просил. — Очень плохая была, еле на ногах стояла… А у нас врача нет, фельдшер разве что, только он старый совсем, почти не видит ничего.
Отряд Хеске потеряли почти три дня окружая село.
— Почему сразу не доложили своему начальству? — гаркнул на старосту Хэске.
— А о чем докладывать-то? — удивился тот. — При девчонке ни оружия, ни гранат не было… А то, что она и есть та самая Жанна, она только перед смертью сказала. Нам ведь, ваше благородие, партизанские фотографии не раздают.
На покойнице надорвали саван и увидели зажившую рану на плече. Ту, самую, которую Жанна получила в перестрелке с бандитами в партизанском отряде и о которой хорошо знал Хеске. Была и еще одна рана, уже свежая, в ногу.
Гауптман поинтересовался у врача, которого предусмотрительно взял в отряд, от чего умерла девушка. Тот бегло осмотрел покойницу, пожал плечами и высказал предположение, что скорее всего от истощения. У девушки просто не выдержало сердце. А потеря крови от раны на ноге, плохое питание и простуда окончательно подорвали ее силы.
Хеске долго рассматривал лицо Жанны. Он не находил в нем ничего примечательного. Покинувшие девушку силы обесцветили ее внешность до восковой бледности, но что больше всего удивило Хеске, так это то, что лицо девушки было удивительно спокойным. Оно было спокойным откуда-то изнутри, словно силы, оставившие Жанну, были чем-то внешним и привнесенным в нее войной, а уйдя, они оголили скрытую до этого внутреннюю суть.
Да, она была врагом, но Хеске вдруг перестал ненавидеть ее… А на том месте, где жила ненависть, вдруг возникла тошнота и боль.
Хеске передернуло от возмущения по отношению к собственной слабости. Гауптман вышел во двор. Он посмотрел на моросящее дождем небо и молча плюнул в него. Он плюнул, потому что перестал понимать эту проклятую войну. На войне должен побеждать более сильный и более умный. Сам Хеске не очень-то верил в сказку о супер-арийцах, но он искренне считал, что немцы умнее и сильнее русских. Вот только война с этими русскими получилась какой-то совсем уж странной… Ни мужество солдата, ни гений генерала или фюрера и даже не простое животное упорство побеждали в этой проклятой войне. Главные решения принимала уже сама война. Она не заглядывала в штабные карты, не измеряла солдатский опыт и не пересчитывала количество бомбардировщиков. Война жила какой-то своей особой жизнью, она просто приходила к человеку и просто забирала его с собой.
Хеске вдруг подумал о том, что в данном случае он не имел права заявлять о некоей победу. Жанна снова ушла от врагов не смотря на выставленные вокруг села заградительные кордоны. А еще гауптман понял, что он не смог бы принять смерть так же спокойно, как приняла ее Жанна. Хеске всегда был солдатом, очень хорошим солдатом и он не боялся конца. Но он не понимал — отказывался понимать! — спокойное… нет, даже не спокойное, а смиренное отношение к смерти. Именно то, которое он увидел на лице Жанны.
Любой солдат — всегда игрок, в большей или меньшей степени. Хочешь жить — двигайся на поле боя. Играй с пулями и снарядами, которые летят в тебя или с самолетами, которые на тебя пикируют. Научись презирать врага, обмани его, окружи, уничтожь. И, главное, думай, солдат, думай!.. В конце концов, танк — это только железная коробка с ограниченными углами обзора, а пулеметное гнездо — всего лишь мелкая ямка с двумя-тремя пока еще живыми людьми. Иди вперед, солдат, черт бы тебя побрал, и стань героем!.. Ты не должен бояться смерти, как карточный игрок не должен бояться карт. Ведь все это даже очень весело, разорви тебя дьявол, сыграть «в жизнь или смерть» с безносой тетей и сыграть так, чтобы из ушей потек адреналин.
Но Жанна?!..
До немца вдруг дошло, что у русской Жанны, в отличие от французской героини, не было никакой армии. И не могло быть… Потому что она никогда не была ни игроком, ни командиром.
Чтобы это понять, нужно было понять одну простую мысль: как встает из окопа солдат в атаку?.. Ответ очень прост: не спеша. Солдат никогда не встанет раньше командира. Он лишний раз передернет затвор автомата или винтовки, механически ощупает гранаты на поясе, взглянет на небо или себе под ноги и встанет из окопа третьим или четвертым по счету, а может быть даже пятым. Настоящий, опытный солдат — никогда не торопится. Ему нужен четкий приказ командира. Ему нужно ощущение того, что он встает не один, что другие уже поднялись в полный рост и что «все это» уже началось помимо его воли…
И вот теперь, стоя перед русской хатой немецкий гауптман вдруг понял, как начался путь Жанны, потому что сегодня увидел, как этот путь закончился. Возможно, в его понимании было что-то мистическое, но ему, немецкому офицеру, не выполнившему задание командования, то есть не уничтожившему партизанское движение в своем районе, теперь предстояла дорога на фронт. А солдат в окопе не может не стать мистиком. Ну, хотя бы потому что любой окоп — преддверие могилы. Там, в окопе, куда бы не смотрел солдат, себе под ноги или на небо полуприкрытое каской, в его сердце все равно рождается что-то не совсем земное, пусть и придавленное приказом командира, но все-таки неподотчётное даже самому фюреру.
Мистика — это не закрытый черный ящик, такой предмет просто не будет иметь смысла. Мистика — это когда ящик приоткрывается, появляется загадочный свет, и ты уже не в силах оторвать от него глаз.
Немецкий гауптман ясно увидел, как однажды поздней осенью один деревенский дедок (допустим, его звали Тимофеич, а его деревенька, примыкающая к «узловой», пусть зовется примерно так же — Тимофеевка) нашел в своем сарайчике до смерти перепуганную девчонку с наганом. Она была одна, она плакала, и она не знала, что ей делать…
Дед Тимофеич не очень-то любил Советскую Власть. Он потерял ногу еще в Империалистическую, а новая власть как-то не очень сильно заботилась о старых ветеранах. Новая власть говорила о новой жизни и ее мало интересовали инвалиды, защищавшие царизм.
Дед пожалел девчонку и приютил ее. О чем они говорили?.. О войне, которая убивала людей и страну?.. Или о куске сала и душистом куске хлеба,
