Ознакомительная версия.
Несмотря на солидный возраст, женщина сохраняла еще статность фигуры, а ее большие голубовато-серые, чуть выцветшие глаза, ее идеально ровные черты лица и всё еще густые, хоть и явно крашенные волосы говорили о былой ее красоте, и толпившиеся люди скользили мимо нее осторожно, с почтением, боясь потревожить оцепенелое молчание женщины.
— Ты тоже скорбишь о нем? раздался за ее спиной негромкий мужской голос.
Женщина оглянулась неторопливо и, ничего не ответив, вновь устремила свой взор на ростры.
— Ты не узнаешь меня? сказал мужчина.
— Почему же? не оборачиваясь, ответила женщина. Ты Гай Саллюстий, муж Теренции, бывшей жены Цицерона. Но у меня нет никакого желания беседовать с тобой.
— Послушай, Семпрония, я понимаю, почему ты в обиде на меня, и я готов покорно просить у тебя прощения за то, что вольно или невольно я огорчил или обидел тебя. Но сейчас, когда человеческая жизнь ничего не стоит, а мы с тобой уже недалеки от той черты, за которой пребывают Цицерон, а также твой сын и муж и десятки родных и близких нам людей, давай отнесемся друг к другу чуть более терпимо.
— Что ты от меня хочешь, Гай Крисп?
— Мне хотелось бы встретиться и спокойно поговорить с тобой.
— Зачем?
— Не буду лукавить это нужно мне как историку.
— Чтобы вновь очернить меня и моих друзей?
— Нет-нет, я хочу написать книгу о Юлии Цезаре, и меня интересуют кое-какие детали, о которых только ты можешь знать… Клянусь тебе, ты будешь первая, кому я покажу свой труд. Я готов буду внести любые поправки, какие ты потребуешь.
— Ну, хорошо, помолчав, ответила женщина. Если ты так настаиваешь, я готова принять твое предложение. Я думаю, нам лучше встретиться у меня, по крайней мере, мне там будет привычней и спокойней…
Через час они встретились в том самом перистиле, где много лет назад Семпрония принимала Катилину. Здесь так же миролюбиво журчали водяные потоки и шумели фонтаны. Лишь стрелки водяных часов, у которых давно испортился механизм, стояли, показывая одно и то же время.
— Прими мои соболезнования по поводу ужасной смерти твоего сына, начал Саллюстий, но Семпрония перебила его:
— Может быть, и лучше, что его уже нет. Те люди, что сегодня пришли к власти, без сомнения включили бы и его в проскрипционные списки.
— Несчастный Рим, — вздохнул Саллюстий. — Он постоянно истребляет собственных детей. Когда-нибудь его просто некому будет защищать.
— Сейчас слуги что-нибудь приготовят, поежившись от холода, сказала Семпрония, и мы пройдем с тобой в таблиний. В этом году декабрь, как никогда, холодный.
Вскоре они прошли в дом и присели у стола, уставленного яствами.
— Так что интересует тебя, Саллюстий? спросила Семпрония.
— Насколько мне известно, ты достаточно долго и хорошо знала Юлия Цезаря. Я всегда был на его стороне, даже если иногда и высказывался против некоторых его действий. А когда его не стало, я отошел от всякой политики и сейчас полностью отдаю свои силы и время литературным трудам. И пока еще свежи в памяти события последних лет, я хотел бы восстановить все, что связано с именем Юлия, от начала его карьеры до того злополучного дня, когда его не стало.
— Я вряд ли смогу сообщить тебе о Цезаре что-то новое или полезное для тебя. Тем более что я имею на этот счет мнение, отличное от твоего.
— Тем интереснее мне было бы его выслушать.
— Да? Ну что ж, изволь… Хотя, повторяю, вряд ли это будет тебе интересно.
Семпрония велела слугам покинуть комнату и продолжала:
— Кто спорит, Цезарь, конечно же, был великим человеком. Он обладал безумной энергией, мгновенно принимал решения, мыслил огромными масштабами. Если он воевал, то истреблял и брал в плен сотни тысяч. Если он строил храмы, библиотеки или театры, то это были грандиознейшие сооружения. Если он осваивал новые территории, то там навсегда поселялись романский дух, романская культура… Но… Как бы это поточней выразиться… В нем всегда жил игрок, авантюрист…
Когда он начинал делиться со мной своими грандиозными планами, я часто не могла понять, где реальность, а где откровенная фантазия. Он хотел покорить Парфию, присоединить земли Колхиды, покорить скифов, прорыть грандиозный канал, соединив Тибр с Адриатическим морем, провести канал от Остии к Адриатике, превратить в поля Сентинские и Помтинские болота, углубить и расширить все наши гавани…
Но главная его беда была в том, что он прежде всего был великим разрушителем. Он уничтожил в гражданских войнах неимоверное количество соотечественников, истребил сотни тысяч галлов, бриттов, кампанцев, испанцев. Он разрушил почти все республиканские традиции, развалил привычные и далеко не всегда плохие структуры…
Мне кажется, что он вообще глубоко презирал человечество. Нередко то, что люди принимали за широту его души и его великодушие, на деле шло от этого его бесконечного презрения и равнодушия… Как всякий диктатор, он считал, что именно с него начинается совершенно новая эпоха, новая история, которая будет продолжаться не одну тысячу лет…
— Ну, может быть, он был не так уж и не прав, сказал Саллюстий.
— При всем при том, Цезарь, на мой взгляд, никогда не обладал государственным умом в высоком смысле этого слова, продолжала Семпрония, будто не слышала слов собеседника. — Он просто воспринял многие идеи Катилины и внедрил их в жизнь. Но не воспринял главную идею Луция о том, что прежде всего надо навести порядок у себя дома .
Цезарю хотелось завоевать весь мир. В Риме он был скорее редко заезжавшим сюда гостем, нежели хозяином.
Вспомни, что здесь творилось, пока он занимался своими делами в Египте. Тогда просто чудом не дошло до новой гражданской войны…
Он надавал бесчисленное количество обещаний своим сторонникам, чтобы те горячей поддерживали его, а заодно — и вчерашним врагам, чтобы те переходили на его сторону. В результате он оказался в плену своих многочисленных обязательств и, подобно должнику, без конца занимающего деньги у одних кредиторам, чтобы тотчас же отдать их другим, вынужден был все время вести войны. А для того чтобы вести войны, приходилось каждый раз опустошать казну. В конце концов, образовался заколдованный круг, и ото всего этого экономика наша с каждым годом хромала все больше и больше.
Тот жуткий бюрократический аппарат, который он создал, чтобы централизовать власть, в основном обслуживал самое себя, деньги же мы по-прежнему получали лишь от бесконечных войн. И стоило на какое-то время прекратить эти победоносные рейды по чужим территориям, как внутри все стало сыпаться так, как рассыпаются при ярком солнце песочные дворцы…
— Ты сильно преувеличиваешь, мягко возразил Саллюстий. Это были естественные и к тому же временные трудности. Я точно знаю, что он успел составить программу мер, которые должны были оживить нашу экономику.
— Я это тоже знаю. После его смерти эту программу попытался осуществить Антоний… Кстати, ты никогда не задумывался над тем, почему после смерти Цезаря все его бумаги оказались в таком идеальном порядке?
— Ну, это было в его характере все систематизировать и держать в порядке.
— Да нет, человек, который не собирается завершить в ближайшее время свой жизненный путь, всегда оставляет что-то недоделанным, начатым, незавершенным. А у него все было расписано так, что мы несколько лет продолжали жить по его указам и планам.
— Это лишний раз говорит о его гениальности.
— Или о том, что он готовился к исчезновению.
— В каком смысле?
— Я не хотела тебе об этом говорить, но все же скажу… Если ты помнишь, в последний год жизни Цезаря все шло к нарастающему, прогрессирующему кризису. И финансовому, и общественному. Все больше активизировалась оппозиция, роптал народ…
Я уж не говорю об отвратительных типах из ближайшего окружения Юлия, о тех лицемерах, которые, увеличивая с каждым разом его властные полномочия, заботились при этом прежде всего о том, чтобы упрочить свое собственное положение. Ведь он, как человек проницательный, я думаю, не мог не понимать, что народ, который ненавидел всех этих Маммур, Антониев и прочих, переносил невольно эту ненависть и на него самого…
Ну, так вот. Кризис нарастал буквально с каждым днем. Вспомни, что творилось на улицах, где грабежи, насилия, убийства стали повседневным делом. Как все погрязли в долгах и уже не верили, что когда-нибудь наступит время, когда можно будет чувствовать себя спокойно, надежно и уверенно. Короче говоря, от Цезаря и его деяний все устали… И когда начались бунты, сначала в армии, а потом и в городе, стало понятно, что добром все это не кончится. Те меры, которые лихорадочно предпринимал Цезарь, лишь на время сняли напряженность, но не изменили ситуацию в целом…
Ознакомительная версия.
