Но шествие и праздник в Москве, закончившийся грандиозным фейерверком, были только короткой остановкой на пути к Риге. Войска фельдмаршала Шереметева перебрасывались туда, чтобы на гребне полтавских событий закрепить и победы в Прибалтике.
Артемий Волынский прибыл вместе со ставкой Шереметева туда сразу после торжественного парада в Москве. Снова осада города, снова пушечная пальба, но уже не парадная, как в Москве, а самая настоящая. Приехал сюда, под Ригу, и царь. Он сам сделал по городу три залпа из пушки, положив начало регулярной его бомбардировке.
Изучив расположение войск, укреплений города и его гарнизон — лазутчиков Шереметев засылал каждую ночь, — Пётр оставил Борису Петровичу приказ:
— Чтоб, кроме тесной блокады сего города, формальною атакою не добывать ради сего, первое, что время поздно, другое, что гарнизон в нём был великий, а крепость сильную оборону имеет зело, третье, что опасности от шведов никакой не было и сикурсу ждать было невозможно...
Значит, оставалось ждать, пока от нехватки продовольствия и военных припасов крепость сама не обратится к капитуляции, тревожить её постоянными бомбардировками, давать понять, что сдача неизбежна. В таком медленном деле, когда нужна и осторожность, и трезвый расчёт, Борис Петрович был дока.
Но тут случилось нечто совершенно неожиданное, словно сама природа воспротивилась осаде: в русском войске началась чума. Правда, она проникла и за крепостные стены, и гарнизон был вынужден капитулировать. Но десять тысяч русских полегло здесь не от военных операций, а от чумы.
Как могли, береглись русские солдаты от чумы. У Артемия Волынского хранился доставленный верным Федотом целый жбан с уксусной водой, и Артемий протирал руки едва не каждую минуту. Только благодаря этой предосторожности он не заразился «чёрной смертью», как называли солдаты чуму.
Рига всё-таки пала. Потом пал Кексгольм, Динаминд, Пернов, Ревель. Шведские завоевания Прибалтики таяли с каждой минутой...
На торжественный парад победителей в Москве съехалась вся царская семья. Анна и Екатерина, младшая Прасковья, да и сама царица Прасковья заранее готовились к блестящим балам, смотрам и фейерверкам, которые Пётр решил устроить в Москве по случаю полтавской победы.
Однако накануне этого дня Анна узнала, что у фаворитки царя Екатерины начались сильные схватки: она готовилась подарить Петру наследника или наследницу. И потому, вместо того чтобы полюбоваться на торжественный въезд войск, Анна поспешила в село Коломенское. Мать и сёстры решили не нарушать спланированных ранее выездов и пиров и отправились на улицы Москвы, а ей, Анне, хотелось посмотреть, каково теперь Екатерине, к которой она успела привязаться всей душой и сердцем.
Она понимала, что новая спутница её батюшки-дядюшки вовсе не отличалась совершенной красотой, частые беременности оставляли следы на её белоснежной коже, вздёрнутый нос покрывался пятнами, а полные круглые щёки словно бы увядали. Но в её бархатных глазах, то излишне томных, то горящих, как угли, в её маленьком круглом подбородке, полных алых губах было столько неизвестной ещё Анне силы и притягательности, а в высокой груди и тонкой талии столько природного изящества, что и Анна полюбила эту обаятельную женщину, никогда ни на что не жаловавшуюся и всегда встречающую её ласковой улыбкой и весёлым смехом. Нигде в своей семье не находила Анна столько тепла, сколько одним своим присутствием давала Екатерина. И всё своё время Анна старалась проводить в Коломенском, беседовать с фавориткой батюшки-дядюшки, любоваться её плавными неторопливыми движениями, а то и просто молчать, заглядывая в искрящиеся весельем и добротой глаза.
Теперь Екатерина должна была родить, и Анна беспокоилась за свою низкую родом, но такую дорогую ей подругу. Впрочем, подруга ли она ей? Анна как-то не задавалась этим вопросом, но знала, что её всегда ждут у Екатерины искренне-тёплый приём и самые задушевные интересные разговоры. И потому поспешила она не на площади и улицы Москвы, а к родильному ложу Екатерины.
Не слышалось криков и стонов в палатах Коломенского дворца, где прижилась Екатерина и где определил ей жить Пётр вместе с любимой сестрой Натальей.
Анна вошла в комнату, соединённую узким проходом с родильной палатой. Низкие потолки и двери, в которые можно было проходить только нагнувшись, что Анне, при её высоком росте, давалось нелегко, напомнили ей её родное Измайлово. Так же, как и в Измайлове, здесь было бесконечное множество комнаток и комнат, палат и хором, и все они соединялись узенькими проходами, везде горели лампады перед иконами в серебряных и золотых окладах, тёмные палаты освещались лишь свечками да изредка смоляными факелами.
Анна присела на низенький мягкий стул и стала прислушиваться к звукам. Пролетела статс-дама царевны Натальи, за ней пронесли воду в большом тазу две служанки, пробежали ещё какие-то люди.
Вышла и сама Наталья Алексеевна, увидела Анну, неловко пристроившуюся на стуле и сказала:
— Зачем ты здесь, тебе ещё нельзя видеть этого...
Но Анна подняла на неё такие умоляющие глаза, в них было столько просьбы и жара, что Наталья сбросила с себя озабоченность, прикоснулась к плечу Анны и проговорила:
— А ведь и тебе предстоит... — И повела её в родильный покой.
Тут было жарко и светло от множества горящих свечей, суетились в углу старухи-повитухи, на полу, покрытом кошмами и пуховиками, под стареньким атласным одеялом лежала Екатерина. Искусанные полные алые губы да пот, обильно катившийся по гладкому высокому лбу, слипшиеся чёрные волосы под белым чепцом — вот и всё, что успела заметить Анна. Горой вздувался под одеялом живот Екатерины, она нервно теребила угол плоской подушки и ногами отбрасывала край одеяла.
Анна подошла ближе, прикоснулась к руке Екатерины, терзавшей подушку. Та не обратила на неё никакого внимания.
— Мучается она, — бессильным шёпотом сообщила Наталья Алексеевна, — не беспокой...
Анна отдёрнула руку, и в это время протяжный стон сорвался с пухлых искусанных губ Екатерины. Повитухи кинулись к ногам роженицы. Екатерина надрывно вздохнула и закатила глаза.
Анна не смотрела на ноги и живот Екатерины. Только видела, как затуманились её живые карие глаза, потом закрылись и вдруг быстро открылись.
— Господи, твоя воля, — пробормотала Екатерина, и взгляд её словно бы оживился.
Старухи достали из-под одеяла маленький красный комочек, быстро унесли его в другой угол, непрестанно бормоча молитвы.
— Вторые сутки не ела, дайте хоть просяной каши, — неожиданно ясным полным голосом сказала Екатерина.
Анна обомлела.
— Да покажите хоть, кого я тут на свет произвела, — с лёгким акцентом снова ясно и раздельно выговорила Екатерина.
— А девку, да рыженькую, да такую красавицу-раскрасавицу, — наперебой затараторили старухи-повитухи и поднесли к самому лицу Екатерины жалкий красный комок.
— Слава тебе, Господи, — сказала Екатерина. — Вот теперь можно и встать да на парад поглядеть...
Все женщины вокруг засмеялись.
— Ещё не отошла от родов, ещё и послед не вышел, а туда же, на парад смотреть! — закричала Наталья Алексеевна. — А девка в самый торжественный день родилась, счастливицей будет, — затараторила она.
Анна, немая от такого поворота событий, впервые присутствующая при родах, жадно наблюдала за всем происходящим.
Набежали служанки, мамки, няньки, кормилицы, все ахали и охали, любовались новорождённой, предвещали, что девки рождаются к миру, и весело поздравляли роженицу, которую уже перевели с пола на чистую постель, вынеся всю груду пуховиков и кошм с глаз долой. «Так вот как это происходит, — подумала Анна, — а кричат, что в муках рождается человек. Что-то не заметила я особых мучений...»
Принесли горячую просяную кашу, сдобренную постным маслом, и Анна вдруг взяла блюдо из рук няньки, присела на постель Екатерины и принялась её кормить. Екатерина рассмеялась, широко открыла рот, и большой ком каши исчез за её полными губами.
— Давай я сама, — опять засмеялась Екатерина. — Что ж, у меня рук нет?..
Она взяла блюдо и ложку из рук Анны и начала так быстро поглощать кашу, как будто на свете не было ничего вкуснее. Анна с умилением смотрела на неё, представляла, что и ей когда-нибудь придётся пережить нечто подобное, старалась оправить одеяло, подушку. «А ведь девка эта, только что рождённая, мне приходится сестрой, — вдруг подумала она. — Да нет, она незаконная, с царевной ей не тягаться. Мало ли их, незаконных, бегает по Москве...»
Екатерина отодвинула от себя блюдо, положила ложку на его край, утомлённо закрыла глаза, и скоро её сонное дыхание дало понять Анне, что она заснула так крепко и так сладко, как может засыпать человек после хорошо и трудно выполненной работы.
