— С помощью лома можно открыть даже танковый люк, — сказал Кирилл.
— А без лома?
Кирилл осмотрел кнопки замка, наугад набрал несколько чисел — гиблое дело, можно стоять до утра и перебирать варианты. И тут его осенило!
— Поедем ко мне! Я тебя познакомлю…
— Нет! — отрезала она. — К тебе я смогу поехать только утром. Открывай замок!
Еще один экзамен! «Если ты меня завоюешь совсем…» Открывать его нужно с блеском, элегантно, как профессиональному «медвежатнику». Только не стоять и пыхтеть, не тыкать пальцем в небо: с каждым промахом теряется шанс на победу…
Он осветил кнопочный блок зажигалкой — тупые, невзрачные бочонки с цифрами, тупая и потому неприступная конструкция. Кирилл погасил огонек и зажмурился. Запечатленный зрительной памятью, замок стоял перед глазами… И в нем что-то было не так! Матовый блеск пластины и строгие ряды кнопок имели неуловимый пока изъян в своем однообразии. Кирилл еще раз осветил замок, поднес зажигалку вплотную к пластине и понял, в чем дело: вокруг трех кнопок были едва заметные пятна грязи, видимые только в косом свете. Глаз — инструмент потрясающий!
— Запомни цифры: три, пять, восемь, — сказал он буднично. — И чтобы больше не забывала.
— Три, пять, восемь, — повторила она. — Теперь запомнила.
Он нажал кнопки — в замке послышался щелчок, дверь отворилась.
Она хоть и мимоходом, но оценила это — едва коснувшись губами его щеки, ступила за порог и стала отсчитывать каблучками ступени. Кирилл на всякий случай готовился к встрече с ее родителями либо с кем-то из домашних, да, к счастью, в маленькой двухкомнатной квартирке оказалось пусто. Она впустила его в небольшую комнату и с нескрываемой гордостью сказала:
— Это мой дом, частная собственность.
В стенах своего дома она опять изменилась — ее тянуло к бытовой откровенности и домашним хлопотам. Заметно было, что переехала она сюда недавно и не успела еще разгрести переселенческий хаос.
— Приданое, скажем, небогатое, — изображая рачительного жениха, сказал Кирилл. — Скажем даже, бедненькое. А если уж говорить правду, беру я в жены бесприданницу.
— Нахал! Я целый миллион заплатила! — почти серьезно заявила она. — Все, что можно, продала, в долги залезла… Мамины золотые часики так жалко! Теперь мне чудится, что они тикают где-то в этих стенах.
— Комната в общежитии у тебя была очень хорошая, — заметил он. — И мамины часики остались бы на ручке.
— Я совсем не могу жить в общежитии, — с какой-то застарелой, но уже излеченной болью сказала она. — Я даже этого слова боюсь.
— А соседи тебя не смущают? В одной квартире? Коммуналка еще хуже общаги, — со знанием дела сообщил Кирилл. — Она обманывает человека, она создает иллюзию дома. И потому в коммуналках можно ходить по общим местам в домашнем халате. Или вообще…
— У меня очень хороший сосед! — радостно заявила она. — Правда, я его видела только раз…
— Сосед?
— Да, молодой человек, — поддразнивая Кирилла, с удовольствием проговорила она. — Работает шофером на международных рейсах. У него огромная машина, целый поезд! Он сейчас в рейсе, гуманитарный груз.
— Ну, ежели сосед! Да еще такой!.. — Кирилл по-хозяйски повесил свой мундир в шкаф и сел за стол. — У тебя была великолепная перспектива! Жаль!
— Почему — была? — словно обломком стекла, царапнула она своим тоном. — Почему — жаль?
— Потому что поезд ушел!
— Не говори гоп, — многозначительно заметила она и тем самым словно подожгла в нем уже потухшую ревность. Только вместо страшного старика художника в воображении сложился образ молодого и наглого шоферюги. Кирилл представил, как она, забывшись, выходит обнаженной на кухню, а этот международник жарит там яичницу. А может быть, выходит в таком виде умышленно — ведь это же ее дом…
«Как я вовремя успел! — подумал он. — А мог опоздать, на один день, на один час…»
— Кстати, он обещал привезти мне жалюзи на окно, — вспомнила она. — Днем от солнца невозможно спрятаться. И жарко…
«Конечно, поэтому ты будешь ходить по комнате голая, — подумал он. — Тебе же нравится такое состояние…»
— Что же… — Кирилл встал и прогулялся, сунул руки в карманы. — Когда он возвращается из рейса?
— Зачем тебе? — Она собиралась поить его чаем и хлопотала у стола. — Хочешь познакомиться?
— Да… Хочу его встретить, где-нибудь возле города. Так сказать, на подступах.
— И расстрелять!
— Не-ет, — промолвил Кирилл злорадно. — Я раскатаю его гусеницами в блин! Я разотру его на асфальте вместе с твоими жалюзями.
— О, ревнивец! О, мой Отелло! — воскликнула она. — Пей чай и — в постель. Нет, сначала в душ!
Деловитый тон о постели и душе был еще опаснее, чем битое стекло. «Так просто?.. Все так просто…» После чая Кирилл без особой охоты и без всяких предощущений сполоснулся в душе — разумеется, в общественном, на двух «хозяев», где лежали предметы мужского туалета. И эти предметы вдруг натолкнули его на мысль, что он вовсе никакой не жених, а обыкновенный одноразовый любовник. Постоянный же и давний ее любовник — это шоферюга, который помог ей купить комнату, может, и денег дал. Очень удобно, когда ты в длительных командировках; квартира под присмотром, и бегать никуда не нужно…
И тогда Кирилл стал мстить своему сопернику. Он со злорадством вылил на себя два импортных мужских шампуня в упаковке «Эротика», выдавил в унитаз и смыл весь мужской крем до и после бритья, вылил туда же одеколон и, набрав воды в раковину, выпустил три баллона дезодоранта. Пусть он теперь воняет потом и бензином.
Все это было мелко, не по-офицерски, пакостно и одновременно приятно. Кирилл вернулся в комнату, где была уже расстелена постель на широкой тахте и горел интимный ночничок в изголовье.
— Ложись, — просто велела она и удалилась в коридор. Тихо стукнула дверь ванной комнаты.
«Жаль, жаль, — снова застучало в голове, как будто он не в постель ложился, а снова тонул. И топила его она, топила неожиданную, нечаянную любовь, на которую он даже не рассчитывал, отправляясь на поиск невесты. Где родилось это чувство — то ли в мастерской старика художника, то ли потом, когда клеили обои или купались в ночной реке; где был этот первый толчок, этот удар невидимого бойка, который воспламенил заряд?.. Пока она в ванной, нужно одеться и тихо уйти. И больше никогда не возвращаться сюда! Уйти! Ибо все то, что произойдет сейчас, только усугубит боль и потерю и ничего, кроме долгих дум о безвозвратности, не оставит. Так уже было, было…
Но сквозь эти горькие размышления прорывалась та мелкая и мстительная нота, с которой он выливал шампунь и гасил баллоны с дезодорантом. Так просто уходить отсюда может только полный идиот! Наплевать на все! Сейчас она будет моя… Можно сказать, она — первый офицерский трофей его первой войны. И если от нее в буквальном смысле сходит с ума старик, знающий толк в женщинах, если шоферюга покупает ей комнату, только кретин и трус убежит с такого поля боя.
Он попробовал лечь на тахте поперек. И вместился…
Она вернулась из ванной в длинном, облипающем тело халате, и было ясно, что под ним больше ничего… Она была по-прежнему деловита и радостна.
— Ты еще не заснул?
— Я с детства боюсь спать один, — промолвил Кирилл с вызывающим намеком. Она же словно не заметила этого.
— Странно, куда пропал мой шампунь? Ты, что ли, израсходовал?
— Какой шампунь? — спросил он. — Если в эротической упаковке, то я. Мне показалось, это мужской шампунь.
— У меня другого просто не было, — смутилась она и возмутилась: — Зачем ты его весь истратил?
— Я же танкист, — со смешанным чувством острил он. — А танкисты чумазые, еще хуже шоферов. К тому же четыре года не был в бане!
— Спи, дурак, — сказала она и, сев к столу, включила маленькую настольную лампочку. — Тебе свет не помешает?
— На этом танкодроме смогу спать даже при дневном невозможном солнце…
— Счастливый! — вздохнула она и сняла с полки несколько тоненьких книжиц. — Ну, спокойной ночи. Спи.
— А ты? — настороженно спросил Кирилл.
— Мне сегодня спать некогда. Да и нельзя.
— Есть нельзя, пить нельзя, спать нельзя, — перечислил он. — И зачем такая жизнь?
— Не искушай, сатана, — полусерьезно сказала она. — Я и так сегодня с ведьмой купалась… Спи, сказано!
«Уж не в монастырь ли ты собралась?» — хотел спросить Кирилл и вдруг услышал ее приглушенный и какой-то новый голос:
— Господи, благослови… Отче наш, Иже еси на небесех. Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли…
Он уже ничего не понимал, но чувствовал, что сквозь нагромождение своих догадок и размышлений, сквозь гремучую смесь своих восприятий и ощущений — одним словом, сквозь этот вселенский хаос вновь проступала та призрачная и нечаянная надежда…
