-Мамеда (старшая с двумя детьми) разместились в одном киржиме. С ними Кейик-ханым, три служанки и Султан-Баба. О семействе Кадыр-Мамеда позаботились слуги: усадили его жену с сыном в другой киржим. Но даже сейчас, когда надвигалась страшная опасность, семьи двух враждующих братьев не замечали друг друга, хотя киржимы покачивались на волнах почти рядом. Обозлённая Кейик-ханым ворчала:
— Вот она, кара аллаха. Старый хан повёлся с русским сатаной, а нам наказание мучительное.
— Не сердитесь, эдже, — спокойно отозвалась Хатиджа. — Может быть, ничего страшного и нет. Что-то не слышно ни стрельбы, ни криков.
Тем временем сотни под командой опытных юзбаши выезжали к Атреку. Часть джигитов переправилась на южный берег. Сердар Махтумкули, разделив войско на два больших отряда, велел продвигаться на восток по обоим берегам реки. Сам он вёл семь сотен по северному берегу. Заняв таким образом обе дороги, ведущие в страну гокленов, сердар не сомневался, что обязательно повстречает неприятеля где-то в двух фарсахах от Гасан-Кули. Именно этого ему и хотелось. Он всё время думал: «Нельзя врага допустить к аулу, нельзя отдать на сожжение и разграбление жильё». Якши-Мамед командовал передовой сотней. В неё входили самые отчаянные джигиты. Их именовали «глаза и уши». Всегда она выдвигалась вперёд основных сил, оценивала обстановку, и её связные всё время сообщались с сердаром. Опередив войско на полчаса езды рысью, Якши-Мамед велел остановиться. Джигиты, не слезая с коней, затаились. По расположению звёзд Якши-Мамед легко определил время ночи: было часа три, и подумал, что каджары рядом. Тактика их ему была известна давно. Они всегда нападали на туркменские селения в первых проблесках рассвета, когда даже собаки — и те спят. Неужели каджары изменили себе в эту ночь? Пока Якши-Мамед размышлял, Овезли с несколькими джигитами «прослушивал дорогу» — ложился и прикладывался ухом к земле. Но вот он решительно подошёл и вместе со словами «Идут, хан» сел на коня. Сотня тотчас развернулась и понеслась назад.
Сколько их было на конях, на верблюдах и пеших! Никто из туркмен в ту ночь не мог бы сказать и сосчитать, ибо в предутренней темноте появилась чёрная живая лавина: голова уже здесь, а хвоста не видно. Первыми на каджаров напали джигиты сердара. Хотели опрокинуть войско Феридуна в Атрек, заставить его бежать на южный берег. А там семь других сотен добили бы расстроенные ряды врага. Удар нанесли неожиданно, с фланга, и часть каджарекой конницы была прижата к невысокому, но отвесному берегу. Затрещали камыши, заржали кони, загремели выстрелы. Люди и кони сбились в кучу, падая в воду и запружая реку. Однако лавина каджаров не остановилась, а только «споткнулась». Средние и задние порядки каджарского войска сначала «спружинили», а затем ринулись вперёд, охватывая со стороны Мисрианской равнины туркменских конников. Завязалась кровавая сеча. Поняв, что задуманный манёвр не удался, спешно переправлялись через Атрек джигиты с южного берега. Вступив в бой, они оттеснили и каджаров, и своих на равнину. Панорама битвы расширилась. Кричащее, рычащее месиво расползалось в стороны, словно огромный паук расправлял свои страшные щупальца, и вот началось членение этого чудовища. Туркмены поняли, что каджары раз в десять превышают их численно. В смертельно бледной дымке наступающего утра, куда ни посмотри, маячили красные шапки персов. Поредевшие сотни туркмен отчаянно отбивались от сабель наседавшего противника. Даже сердару и его помощникам, надёжно прикрытым со всех сторон джигитами, приходилось прорубать дорогу, чтобы выбраться на простор. А выбираться надо было во что бы то ни стало. Сердар Махтумкули пока что не думал о спасении собственной жизни, но ясно понимал, если он не уведёт джигитов в пески, войско туркмен погибнет. Размахивая саблей и круша налетающих каджаров, он повторял приказ:
— Выходите на Мисриан!
Слова его подхватывали джигиты.
— Вырывайтесь к пескам! — разносилось то тут, то там.
И вот две группы туркменских джигитов устремились к такырам и барханам, увлекая за собой каджаров. Вырвавшись из объятий смерти, в этом же направлении отступили и другие туркменские сотни. Началась погоня со стрельбой и улюлюканьем. Солнце уже поднялось над Мисрианской равниной, а каджары всё ещё продолжали преследовать туркмен. Наконец случилось то, на что и рассчитывал Махтумкули-хан. Враги постепенно начали отставать и возвращаться 98 назад. Всё меньше и меньше «красноголовых» маячило сзади. Сердар остановил своих всадников, чтобы дать бой остаткам преследователей. Тогда опомнились и персы. Спешно развернули коней и помчались назад на Атрек.
— Они оказались сильнее, — тяжело дыша и вытирая с лица брызги крови и пота, сказал Якши-Мамед.
Звероватое лицо сердара было обращено в сторону уходивших врагов, в глазах догорал бессильный гнев.
— Не сильнее, — отозвался он с хрипотой в голосе. — Их во много раз больше. Надо поднимать людей всего побережья. Чего встали! — вдруг закричал он, свирепея. — Поехали к Кияту!
Поредевшие сотни — погибло более половины туркменского войска — выехали на хивинскую дорогу и устремились к Балханам. Одержимые жаждой мщения, они хотели только одного — поскорее пополнить ряды и показать каджарам свою силу. Они сейчас не подумали о том, куда дальше двинутся сарбазы Феридуна. Каждый понимал: «Барс, напившийся крови, уходит на покой». Но у персидского полководца был план согласованных действий с армией шаха. Ему надо было спешить, чтобы вовремя оказаться в Гасан-Кули.
И принц Феридун двинул полки к морю.
С восходом солнца жители Гасан-Кули успокоились. Некоторые уже и паруса начали убирать, ибо не видели никакой опасности. Настораживало лишь то, что ополчение атрекцев долго не возвращалось, в аул. Жёны Якши-Мамеда, разбуженные среди ночи и переволновавшиеся, к рассвету прилегли, постелив ковёр на палубе и накрывшись одеялом. Султан-Баба, презрев опасность, сходил со слугами в аул и принёс на киржим всё, что было можно унести. Даже двух овец прихватил. Теперь он опять отправился на берег в маленьком кулазе, видимо, забыл взять ещё что-то. Старший сын Якши-Мамеда глядел вслед рулевому, щипал руки бабке Кейик-ханым:
— Эдже, ну попроси его, пусть привезёт белую собаку Уруску.
— Не хнычь и не требуй недозволенного, — ворчала, отталкивая внука, Кейик-ханым. — Разве эта лохматая собака не сатана? Урусы уехали, а её оставили, чтобы мы не знали покоя.
Адына смотрел на бабку с недоверием. «Какая же это сатана, — размышлял он, — если ласкается всё время? И руки, и лицо лижет, и на задних лапах стоит?»
— Эдже, хочу белую собаку Уруску! Эдже…
Бабка легонько шлёпнула его по затылку и с испугом отдёрнула руку, потому что за бортом вдруг что-то загрохотало, полетели солёные брызги, а киржим заколыхался на волнах, как детская колыбелька.
— Аллах милостивый, милосердный, — запричитала Кейик-ханым, не понимая, что произошло. Мгновенно пробудились Хатиджа и Огульменгли. Засуетились, испуганно спрашивая: «Что это было?» Новый взрыв и свист летящего ядра заставил атрекцев обернуться в сторону реки. Оттуда трусцой приближались верблюды. На них сидели замбурегчи. Некоторые, уложив верблюдов, стреляли из пушчонок по киржимам и аулу. Кейик-ханым перегнулась через борт, зовя рулевого Султан-Баба, который спешил к ней в кулазе. А на северный берег Атрека, вслед за верблюжьей артиллерией, тем временем выскочили три шестёрки с колёсными пушками и множество всадников. Артил-леристы-топчи развернули пушки и начали стрелять по кибиткам. Сразу же вспыхнуло несколько юрт. Было видно, как метались и дико кричали прикованные к теримам рабы. Покидая аул, туркмены не подумали их взять с собой, да и не предполагали, что произойдёт такое. Пленные персы гибли от грозного огня своих же соотечественников. Вопли захлёбывались в пожирающем пламени и вонючем дыме, а пушки грохотали всё чаще и громче, ибо не было рядом силы, которая могла бы заткнуть их жерла. Не прошло и часа, как весь аул был объят адским пламенем, и персидская конница носилась меж дымящихся остовов кибиток, выгоняя в поле верблюдов, овец, коров и хватая и стаскивая в арбы всё, что уцелело от огня.
