XXV
ЧТО ПРОИСХОДИЛО БЕЗ БРЫКОВА
Когда Дмитрий Власьевич услышал от старика Федулова, что Семен Павлович уехал в Петербург, он действительно на время так смутился и растерялся, что забыл даже о своей любви к Маше. Мысль потерять только что приобретенное богатство и положение и из состоятельного помещика превратиться в отставного офицера без средств приводила его в ужас. Он вовсе не углублялся в вопрос о том, каким путем приобретено им все это, и ему уже казалось, что брат поднимает на него руку и посягает на его добро.
— Ах, негодяй этакий! — вскрикивал он, бегая по горнице. — С доносом поскакал. Что же, он думает, и правды нет? Что меня так и ограбить можно, как какого-нибудь тяглового мужичонку? Ну нет, шалишь! Я найду на тебя управу!
Федулов слушал его, качая головой, и на его старом, сморщенном лице скользила хитрая усмешка.
— Ну, ну! — отвечал он. — Правда-то, пожалуй, и на его стороне. Бухнет государю в ноги — и вся недолга: государь сделал его упокойником, он же и оживит. А вам что с него искать тогда? А? Прогонит — и все!
Дмитрий опомнился на другой день. Злоба сменилась у него трусостью. А что, если так и будет?… Он тотчас же побежал к Федулову, которого поселил в полуверсте от себя, и спросил:
— Что же нам делать?
— Беспременно Воронова звать! — серьезно ответил Федулов. — Он может помочь, а больше ничего и не придумаю.
— Я прошлый раз прогнал его!
— Знаю, знаю! Ну а теперь позовите. Тогда его честные денежки отдать пожалели, теперь отдайте, да еще прибавьте что-нибудь. Он не гордый.
Дмитрий тотчас погнал человека за дошлым чиновником, и на другой день Воронов приехал в его усадьбу. Склонив неуклюжий стан, потирая руки и широко улыбаясь, он вкрадчиво заговорил:
— Честь имею кланяться, Дмитрий Власьевич! Чем могу служить-с? Изволите видеть, прискакал немедля, зла не памятуя!
— Садись! — кивнул головой Дмитрий. — Я прогнал тебя, так на том прости.
— Помилуйте! Хе-хе-хе! — весь сияя, ответил Воронов. — Не обидьте теперь.
— Не обижу и за прошлое заплачу. А теперь дело вот какое! — И Дмитрий рассказал о поездке брата и о своих опасениях.
Воронов слушал его, склонив на плечо голову и потирая красные руки.
— Так-с, — время от времени говорил он, — совершенно верно!..
— Вот ты и помоги!
— Трудное дело! — вздохнул Воронов. — Однако, если при старании, то можно. Все зависит… — И он выразительно умолк.
— От платы? Сколько?
— Да вот, — улыбаясь и щуря маленькие глазки, сказал Воронов, — ежели отдадите прежний должок, триста рублев, да еще двести положите, да ежели ко всему дадите лошадку да повозку, так как я жениться собираюсь, то уладим дельце! — И он, хихикая, поднялся со стула.
Жадность опять обуяла Дмитрия Брыкова, но он подавил свое волнение и спросил:
— Что же ты сделаешь?
— А это даже и не секрет! Есть у меня в Петербурге сродственник один; персона малая, но всюду вхожий и до всего близкий. Так я ему опишу: "Так, мол, и так. Есть у вас в Питере живой мертвец и самое главное, что беспокойный человек. Приехал до самого государя и в неистовом виде все сделать может". Его сейчас и заберут! Он, можно сказать, и света не увидит!
Лицо Дмитрия прояснилось.
— Верно! Ну, тогда орудуй! Бог уж с тобою!
Радостный Воронов потом часа три шептался с Федуловым и уехал из Брыкова в собственной кибитке.
"Нет, — думал он, — шалишь! Я — не дурак! Тогда ты меня вышиб, теперь сам плачься. Никаких таких писем я писать не буду!.."
А Дмитрий сразу успокоился. Несомненно, теперь его брату уже не разгуляться в Петербурге. Ха-ха-ха! Там не поцеремонятся! Ха-ха-ха! И он заливался злобным, радостным смехом.
Любовь снова заняла в его сердце прежнее место, и бедная Маша снова стала страдалицей.
— Я не выйду, я больна! — говорила она, когда внизу появлялся Дмитрий и отец посылал за нею.
— Эй, милая, не дури! — говорил старик, входя через минуту в ее светелку. — Я терплю до поры, доченька! — И при этом его тусклые глаза вдруг вспыхивали недобрым огнем.
Девушка смирялась и шла вниз, где ждал ее ненавистный поклонник…
— Марья Сергеевна! — говорил он, стараясь казаться мягким. — Когда же вы, наконец, взглянете на меня благосклонно?
Маша молчала, ломая пальцы в безмолвном отчаянии. Это отчаяние доходило до ужаса, когда отец вдруг вставал и оставлял ее одну в горнице с Дмитрием. Тот придвигался к ней, брал ее руки и говорил о своей любви задыхающимся от страсти шепотом. Она, бледнея, отодвигалась от него. Однако его страсть мало-помалу разгоралась, и ее упорство раздражало его.
— Вы все о нем думаете — я знаю, а все-таки моей будете! Я щажу вас и жду, что вы оцените мою любовь, но вы не хотите и слушать меня. Тогда я возьму вас силой. Одно слово — и нас повенчают хоть завтра!
Маша холодела.
— О! — смущенно шептала она. — Подождите немного. Может быть…
Он целовал ее руки и, задыхаясь, говорил о брате: — Ах, если бы он и правда умер!
"Я ушла бы в монастырь", — думала Маша, но не высказывала вслух своих мыслей.
— Долго еще кобениться будешь? — грубо спрашивал ее по временам отец.
Она умоляюще взглядывала на него и говорила:
— Подождите, папенька! Дайте свыкнуться! Ведь он терпит!
— До поры терпит, как и я! Ты думаешь, я позволю тебе дурь разводить? А? Чтобы он нас отсюда взашей погнал? А? То-то! Так брось ломаться!
— Немножко еще! — умоляла Маша и отдаляла страшный день то мнимой болезнью, то хитростью.
Кроме Марфы, вокруг нее не было никого, с кем она могла бы поделиться своими страданиями и слезами. Да и Марфа, сочувствуя ей по-своему, мало приносила ей утешения.
— Ну, и чего плачешь? — говорила она. — Все по Семену Павловичу. Да коли помер он!
— Няня, ведь это только по бумагам; он жив!
— Говорите! Слышь, по царскому указу! А ты знаешь: Бог на небе, а царь на земле. Значит, и есть твой Сенюшка упокойник, Царство ему небесное! — И старуха крестилась.
— Что ты! Что ты! — с ужасом восклицала несчастная девушка.
— А то! Недаром я седьмой десяток живу, тоже знаю. Говорят — помер, и верь, верь и не порти глаз своих! Что в слезах-то? Смотри, исхудала вся! Щепа-щепой! Право, ну!.. А ты лучше иди себе за Дмитрия Власьевича. Чего еще? Барин богатый, угодья всякие и тебя любит…
— Замолчи! — шептала Маша. — Ты не в уме. Это все не его; это ворованное, чужое! И я не люблю его…
— И-и, матушка, стерпится — слюбится! А лучше нешто, коли волоком поволокут?
Маша в ужасе закрывала лицо руками, падала на постель и плача говорила:
— Уйди от меня! Уйди!..
Она была совершенно одинока, и все ее утешение было в слезах и молитве. Она молила о чуде: отвратить от нее страшную любовь и вернуть к ней любимого.
А время шло, и требования отца становились все настойчивее.
Тогда Маша в отчаянии написала письмо Брыкову и переслала его к Ермолину тайком через верного Павла.
"Убегу, повешусь, но не отдамся этому злодею", — думала она, и это решение несколько успокоило ее.
А Дмитрий, потеряв надежду пробудить в ее сердце любовь, решил действовать напролом и грубо сказал Федулову:
— Вы уж постарайтесь уломать ее. Чтобы через месяц и свадьбу делать!
— Да хоть завтра, — ухмыляясь ответил старик, — ведь она так только, а сама рада-радешенька!
— Ну, теперь мне это все равно. Я говорю: через месяц.
Погруженный в печальное раздумье, Семен Павлович сидел в аглицком трактире, безучастно смотря на игравших на бильярде, как вдруг услышал над собою оклик: "А, мой счастливый партнер!" — и увидел стройного офицера конного полка. Он вспомнил, что против него он играл так счастливо у Грекова, и радушно поздоровался с ним.
— Левитицкий! — назвал себя офицер. — А вы, кажется, Брыков и считаетесь умерш…
Семен Павлович рукой остановил его на полуслове и горько улыбнулся.
— Да, — ответил он, — считаюсь и, кажется, не выберусь из этого проклятого счета.
— Э, что вы горюете! Вам везет! Ну да, ну да!.. В карты обыграли. Виолу похитили и вдобавок ускользнули, а мы все, как куры в ощип!.. Ха-ха-ха! Кстати, вы обедали?
— Нет!
— Отлично, пообедаем вместе. Я вижу, вам необходимо рассеяться, и я развлеку вас. Петр, — крикнул Левитицкий лакею, — два обеда. — И заговорил снова: — Здесь отлично кормят и дешево. Посидим здесь, разопьем бутылочку и проедем с вами в манеж "Магия".
— Это еще что?
— Сюда всего на неделю приехал Петр Магия, замечательный ездок; он показывает такие экзерсиции. Чудеса!..
Брыков совершенно не знал, куда девать свое время, и согласился провести его с Левитицким.
— Будете довольны, — сказал офицер, — а потом, если захотите, к одной прелестнице поедем. У нее и карты…
— Ну, этого я не сделаю. Для меня это очень опасно. Ведь я хлопотать приехал, а не шалить.
