проходил мимо оселья с дружиной Ярополка, наладившейся в полюдье, и близ огнища встретил молодую огнеокую деревлянку в боевом плаще. В руках у нее было длинное, с железным оконечьем копье. При встрече с дружиной девица насторожилась, в глазах у нее зажглась неприязнь. Она чуть отступила, взяла копье наперевес, намереваясь защищаться, в смуглом лице проступила бледность, эта бледность придала ей еще большую привлекательность. У Варяжки защемило на сердце. Заныло. Потянуло встать рядом с нею и защитить. К счастью, дружина поспешала к ближнему погосту, и мало кто обратил внимание на молодую деревлянку. А те, кто все же разглядел ее, лишь подивовались на девичью пригожесть легко и непринужденно, как если бы иначе не могло быть.
Не думал отрок, что станет у него на сердце неспокойно после встречи с девицей. Что, дивно пригожа? Не без этого. Были у Варяжки девицы и прежде, но там все складывалось привычно спокойно, а после прощания мало что оставалось в памяти. А вот тогда… Надо же, всего-ничего отъехали от оселья, а уж Варяжку нестерпимо потянуло вернуться. И, видать, отметилось что-то в лице у него, почему Великий князь вдруг сказал ему на ухо с легкой усмешкой:
— Что, запала в душу деревлянка? Отчего же упустил ее, взял бы да умыкнул по деревлянскому свычаю. Время спустя сладился бы с ее родичами.
Углядлив Ярополк, точно бы от сердца чужого считывал.
— А что? — сказал отрок, посветлев в лице. — По слову твоему и поступлю, когда выйдет срок.
Да вот беда, закружило-завертело отрока в княжьей круговерти, посыпались несчастья одно за другим, не до поглянувшейся девицы, едва только и помнил про нее, зато теперь, пребывая в сладкой дреме, она пала ему на ум и повела за собою тайными таежными тропами.
Широка путь-дороженька, поблескивает серебряно, коль скоро от луны упадает на воду. Не помнил Варяжко, сколько ночей оставлено им позади, днями причаливал к берегу, утаивался в зеленолапых лесах или в густом ивняке, забросав челн сырою травою. Отрок по прежним временам помнил, как неожиданны налеты конных печенежских ватажек. Да и бродники казаковали люто. По слухам, и они нередко уводили захлестнутого петлей в Царьград на русский невольничий рынок.
Однажды, когда еще одна ночь отступила, теснимая легкими, как бы искупавшимися в родниковой воде, слабыми зоревыми лучами, почувствовал Варяжко перемену в Днепре-батюшке: обеспокоился вдруг, заворочался точно бы с неудовольствием, из темных глубин подымалось оно, обозначаясь в глухом утробном хрипе, и не понять несведующему, оттого ли, что берега, заросшие буйной зеленью, пробивающей серый, угрюмовато тяжелый камень, вдруг начали сближаться, словно бы наскучав друг без друга, от того ли, что из вольной степи нанесло колючий ветер и расшевелило волну, раскачало, или еще от чего-то, утаенного от зоркого глаза. Но Варяжко знал, отчего это, и, пребывая в остережье, украдисто и сноровисто, пригнувшись, так что и не углядеть его со стороны, заработал веселком. Потому и взыграла опаска в отроке, что начинались пороги, обломавшие речное течение, а близ них во всякую пору утаивалось немало лихого люда. Залетывали сюда и печенежские конные ватаги, коль не опасешься, то и вынешь из своего тела длинную, гибкую смертную стрелу. Варяжко подогнал челн к каменистому берегу острова Айфар, высоко взнявшемуся над речным течением, тут стояла деревянная крепостца, поднятая еще Святославом. В те дни, когда приходил сюда с Ярополком и дружиною, Варяжко приметил речную излуку (точно бы провидение подталкивало его в те поры), густо и неукладисто, как бы в сопротивление с собственной сутью, заросшую травой и мелким упружистым кустарником. Туда и направил челн, яростно и зло оттолкнувшись веселком от взбулгаченной волны. Понимал отрок, если изловчится и проскочит ревущие пороги и непримеченно вражьим зраком выгребет на большую воду, там и сам леший не угонится за ним. И поверстается тогда по замысленному, и ступит его нога в вольный град Тмуторокань.
И сказано во времена Трояновы мудрым прорицателем, что в начале отпущенного людству стоит мысль, она управляет им и влечет к неведомому, хотя бы неведомое грозило погибелью сущему. И сие непременно произойдет, если мысль станет холодна и бесчувственна, не подчиняема сердечному правлению. А еще сказано, что в единстве мысли и чувства надо искать себя людству, не выталкивая ничего вперед и в равноусилии находя отраду, а если прочно в душе, то и усладу.
Ах, душа, как она удивительна в человеках! Иной раз так возвысит и слабого, что он тут же запамятует про свое место в мирской жизни, и помнится ему, что он есть что-то другое, ничему не подвластное. И не беда, что не вышел телом и все в нем худо и болезненно. Что есть от земли отпущенное, как не временное пристанище? И коль будут участливы Боги к его судьбе, то и сделается душа свободна, выйдя из хилого тела, и вольный ветер опахнет ее неземной свежестью, и тогда пребывать ей в чудном возвышении, пока не отыщет новое пристанище. И всяк поднявшийся в русских осельях и весях, в градках и городищах, коим несть числа на отчих просторах, надеется, что окажется сие пристанище лучше прежнего. И да исполнится по мысли, не оторванной от сердечного естества!
Отпало от волхвов и в людях укрепилось, что легко душа уходит из бренного, земной пылью пропитавшегося тела и ни о чем не скорбит, а как бы даже светится, коль скоро она еще не достигла небес и пребывает близ земной жизни, то и можно увидеть в ближнем отдалении серебряной монетой блеснувший промельк. Это и есть душа, она обретается близ людей, пока не возгорится погребальный костер. И уж тогда, освободившись от земных пут, вознесется высоко, легка и прозрачна, и уж ничто не востенит ее, никакие воспоминания. Она сама в себе, но еще и подвинута к высшему, от Богов, изначалу, и станет малой каплей в небесной пространственности, пока вышние силы не подтолкнут ее к всевластному потоку времени, упадающему слабым отражением лишь Мокошью зримого лика его на дальнюю землю. Иль не углядывается сей лик хотя бы и слабо в непрестанном речном движении? Не оттого ли вдруг да приметится близ светлой днепровской воды, в затишье, под крутоярьем, на мягкой осожной траве согбенный старец? И чего бы он тут потерял? Или пытается отыскать что-то, даже ему, умудренному летами, неведомое?.. Да нет, пожалуй. Не утрата, хотя бы и дорогого стоящая, привела его сюда, как ныне Богомила. Тайна непознанного уже мало тревожит его, иное тут, о чем
