— Что вы, доктор… У вас доброе сердце. И вы можете спасти моего брата… Можете даровать ему жизнь…
— У вас доброе сердце, доктор, вы можете спасти моего брата…
— Я, батюшка, не чудотворец.
— Да, да — вы можете сделать чудо…
— Свят, свят… бог с вами, сударь…
— Скажите, доктор… этот Браун, Иван Карлович, ваш больной, он как? Очень болен?
— Браун?
— Кто он?
— Офицер, батюшка… Шел по льду и провалился. Бедняга схватил острое воспаление почек… Воспаление осложнилось сахарной болезнью… Плох он, очень плох…
— Очень, говорите?..
— Да… Так… Если дня два-три протянет и слава богу…
— Доктор…
— Да, батюшка…
— Браун, как две капли воды похож на моего брата. Спасите брата… Ведь Брауну все равно не жить… Если он так болен…
Старичек заволновался, запыхтел трубкой. Клубы дыма, которые он пускал и ртом и носом, как облако носились над его головой.
— Кабы я был один, сударь мой… Сами понимаете…
— Ведь, это так просто: только переложить одного больного на место другого… И все…
— И все… и все… Не так, сударь мой, просто. В палате-то ведь еще есть фельдшер, да два служителя… Они-то ведь того… Я то — что?.. Я понимаю… Сочувствую… Мне жаль молодую жизнь… Ну, а они-то?.. Ведь, каждый за свою шкуру дрожит!
Идея спасти молодую жизнь, однако, была так проста и так соответствовала доброму сердцу старика-доктора, что он, в сущности, сразу ее принял и только начал обдумывать, как все это сделать.
— Как, сударь мой, как? — слышалось из дымного облака, носившегося по комнате.
Николай сидел, молчал, боялся, как бы не помешать доктору, очевидно целиком ушедшему в думу об этом «как»… Он поэтому почти враждебно взглянул на старуху-служанку доктора, шумно вошедшую в комнату и громко почти выкрикнувшую:
— Там… этот… как его… Сидор Пантелеич пришел… С новым годом, что ли, хочет поздравить.
— А!.. обрадовался доктор… Фельдшер… Хорошо, Авдотья, хорошо… Пусть зайдет сюда… А вы, сударь, пройдите-ка, покуда что, туда вон, в ту комнату.
Через полчаса, за стаканами чаю, дымившегося ароматным ромовым паром, сидели доктор, Николай и фельдшер и обсуждали план спасения арестанта.
— Так что, ваше благородие, не извольте беспокоиться, — дружески весело говорил фельдшер. — Изделаем в лучшем виде. Нынче вечером его благородие, Ивана Карловича, в ванночку сажать будем… Их-то посадим, а на их место их благородие, вашего братца… В лучшем виде, будьте спокойны-с… Положитесь уж на меня…
Ободренный вернулся Николай домой. Сестра засыпала его вопросами.
— Нужно немедленно четыре тысячи… — только сказал он.
— Четыре тысячи? — ужаснулась сестра. — Откуда же их взять?
— Душу продам, а достану, — ответил Николай решительно, но в глубине души сильно тревожился.
Сумма не маленькая!.. А иначе было нельзя. Фельдшер, два служителя… у них семьи… Дело рискованное, их нужно обеспечить. Как ни как, а брат Евгений им человек совсем чужой… Доктор — другое дело, тот сам загорелся идеей спасти молодую жизнь…
Сам не зная, как и что он предпримет, Николай вышел на улицу… Прохожие кутались в шубы… Видны были только глаза спешивших по своим делам обывателей. Николай не замечал мороза. Цифра «четыре тысячи» сверлила его мозг… Достать в Динабурге четыре тысячи, да еще в новый год!..
В таком состоянии он машинально прочел вывеску часового мастера Вайнтрауба…
Прочел и прошел мимо… Через несколько минут, однако, фамилия Вайнтрауб как-то всплыла… Буквы вывески переплелись с роковой цифрой «четыре тысячи», и Николай быстро повернул обратно.
Он вспомнил, что его товарищей этот Вайнтрауб не раз выручал в тяжелые минуты. Правда, нужны были четыре тысячи. Но… быть может… на его счастье. Мелькнула на минуту мысль о том, можно ли этому, совершенно чужому человеку, открыть такую тайну!.. Ведь, он может погубить все, в том числе и самого Николая.
Однако выбора не было… Нужно было рисковать. Николай постучался… Дверь открыла молоденькая, 17-ти летняя дочь Лия… Как ни был занят своими мыслями Николай, но на минуту он все забыл. Перед ним была девушка редкой красоты. Большие, черные глаза, точно глубокие озера, черные волосы, бледное матовое лицо.
Николай прошел за девушкой в мастерскую. Старик часовщик сидел за работой. Приход офицера его не удивил, но растроенное лицо Николая сразу бросилось ему в глаза. Он точно понял, что с его гостем творится чго-то неладное.
Старик-часовщик сидел за работой.
— Что с вами, господин офицер? — спросил Вайнтрауб… — У вас горе?
— Господин Вайнтрауб, — начал Николай, — вы угадали. Я пришел к вам, как к доброму, хорошему человеку. Я много о вас слышал хорошего. Помогите!
— Всегда рад, господин офицер… Чем могу…
— Мне нужно 4.000 рублей.
— Четыре тысячи!.. О…
— Они мне нужны больше моей жизни…
— Но… четыре тысячи… Если продать меня самого со всеми часами моими… но у меня не наберется такой суммы…
— Ах, господин Вайнтрауб, если бы только вы знали, для чего мне нужны эти деньги… Вы не подумайте, что я их проиграл в карты… Или что…
— Боже мой, господин офицер… Спаси бог так думать. Но четыре тысячи…
— Вот что, господин Вайнтрауб, я знаю, что, когда я вам открою эту тайну, вы мне поможете. Я вам ее открою… Я знаю, что вы добрый и честный человек, но вы должны мне дать клятву, что никому никогда вы не откроете того, что я вам скажу.
— Клянусь всемогущим богом…
— Дело очень большое, уверяю вас. Я вам верю. Но… все-таки я прошу вас… Принесите присягу, дайте торжественно самую большую клятву, как полагается по вашей вере.
Вайнтрауб внимательно посмотрел в лицо Николая, медленно поднялся с места, зажег пятисвечник, надел талес [79] и комната огласилась торжественной клятвой на древне-еврейском языке.
Волнуясь, Николай рассказал Вайнтраубу все, посвятил его во все подробности выработанного им плана спасения брата.
Старик задумался. Дело было нелегкое, рискованное… Смущал не только денежный риск… Само по себе дело было такого характера, что ему, особенно еврею, было небезопасно за него браться. Но, ведь, шло дело о спасении человека, не просто офицера, а человека, который шел против царя… Шел с людьми, которые все же хотели сделать что-то такое, после чего и ему, Вайнтраубу, и всем евреям, так много страдавшим от давивших их властей, стало бы легче… И, кто знает, может быть, если он поможет этому офицеру, этому бунтовщику уйти от виселицы… Может он еще и сделает то, что хотел сделать…
— Хорошо, — сказал он… Видно так богу угодно, если он направил вас, господин офицер, к Вайнтраубу. У меня таких денег нет, но мне верят… К вечеру я их достану…
— Как вас благодарить!..
— Вам не надо меня благодарить… Пусть это будет — моя… моя мицве. Мицве — это доброе дело, которое завещает бог сделать каждому еврею… Будет сделано… Зайдите вечером…
Вайнтрауб сдержал слово. Часы не пробили еще восемь раз, как четыре тысячи ассигнациями были уже в руках офицера. Он написал расписку. Вайнтрауб не то жалобно, не то насмешливо пожал плечами, усмехнулся, посмотрел на офицера и сказал:
— Ну, пусть будет для порядка…
На отдачу этих денег он, повидимому, не рассчитывал. Николай, запрятав их в карманы сюртука, быстро направился в госпиталь…
— Только бы Браун не умер раньше времени, — сидело у него в голове.
В госпитале все шло своим порядком. Фельдшер и служителя, получив в задаток крупную сумму, ждали только минуты, когда можно будет приступить к исполнению плана…
Еще полчаса, умирающего Брауна понесут в ванную… а на его место вернется выздоравливающий Нертовский.
