Ознакомительная версия.
— Я не против богоугодных деяний, — пытаясь смирить горячность, ответил Крылов. — Я против того, чтобы наносить вред делу в самом зародыше. Крышу надобно в оранжерейке поднять. Утеплить получше.
— Хорошо, мы подумаем, — пообещал попечитель, и это «мы» прозвучало не как «мы с Нарановичем», а как «мы, Флоринский». — Расскажите-ка лучше, что в Казани?
— В Казани все по-прежнему. Профессора кто наукой занимается, кто в летнее турне по Европе с семьями отправились, кто в экспедициях. Студенты на вакациях. В городе тихо. Яблоки поспевают… Кстати, Василий Маркович, я осмелюсь напомнить, что молодой и талантливый ботаник Коржинский ждет вашего решения относительно своей судьбы.
— Да, да, я знаю, — рассеянно проговорил Флоринский, погрузившись в воспоминание о своем жительстве в Казани. — Ах, яблоки, яблоки… Здесь, в Сибири, этого не видать.
— Отчего же? — не согласился Крылов. — Вот ужо отстроимся, заведем отдел плодовых культур, и с яблонями, бог даст, попробуем. Отчего не попробовать.
— Это правильно, — одобрил Флоринский. — Ботанический сад в Томске должен быть первым на всю Сибирь и непревзойденным!
Крылову не хотелось разрушать горделивое настроение дорогого гостя, но язык сам, против воли, произнес:
— Простите, Василий Маркович, уж не первый…
— Как это? — вскинулся Флоринский. — Нет, позвольте…
— Были в Сибири ботанические сады, — тихо, но упрямо продолжил Крылов. — Да не сберегли их.
— Где именно? Когда?
— В середине прошлого, восемнадцатого, столетия. В Тобольске. Помните, указ государя Петра по Тобольску? Чтобы «улицы сделать и размеривать прямы, чтоб двумя телегами возможно было разъезжаться свободно…»
— Припоминаю, — отозвался Флоринский и, скрестив на груди маленькие, как у женщины, руки, с интересом посмотрел на хозяина.
— А далее — в этом же указе — об аптекарском огороде сказано, — продолжал Крылов, не замечая, как начинает сбиваться на лекционный тон. — Первый ботанический сад, а ныне Аптекарский огород, был основан по указу Петра в 1706 году в Москве при Медико-хирургической академии. В 1713 году появился второй — в Санкт-Петербурге. Примерно в это же время лесной знатель Фокель заложил свою знаменитую лиственничную рощу близ Петербурга и проводил там опыты. В Тобольске же Аптекарский огород появился лет на пятнадцать позже фокелевских работ. Он-то и стал в Сибири первым… И еще доподлинно известно, что некий Лаксман в 1765 году создал в Барнауле небольшой садец. Потом, когда он из Барнаула съехал, его детище Петр Иванович Шангин воссоздал. По сути дела Шангин является первым ученым садовником на Алтае. В 1812–1815 годах в барнаульском ботаническом саду благополучно произрастали представители китайской и алтайской флоры…
— Да-а… Великий государь был в России Петр Алексеевич, — с чувством произнес Флоринский, пропуская мимо ушей неизвестные ему имена Лаксмана и Шангина. — Его аптекарские огороды в Петербурге и в Москве вон в какие научные гнезда возросли! Вот бы и нам, Порфирий Никитич, Москву да Петербург переплюнуть?
Крылов улыбнулся: очень уж откровенно, по-детски прозвучала жажда господина попечителя переплюнуть; он почувствовал теплое чувство к своему начальнику.
— Переплюнуть, быть может, и не удастся, Василий Маркович, а вот свое обличье приобресть возможно.
— Ну-ка, извольте, — искренно оживился попечитель. — Весьма любопытно узнать вашу точку зрения на сей предмет!
Ну, что ж, коли Василий Маркович желает знать точку зрения садовника Крылова, он не станет скрытничать, поделится заветными думами…
Много изучил Крылов стилей садово-паркового искусства. Уважал доведенную до совершенства эстетику растений у японцев.
Их вековые три культа, три всенародные поклонения — цветам, луне и снегу — считал непревзойденным в своей философии и изяществе. Для японца дерево живет само по себе, стихийно, если его не растит человек. Если же человек приложил к нему хоть малую толику своего труда — это уже искусство. Глубокая мысль лежит в основе понятия о прекрасном в японской эстетике. Здоровое, стройное дерево, например прямоствольная сосна — да, оно красиво, приятно для глаз. Но сосна, выросшая в морщинах скалы, искривленная, гнутая всеми ветрами, потерявшая часть веток в суровую зиму, испытывающая постоянно то жажду, то голод, — и выжившая-таки! — это сосна прекрасна вдвойне.
Нравится Крылову и традиционный ансамбль японского сада: крошка-пруд или нить ручейка, горка с растениями, горбатый мостик. Песок — символ безбрежного океана. Изогнутый мост — соединение природы и человека…. В тихий восторг привели его как-то стихи:
Старые деревья… Тропинки для человека нет.
Глубокие горы. Откуда-то звон колокола.
Голос ручья захлебывается на острых камнях.
А вот разделение парков на три типа: сад камней, сад воды, сад деревьев — казалось искусственным. И увлечение японских чудодеев-садовников карликовыми деревьями тоже не одобрял. Ну, что за клен — в миниатюрном горшочке, с карандашным стволиком и копеечными листочками?! Может быть, это кому и забавно… Ведь потешаются до сих пор острословы над затеей Петра Великого создать в Российском государстве породу маленьких людей. Во всех подробностях передают историческое событие, как 14 ноября 1710 года Петр I сочетал браком своего любимого карла Якова Волкова с карлицей царицы Прасковьи Федоровны, на свадьбе были все карлы Москвы и Петербурга — 72 человека. А Крылову об этом думать больно. Насилие над природой чудится.
Любопытна ему как садовнику и английская манера. Просторные чистовины с подстриженными деревьями, ровная щетина однотонной травы, одинокие деревья на оголенных холмах.
Не лишен приятности и облик французских парков: пышный, непринужденный, бьющий на декор и развлекательность.
А всего милее сердцу стиль русского естественного ландшафта… И не потому, что сам Крылов русский, нет! Он знал сколько угодно соотечественников германо-, англо— и прочих — филов. Встречались ему и немцы славянофильского направления, и французы, равнодушные ко всему французскому. Так что не в национальности дело. Точнее не в ней одной.
Для русского человека природа — это не просто пейзаж, который может веселить или прискучивать; прежде всего, это место обитания, мера труда — пашни, сенокосные луга, лес-кормилец, рыбистые реки… Но самое главное — простор, свобода, Дар божий.
Пустеет воздух, птиц не слышно боле,
Но далеко еще до зимних первых бурь —
И льется чистая и теплая лазурь
На отдыхающее поле.
В сознании Крылова эти строки тютчевского творения почему-то соединились с ощущением русского приволья, простора, хотя об этом в стихах не было сказано ни слова. Он любил их повторять мысленно. Особенно — «на отдыхающее поле».
Классический русский садово-парковый ансамбль по сути своей был максимально приближен к естественной природе. Он не терпит насилия. К сожалению, об этом как-то стали забывать. За классику пошли выдаваться сады Царского Села, где мода английская вытесняла голландскую и наоборот, где стволы деревьев чистили и мыли, как спины породистых лошадей, а талант садовников употребляли прежде всего на то, чтобы потрафить, удивить, поразить…
— Помилуйте, Порфирий Никитич! — полушутя поднял руки Флоринский. — Уж вам и Царское Село не угодило? Красота, богом дарованная…
— Человеком, — поправил Крылов и замолчал, догадываясь, что где-то переоткрылся в собственных чувствах и оттого выглядит нелепо и, может быть, даже смешно.
Однако Флоринский смотрел без насмешки: вот, однако, ты каков, выписанный из Казани ученый садовник! Да такой горы свернет… Именно он, Порфирий Крылов, и нужен был Томскому университету. Они созданы друг для друга. Флоринский не ошибся…
— Я готов дружески помогать во всех ваших замыслах, — торжественно произнес Василий Маркович, чистосердечно полагая, что уж с Крыловым-то ему делить нечего и, следовательно, дружеские отношения вполне возможны меж ними. — Вы только не стесняйтесь. Буду рад.
Они осушили еще по рюмочке настойки — за здоровье именинника, а также за творческое содружество в стенах благословенного Сибирского университета — во славу отчизны и русской науки!
Лицо Флоринского раскраснелось, утратило ту невидимую маску высокого чина, которая ставила преграду на пути более тесного общения с ним; Василий Маркович сделался чрезвычайно милым и доступным. Казалось, что с ним можно было сейчас говорить обо всем.
— Я вот когда ехал на пароходе, про Обского Старика слышал, — сказал Крылов, помня, что Флоринский, биограф великого хирурга Николая Ивановича Пирогова, сам известный врач-гинеколог, автор многих научных статей по медицине, увлекается историей, археологией, этнографией и фольклором. — Слышал. Но ничего не понял. Кажется, он пользуется популярностью среди местного населения. Вам что-нибудь о нем известно?
Ознакомительная версия.
