— Глубокоуважаемый магистр! — заговорил бургомистр, стараясь казаться как можно более любезным. — Мы были вынуждены арестовать этих подмастерьев. Поддержание порядка в городе, особенно теперь, — высочайшая воля нашего короля. Трое арестованных юношей — безумцы… Несомненно, их вина смягчается тем, что они попались на удочку одного безрассудного подстрекателя…
— Твои слова похожи на правду, — прервал Гус лицемерную болтовню бургомистра. — Я подстрекал этих юношей. Я проповедовал против индульгенций. Я рассказал людям, как торгуют ими, нарушая христианские заветы. Стало быть, если вы хотите наказать виновника — накажите меня. Я требую освободить подмастерьев из темницы. Если вам угодно, я охотно отбуду наказание вместо них.
Штумпфнагель бросил беглый взгляд на Ганфштенгеля, — они мигом поняли друг друга. Эх, если бы можно было поймать Гуса на слове! Вместо трех пескаришек попалась бы щука! Щука, которая сама хочет забраться в сети. Черт побери, близок локоть, да не укусишь! Это хорошо понял и с досадой признал сам бургомистр. К сожалению положение еще более осложнилось. Скажи одно неосторожное словцо, и вспыхнет настоящий пожар. Бургомистр отрицательно махнул рукой и, тяжело вздохнув, сказал кисло-сладким голосом:
— Что ты говоришь, магистр! Я понимаю: твое благородное сердце полно тревоги за этих трех молодых парней. Что ж, и мы думаем о людях, о тех, кто… — и он указал на окна. — Поверь мне: нам не доставляет никакого удовольствия управлять городом и поддерживать порядок в нем. Но коли ты пришел в ратушу, то помоги нам. Окажи услугу за услугу. Я и господа советники, присутствующие здесь, клянемся своими именами и даем честное слово, что заключенные не окажутся жертвами произвола. — Заметив, что брови Гyca удивленно поднялись, бургомистр поспешно добавил: — Их никто не обидит! А ты окажи нам любезность — сообщи об этом людям, которые стоят перед ратушей.
— Было бы проще немедленно отпустить узников на волю, — отклонил Гус просьбу бургомистра.
— Я сам хотел бы отпустить их, — ответил бургомистр, — но стóит ли это делать! Освобождение подмастерьев не успокоит тех, кто собрался перед ратушей. Надо полагать, арестованные озлоблены мерами, которые были применены против них. Если выпустить этих подмастерьев, они могут сболтнуть лишнее. А сейчас достаточно одного слова, чтобы вспыхнул пожар. Нет, магистр, нам следует действовать осторожнее. Надеюсь, люди успокоятся и разойдутся, если ты сообщишь им о нашем обещании.
— Я прошу вас выразить свою просьбу пояснее.
— Как я уже сказал, — бургомистр из последних сил старался сохранить спокойствие, — мы обещаем не обижать этих юношей.
— Этого мало. Вы должны выпустить их.
— Но мы не правомочны решить это!
— Они — узники короля!
— Неизвестно, что скажет суд! — начали поддакивать советники.
— Хорошо, я пойду и расскажу это на площади, — коротко ответил Гус и повернулся к выходу.
— Магистр! Магистр! — бургомистр бросился вперед и схватил Гуса за рукав. — Не будем спорить о словах! Как только успокоится город…
— Вы слишком уклончивы, — сухо прервал его Гус.
Бургомистр вытер пот с лица:
— Ладно… Как только люди успокоятся и разойдутся, я клянусь своею честью и именем совета городской ратуши освободить подмастерьев. Вот тебе моя рука.
Гус кивнул, но не взял протянутой руки:
— Мне достаточно того, что вы пообещали от своего имени.
Некоторое время бургомистр продолжал нерешительно держать руку в воздухе, а потом опомнился и провел ею по волосам. Веки его глаз опустились, почти целиком скрыв взгляд. Бургомистр указал Гусу на окно:
— Итак, магистр, пожалуйста!
Едва Гус открыл окно, как площадь утихла. Гус передал обещание бургомистра слово в слово. Тысячи людей начали выкрикивать имя Гуса и восторженно благодарить его.
Гус отошел от окна, слегка кивнул бургомистру и советникам и покинул зал.
Господа советники бросились к окнам и уже без боязни открыли их настежь.
Толпа, стоявшая перед ратушей, потеснилась и образовала широкий проход для Гуса.
— Люди расступились перед ним, как Красное море перед иудеями, — ухмыльнулся Ганфштенгель.
Гус шел среди людей. Сняв шляпы, они приветствовали его. Толпа, освобождая дорогу, смыкалась сразу за спиной магистра. Люди отвернулись от ратуши и — чудо! — хлынули с площади.
— Уф! — сказал Штумпфнагель, вытирая лоб. — Как приятно посмотреть на чистую мостовую.
— Да, они скоро привыкли бы помыкать нами!
— А этот… Пора бы уж заняться Гусом.
Опасность миновала, и у советников развязались языки.
Но бургомистр повелительным жестом указал им на стол совета:
— Пора действовать без проволóчек. Я предлагаю…
* * *
Подмастерья спали. После тревожного ожидания наступило утомление, а за ним — сон. Они спали сном праведников и не просыпались ни от скрипа дверей, ни от света факела стражника, который будил их. Стражник был на редкость внимательный, — он не толкал ребят ногами, а тряс их за плечи, и парни щурились от резкого света… Они нисколько не удивились, когда тюремщик велел им встать и идти наверх. При свете факела ребята увидели черный проем дверей. Тьма всё больше редела, когда они поднимались по каменной лестнице, — по-видимому, на улице было светло, солнечно. Юноши даже не заговорили с угрюмым тюремщиком. Зачем? Он ведет их на волю. Иначе не может быть… Недаром магистр приходил в ратушу.
Когда парни, ослепленные внезапным потоком солнечного света, очутились в воротах ратуши, там стоял целый отряд городских стражников. Парней повели по площади на ближайшую улочку. В солнечных лучах ярко сверкали белые дома и пестрая одежда прохожих. Да, подмастерья вернулись в мир живых!
Но почему трех человек сопровождает столько алебардщиков? Похоже, что эти алебардщики ведут их к ближайшим воротам «На мостике».
Только любопытные люди, всё время подходившие на площадь, вызвали недоумение у подмастерьев. Эти люди останавливались и присоединялись к процессии, которая тянулась за отрядом конвоиров. Люди выпытывали стражников, куда ведут подмастерьев. В толпе поднимался недовольный ропот. Обступив подмастерьев плотной стеной, алебардщики начали ускорять шаг.
Сташек тревожно посмотрел на Яна, но тот только пожал плечами. Побледневший Мартин шел рядом, высоко подняв голову и пристально глядя вперед.
Процессия дошла до угла ближайшей улицы. Толпа прибывала. Лица людей становились суровыми, голоса сливались в гул. Нет-нет да раздавались отдельные выкрики:
— Куда вы ведете подмастерьев?
— Глядите-ка, они ведут их к новоместскому кату!..
— Отпустите!.. Что они вам сделали?..
— Эти ребята невинны!..
Сташек не мог понять, — нет, это невозможно!.. Почему?.. Что кричат люди? Ведь… Мартин и Ян глядели друг на друга. Ян еле заметно кивнул ему. Процессия остановилась, — она не могла войти в узкую улочку, толпа плотно забила вход в нее. Начальник отряда что-то крикнул передним, но из-за угла его слов не было слышно. Он обнажил меч и стал выкрикивать команды. Стражники повернули острые алебарды против толпы, образовали двойное кольцо вокруг узников и шаг за шагом начали теснить толпу, пока не появилось на мостовой небольшое свободное пространство. События разворачивались с молниеносной быстротой.
Отбросив алебарды, к каждому узнику подошло по два стражника. Оки крепко связали узникам руки за спиной. Двое схватили Сташека, сбили с ног, а третий стражник, подбежавший с другой стороны, взял юношу за волосы и резким движением потянул их. Меч сверкнул в воздухе — голова Сташека свалилась на мостовую, а стражник, державший юношу за волосы, едва не упал на землю. В то время, как обезглавленное тело повалилось на булыжник, в лужу крови, другие стражники швырнули Яна к ногам палача, сжимавшего окровавленный меч. Всё произошло так быстро, что Ян едва успел крикнуть:
— Вы… вы… собаки… убийцы!
Теперь настала очередь Мартина. Смерть на его глазах молниеносно скосила друзей. Не смерть — палач! Жестокие, коварные и трусливые убийцы! Думы вихрем пронеслись в его голове, — перед ним неожиданно раскрылся истинный смысл его жизни. Перед мысленным взором юноши возникали лица товарищей, в ушах звучали знакомые голоса. Мартин вспомнил своих друзей по работе и нужде, звон резцов в мастерской камнереза и химеру, которую он устанавливал на карнизе Тынского храма. Но явственнее этих образов, лиц товарищей и воспоминаний был один голос, и этот голос говорил: «Не страшитесь тех, кто убивает тело, — они не могут убить душу». Голос звучал громче, отчетливее. Тысячи людей обращались к Мартину. Этим голосом говорили уста прекрасной Йоганки и уста плотника Йиры. Голос звенел всё громче и громче: «Во имя одной святой правды с радостью примите презрение, темницу и смерть. Не ради позора вашего, а ради позора и страха ваших врагов настанет страшный суд и будут судить их живые и мертвые. Вам уготована вечная жизнь. Правда победит!»
