Ознакомительная версия.
Мале первым и предстал перед своими судьями.
— Прошу учесть мое заявление, — начал он сразу, еще с порога, — виновником всего произошедшего в Париже я считаю только одного себя, и никто более в этом не виновен!
— Но заговор невозможен для одного человека, — допытывался граф Фрошо, тоже попавший в число судей. — Кто же ваши главные помощники?
— Странный вопрос, — хмыкнул Мале.
— Может, и странный. Но кто же ваши сообщники?
— ВСЯ ФРАНЦИЯ, — ответил Мале, — и даже вы, граф Фрошо, если бы мне и моим планам сопутствовал окончательный успех.
— Обвиняемый, — вступился Дежан в защиту префекта, — у вас отнято право говорить от имени империи… Франция — это наш император, это слава нашего императора!
— Вот именно, — согласился Мале. — Я всегда утверждал то же самое… Но куда делась слава французов? О-о, я понимаю теперь — она загнана вами в нищенские подвалы или на чердачные мансарды, униженная и ограбленная тем же императором, которого вы так восторженно прославляете. Впрочем, так и надо: порох ведь тоже хранят в подвалах.
— Остановитесь, Мале: у вас очень мало доказательств…
Мале почти беспечно рассмеялся в ответ:
— Какие же вам нужны еще доказательства? Разве мой заговор не доказал всю гнилость империи Наполеона? Я, один только я, бежавший ночью из бедлама, выхожу, почти безоружный, на улицы Парижа и за три кратких часа разваливаю весь государственный аппарат вашей хваленой и непобедимой империи…
* * *
Настал день суда… Большинство обвиняемых были офицерами Десятой когорты или войск парижского гарнизона.
— Эти люди ни в чем не виновны, — оправдывал их Мале. — Они, как честные солдаты, повиновались генеральским приказам, мало задумываясь над их смыслом…
Защита Мале не могла им помочь. Прокурор в своей речи назвал участников мятежа преступниками от рождения.
— Взгляните на этих разбойников! — призывал он публику. — Как выразительно сама природа начертала на их лицах следы всяческих пороков! Нет, для таких чудовищ не могут быть дороги заветы священной присяги, данной ими императору… Это они стремились ввергнуть Францию в ужасы новой революции!
Граф Дежан по очереди вызывал обвиняемых:
— Что вы можете заявить в свое оправдание? Пожилые служаки могли только перечислить перед судьями заслуги боевого прошлого, а граф Дежан кричал на них:
— Этого мало! Теперь каждый француз имеет заслуги… Бедный Сулье перечислял битвы, в которых участвовал; щупая свое тело, он вспоминал уже забытые контузии и раны.
Но граф Фрошо уже звонил в колокольчик.
— Слово предоставляется защите! — торжественно возвестил он и показал на пустые ряды адвокатских кресел.
— Стыдитесь! — выкрикнул Мале. — Ни один адвокат Парижа даже не явился на этот суд, все они придавлены страхом за свои лощеные шкуры… О какой защите может идти речь? Разве же человек, выступивший на защиту прав Человека, может нуждаться в какой-либо защите?
— Мале, замолчите, — потребовал Дежан.
— Нет, — возвысил голос Мале, — патриоты не нуждаются в адвокатах. Они торжествуют или же погибают…
Судебное заседание длилось весь день 27 октября, и только в четыре часа утра следующего дня был оглашен приговор. Из 24-х обвиняемых в заговоре против империи 14 человек были приговорены к смерти. Первым назвали Мале, вторым Лагори.
Лагори схватил толстую книгу, запустив ее в судей.
— Так, — выкрикнул он, — вы лучше запомните человека, которого посылаете в могилу!..
Далее следовали имена Гидаля, полковника Сулье, капитана Пиккереля (Ровиго лично отомстил ему), лейтенанта Ренье, капрала Рато и корсиканца Боккеямпе… Приговор по делу о мятеже читался очень долго, и Гидаль слушал его с большим вниманием, склонив набок голову. Лишь когда речь зашла о конфискации имущества приговоренных, он радостно загоготал.
— Вот ты, ворюга, и попался на этом! — громогласно заявил он, хлопнув себя по животу. — Смотри: вот здесь мое единственное имущество, и оно всегда при мне… На этот раз я обещаю оставить его специально для тебя — в параше! Бойся, как бы его не расхватали другие, более алчные…
* * *
В ночь накануне казни многие спать вообще не ложились и писали письма. Мале же сказал тюремщикам:
— Стоит ли отдыхать накануне вечности?.. О чем он думал в последние часы жизни, можно только догадываться: никаких записок после себя он не оставил. Около трех часов дня 29 октября перед тюрьмой Аббатства остановились шесть просторных экипажей. Смертников вывели во двор.
Мале сразу шагнул к Лагори и Гидалю:
— Не имеете ли зла на меня за всю эту историю? Лагори промолчал, Гидаль же хмуро ответил:
— История, конечно, с дерьмовым концом. Но надо же было показать этим выскочкам, на что мы, филадельфы, способны!
Боккеямпе, завидев Мале, крикнул ему:
— Скажите начальству, что священник забыл навестить меня! А я не могу умереть без святого причастия.
Мале, убежденный атеист, вступился за верующего:
— Дайте же корсиканцу священника!
— Прелат, — ответили ему, — ждет его у Военной школы.
Последние завещания — последние пожатья рук. Лагори просил опустить верх траурной колесницы.
— Ей-богу, — заявил он, — мы, наверное, стоим того, чтобы народ Франции посмотрел на нас напоследок! Не такие уж мы канальи, чтобы не заслужить этой маленькой чести…
Верха карет откинули, и мрачный кортеж тронулся к Гренельскому полю, окруженный по бокам конными жандармами. Одна из цветочниц бросила в экипаж Мале букетик запоздалых осенних цветов, и он рассыпался у ног генерала. Им встретились шумные толпы студентов, спешивших по домам после лекций.
— Молодые люди! — обратился к ним Мале. — Я верю, что вы не забудете двадцать третье октября…
Коляска уже выкатывалась на плац.
— Граждане Франции! Мы погибаем, но помните, что мы не последние римляне… за нами — легионы! И вот оно — жуткое Гренельское поле.
* * *
За шпалерами солдат глухо волновались толпы народа. Всех осужденных поставили к глухой стене здания Военной школы.
— Где же священник? — выкрикнул Боккеямпе, но тут барабаны забили частую дробь.
Мале расстегнул мундир, смело шагнув вперед. Лагори и Гидаль старались не отставать от него. За ними двигались остальные — тоже геройски. Старик Судье громко выкрикивал ругательства.
— К стене, назад… к стене! — командовали жандармы. Люди шли вперед, головы их были обнажены. Мале смотрел в небо, где кружились голуби. Боккеямпе продолжал просить о священнике. Очевидцы слышали гневный окрик Мале:
— Послушайте, у этого человека было так мало просьб в жизни — так не откажите ему в последней!.. Они остановились, когда барабаны смолкли.
— Прощайте, братья мои — Лагори и Гидаль.
— Прощай и ты, наш брат Мале…
С треуголкой, зажатой под локтем, появился секретарь военно-судебной комиссии. Снова зачитывался приговор.
Боккеямпе встал на колени — горячо молился.
Долго и нудно повторялись избитые слова:
— Высокий долг… священная обязанность… император…
Наконец секретарь свернул бумаги, надел треуголку. Качнулись ружья. И вдруг послышалось — резкое:
— Пли! — это скомандовал сам генерал Мале. Все его сообщники, как один человек, растопырив руки, упали ничком вперед. Но Мале продолжал стоять…
— Пли! — крикнул он снова.
Со второго залпа он тоже упал. В своем генеральском мундире Мале лежал среди разметавшихся тел ярким золотым пятном.
— Казнь окончена. Пригласите врача.
Через весь плац к убитым шагал доктор. Он проходил вдоль ряда мертвецов, нагибаясь над каждым. Тронул запястье Мале, и генерал Мале вдруг снова поднялся на ноги.
— Отойдите, — прохрипел он, — еще не все кончено…
Боясь нежданного залпа, врач пугливо отбежал в сторону.
Толпа в ужасе присела, когда на фоне кирпичной стены снова во весь рост вытянулась стройная фигура генерала Мале… Он что-то еще кричал — под грохот барабанов. До парижан едва долетали его слова:
— Франция… народ… гений… республика…
Последнее, что он запомнил в этом безбожном, сверкающем мире, — это шеренгу солдат, идущих прямо к нему… Генерал-республиканец Клод Франсуа Мале был добит штыками!
Имя этого удивительного человека очень редко встречается в нашей русской литературе.
Холодный туман, словно саван, покрыл улицы старого, но всегда прекрасного Парижа… На стенах домов и на заборах были расклеены списки казненных, в которых объявлялось, в чем они виноваты. Мадам Софи Гюго, давно брошенная мужем, шла по улице с сыном Виктором и тихо плакала.
— Прочти, — вдруг остановилась она.
Мальчик прочел список, запнувшись на имени Лагори.
— Их уже нет с нами… они ушли. Они ушли в историю, как в потемки, сказала мать. — Но ты обязан помнить их имена: на Гренельском поле были убиты великие французы…
Ознакомительная версия.
