Мессир Контарини тоже смотрел в подзорную трубу.
— Однако сеньор Гразьена дерется молодцом, — констатировал он. — Мы тесним поляков, господа.
Офицеры видели это и без него. Малиново-белые ряды улан князя Мазовецкого, стройно скакавшие в атаку на левый фланг, под давлением пушечного огня замедлили движение; когда же им навстречу вылетели всадники иррегулярного гразьенского батальона, уланы совсем остановились и даже стали подаваться назад. Поднялся нестерпимый звон сшибающихся клинков. Гразьенцы захватывали улан в полукольцо; польские лошади пятились.
— Pater noster![17] — прошептал Контарини. — Они удирают!
Поляки отнюдь не удирали, они дрались; тем не менее их медленно отжимали назад, к самому ручью. Из-за фашинных укреплений выбегали пешие копейщики Гразьена, с ревом кидались в бой. Контарини и его офицеры не отрывали глаз от этого зрелища.
— Если мы нажмем с угла, они совсем покатятся, — почти мечтательно произнес кто-то.
— Но, но, — сказал мессир Контарини. — Приказ! Стоять на месте, сат-тана!
Он удачно скопировал Кейлембара, и вся его свита дружно расхохоталась. Мессир Контарини, первый недруг свирепого принца, собрал вокруг себя всех недовольных Кейлембаром. В глубине души он не переставал считать себя более талантливым стратегом, чем Кейлембар, и с большим трудом примирился с тем, что верховное командование доверено не ему. Он своими глазами убеждался в том, что прав был он, а не этот грубиян Кейлембар. Ну с какой стати ему оставаться на месте, когда сейчас самое время ударить по уланам, расшибить их, взрезать фланг королевской армии — и обеспечен успех, успех вопреки дурацкому приказу главнокомандующего! Но он еще воздерживался. И напрасно, черт возьми. Телогреи, наступавшие прямо на Аросские люнеты, тоже не выдержали огня, подались вправо и повели атаку на ферму. И там они тоже далеко не ушли — их остановили на ручейке, они топчутся и не могут сделать ни шагу. Аросские люнеты в лоб не возьмешь, теперь Викремасинг это, кажется, понял! Он прекратил атаку и правильно сделал, он хочет иметь армию, а не груду трупов! Мессир Контарини еще раз оглядел поле боя. Просто глупо дальше терять время. Вот сейчас надо выйти в поле, растрепать улан и затем — развернуть войска во фланг телогреям, взрезать королевский фланг… Пустить им кровь…
— Пустить им кровь, per Baccho! — невольно вырвалось у него.
— Что прикажете, мессир?
— В атаку! Diabolo! Выводите людей!
Офицеры тоже были не дураки — они давно рвались в бой. Заверещали рожки. Каре батальона Контарини, ощетиненное копьями, скорым шагом двинулось на поляков. Заметив это, уланы не стали даже принимать боя. Они начали отходить, сминая идущую следом пехоту. Контарини дергал своим ястребиным носом. Если противник отойдет еще на триста шагов… нет, на пятьсот, да, именно на пятьсот… тогда — огонь из всех пушек левого фаса, батальон делает разворот и заходит левым плечом во фланг телогреям. Именно так, да, именно так.
A dispetto si Dio![18] Поляки снова огрызаются…
— Да гоните же их! — крикнул он, словно его могли услышать.
Через минуту он не выдержал, потребовал коня и с остатками свиты выехал в поле. Здесь его встретил баронет Гразьенский.
— Какого черта, мессир? — заорал он уже издали. — Зачем вы вылезли за линию?
Контарини немедленно встопорщился:
— Противник бежит, его надо бить! Или вы ослепли? Заход направо, per Baccho! Слушайте меня!
— Ради какого дьявола мне вас слушать? У меня приказ — прикрывать ваш фланг, я это и делаю, а вы тут при чем?
— Телогреи…
— Плевать я хотел на телогреев! Мое дело — уланы!
За пререканиями они не заметили, как доскакали до ручья. Поляки отошли чуть не к самым своим пушкам. Каре Контарини замедлило движение, но продолжало наступать. Гразьенцы выравнивали строй для решительной атаки на улан.
Приходилось признать, что баронет Гразьенский изрядно туп, как и все эти варвары виргинцы. Контарини должен был атаковать телогреев один, силами своего батальона.
Ну что ж. Зато и слава достанется ему одному.
Контарини оглянулся на свой батальон, чтобы дать команду развернуться направо, — но вдруг увидел нечто совершенно неожиданное.
По чистому, оставленному им коридору, прямо на центральный фас Аросских люнетов, летел белый поток — мушкетеры в конном строю. Пушки выпалили как-то панически; второго залпа они не успели сделать.
— И телогреи тоже, ааа! — завопил рядом с ним баронет Гразьенский.
Контарини, не помня себя, рванулся по тальникам назад. Свитские офицеры видели, что он нелепо мотается в седле, точно пьяный. Внезапно он мешком брякнулся с лошади. Когда они подскакали к нему, великий стратег уже не дышал.
Мгновением раньше польские уланы перешли в настоящее наступление. На подмогу им из-за холма выскочила кавалерия герцога Лива.
Баронет Гразьенский бесновался от ярости. Битва превратилась в свалку, в резню. Его батальон при первом же натиске потерял строй. Каре Контарини еще сопротивлялось, выставив копья, но отступать ему было некуда: на валах Аросских люнетов победно полоскались белые королевские знамена. Гибель Контарини усугубила панику. Его свита в беспорядке металась по полю, занятая только одним: как бы спастись.
— Уместнее всего удрать в деревню, — прохрипел гразьенский капитан де Брюан. — Поле за ними.
— Ууу, эта бездарь итальянец! — выходил из себя сеньор Гразьена. — Ему теперь легче всех… А! Давайте сигнал, капитан…
Коротко провизжали фанфары. Услышав этот звук, лигеры с завидной резвостью бросились бежать. Баронет, капитан де Брюан и еще двое-трое офицеров остались почти что лицом к лицу с врагом.
— Жопа Христова! — крикнул баронет. — Шпоры!
Из уланского строя вырвалась группа всадников и стала нагонять баронета. Первым скакал нестерпимо роскошный юноша, в высоком золоченом шлеме, весь сверкающий белым и красным цветами. Он что-то кричал.
— Экий красавчик! — прохрипел капитан де Брюан. — Кто бы это такой?..
— Не имею желания знакомиться… Капитан, пистолет! — Баронет обернулся, на скаку выстрелил. — Вот, не будет надоедать!
— Кой черт надоедать, он живехонек, — возразил, оглянувшись, капитан. — Вы, кажется, сбили ему перья со шлема.
— А, проклятье! Дайте другой пистолет! — Ему сунули в протянутую руку пистолет, он придержал коня, и роскошный юноша подскакал к нему почти вплотную.
— Шпагу долой, месье! — кричал он по-французски. — Поединок! Честный поединок, месье!
Баронет вместо ответа в упор выстрелил ему в грудь, и, бросив пистолет, рванулся вдогонку за своими. Оглянувшись, он увидел, что никто его не преследует: уланы сгрудились вокруг юноши и снимают его с седла.
— Au revoir[19], господа! — крикнул им баронет.
Князь Мазовецкий был ранен смертельно. Его положили на траву, на нем разорвали камзол и рубашку (брони он по надменности не надел), обнажили рану, пытаясь унять кровь, понимая, что все это бесполезно, но еще не смея поверить в непоправимое.
Через несколько минут возле раненого очутилась королева. Она спрыгнула с седла, упала на колени перед князем.
— Князь… — прошептала она, тоже не решаясь поверить. — Князь, как же это?..
Князь Мазовецкий дернулся последний раз и перестал быть князем Мазовецким. Жанна смотрела, не понимая, что перед ней труп. Наконец она сообразила, с трудом расстегнула пряжки нащечников, стащила с головы каску и перекрестилась. Эльвира помогла ей встать.
Пальцем руки в перчатке Жанна сняла слезы и подняла голову. Надо было быть королевой.
— Кто поведет улан? — спросила она по-французски.
— Я, Ваше Величество, — выступил вперед седоусый суровый офицер. — Князь распорядился об этом загодя, точно знал…
— А, помню. — Жанна коснулась плеча офицера. — Вы — Войцеховский? — Тот поклонился. — Месье… нет, не так… пан Войцеховский! Ведите улан! Отомстите за князя!
Войцеховский поцеловал ей руку и скомандовал что-то уланам. Те, выхватив палаши, трижды прокричали vivat, затем выровняли строй и рысью двинулись догонять ушедшую вперед пехоту. Жанна посмотрела на то место, где лежал князь. Его уже унесли. Осталась только примятая трава и несколько пятен крови.
— Туда, — сказала она, указывая на Аросские люнеты.
Атака мушкетеров была настолько неожиданна, что лигеры, удирая с люнетов, не успели заклепать пушки. Все они достались мушкетерам в целости. Когда Жанна въехала по фашинному мосту на вал центрального фаса, подоспевшие телогреи уже разворачивали пушки в сторону второй позиции лигеров. Оттуда отчаянно стреляли. В грохоте пальбы слух ее выделил какие-то странные звуки, короткие и злобные то ли свисты, то ли шипы. И сейчас же что-то вскользь ударило ее по шлему, так что в голове зазвенело. Эльвира и Анхела заставили ее спешиться, свели вниз, в траншею. Жанна показала жестами, чтобы сняли шлем, и спросила, тряся головой:
