— Наскочить-то не наскочат — много нас, — сказал Ермак. — Отмахаемся! У нас огненного боя в достаточности. У каждого по две, не то по три пищали, да рушницы. Как наскочат, так и отскочат. Но придем мы на Низ чуть живенькие, в одних убытках и полном художестве. Все истрепемся-изорвемся и коней погубим вовсе.
— А у меня — другой сказ, — сказал Яков Михайлов. — Ты, Ермак, человек степной, а я лесной! И у нас все казаки, из Руси которые, — топор в руках держат. Потому струги мы покупать не станем, а купим лесу да сами струги и сладим, и будут они лучше покупных, вот те крест!
— Верно! — подтвердили Гаврила Ильин и другие голутвенные. — Да мы и лесу-то покупать не станем. А чуть сплавимся по Дону, а тамо такие рощи да леса, что на тыщу стругов лучшего лесу наберем. Много ли на струги лесу надо? Тьфу!
— Это дело, — согласились и другие атаманы.
— Рубить надо скоро, — сказал Ермак, — чтобы по полой воде сплавиться.
— Да, чай, не царский терем! Чего его долго-то рубить? Небольшие кораблики-то чего не рубить! А плотником у нас, почитай, каждый второй!
Быстро рассчитали деньги на инструмент да на железо, остальное — на припасы!
— Ну вот и ладно! Вот и ладно! — радовался Ермак. — И сыты будем, и поплывем на стругах. Рыбы наловим. Отдохнем. На стругах-то плыть на Низы — такая благодать...
Не откладывая дела, большая часть казаков с новенькими топорами пошла лес валить.
Доставали какие-то топоры из котомок, и для многих это была единственная вещь, из дому несенная, потому, может, и домов-то этих в такое лихолетье уже нет... Кто знает, что вспомнилось людям, пришедшим в степные края из коренной, лесной Руси, когда направляли они на наждачном камне годный для труда и для боя инструмент. Были крестьяне да лесорубы, стали служивые да казаки. А все тянуло домой, на лесную сторону. Под старость все, кто на Дону прижился и выжил, норовили обратно уйти, хоть в скиту, хоть в деревне какой укорениться да дни жизни скончать в лесной красоте, а не в степной пустыне, которая так и не становилась им отчизной.
Казаковали они по многу лет, чтобы там, на родине, позабыто было их имя и сыск окончен. А потом все же возвращались.
Иное дело — коренные казаки, — эти наоборот, где бы ни служили, на каких бы стенах ни держали караулы, а все в степную сторону поглядывали. От лесной тесноты томились. И ежели не выпадало им в степи дни свои окончить, приберегали в ладонке на груди степную землю своего юрта, чтобы землю ту высыпали им на мертвые лица, руки и босые ноги, чтобы, и во льдах похороненные, лежали как в своей земле.
Воевали вместе. И, похлебав несколько лет кулеша из одного казана да постояв плечо в плечо не в одной сече, становились в деле друг от друга неотличимы: один топор держать научался, и не тяготил он его, как, скажем, ложка, другой — аркан кидать, как степняк заправский, да ползать и нагайкой биться, кумыс пить и конину есть...
Но все же, когда припадало время отцовское мастерство показать — брался степняк за аркан, а лесовик за топор, как им на роду было написано. Брались со всей страстью человека, изголодавшегося по своему предназначению, вернувшегося к делу главному и любимому. Потому в лесах на реке Вороне казаки голутвенные, пришлые, были на первых ролях и на казаков коренных даже покрикивали, а те не обижались, охотно все исполняли, видя, как в руках людей умелых все ладно идет.
Ермак мотался между купцами, амбарами да верфью, где безотлучно, денно и нощно работали казаки. Несколько раз вырывался туда, к своим, в лес, из Ельца и даже пару раз сам жадно хватался за топор и, на удивление многим, тесал ровно. Стало быть, решали казаки, умеет атаман топор в руках держать, даром что малахай татарский таскает да с любым басурманином на его языке балакает.
Струги ладили со тщанием, потому — себе, не на продажу.
— Как построишь, так и поплывешь, а как поплывешь — так и поживешь! — приговаривал Яков Михайлов, так вытесывая лесины, что и строгалем за ним выглаживать не надо: доска — как атласная, а руке — радость. И бабайки-весла такие выстругивал, что иной так-то гусли не вырезывает. Но и Яков Михайлов не решался строить стружную трубу — киль и основу корабля, — в которую крепили ребра и пришивали доски бортов. Это делали мастера-корабельщики, для которых на реке Воронеже была не первая стройка.
Грохнул и пошел лед. Поплыли, толкаясь и налезая друг на друга, будто ярки в большом стаде, крыги-льдины. Зашумела, зажурчала, выходя из берегов, полая вода, подняла, закачала на мелкой волне в огражденных от льда заводях новенькие широкогрудые, низко сидящие струги. Заблестели они, отразились в воде смоляными, плавно выведенными бортами.
И стерли пот с закопченных лиц усталые корабельщики. И вздохнули, пряча заветные топоры:
Вот оно: дорогое сердцу ремесло. Когда еще придется струги ладить! Век бы работать, не бросать, чем по степям таскаться да ворогов саблей пластать.
Отмылись-отпарились, по избам отлежались. Маленько отъелись, поправились — потому рыба пошла! Дождались, пока последние льдины из заводей в реки вынесло да на юг уволокло. И, отслужив молебен, погрузились.
Ровно дюжина стругов, со всем воинским припасом, по восемь весел, по шестнадцати гребцов, да по двум кормщикам, да по пищальнику, да по атаману корабельному в каждом струге, вышли в Дон, простясь с полусотней товарищей, что остались с конями под Ельцом. Как степь просохнет, а кони в силу войдут, погонят их на Низ, куда как раз прибудут струги.
— Все! — сказал Ермак. — Теперь-то мы сила! Теперь-то мы дома! Нас теперь ни из Москвы, ни из Азова не достать.
Но не в тех годах был атаман, чтобы долго радости предаваться. Чем ласковее качали струги шелковые донские воды, чем прекраснее было небо, густо усеянное звездами, низкое, теплое, бархатное, тем тревожнее думалось атаману: что там впереди? Кто этот Шадра, о котором говорили старые казаки Кумылга, Басарга, Букан? Что ждет его в Качалине-городке, который покинул он два года назад, когда пошел с атаманом Яновым под Полоцк и Смоленск? Что там? Отчего нет никаких вестей? Поэтому и подтрунивал он над казаками: «Что долгие песни поете? Вы частые играйте, тогда и бабайки ворочать станет легче!», да при каждом удобном случае велел ставить парус.
— А чего вперед-то гнать? — говорили меж собой казаки. — Тут така благодать — плыви да плыви! Тепло! Еды вдосталь — рыба вон сама в струг прыгает! Куды поспешать? Чего Бога гневить?
— Глупые вы! — ругались атаманы. — Дон без войскового атамана находится. Надоть скорее Круг собирать да нового ставить, замест Черкашенина! Навалится татарин або ногай, а мы как куль без завязки. Вот и посыпемся кто куды!
— Ваше дело такое, атаманское! — отвечали рядовые. — Вам бы век нудиться, да печалиться, да вперед замышлять! А наше дело простое — поесть, поспать да с девками погулять — вот и праздник! А тута, на реке, что ни на есть — кругом райское житье!
Давно махнул им шапкой, поклонился в пояс, недалеко от Ельца, последний пахарь, готовивший соху. Давно мелькнула на холме последняя белокаменная церковь. Дальше пошли земля дикая, степь вольная. Видали казаки у берегов и верши, и вентери, видали и ловушки, на зверя ставленные, да не видали рыба-ков-охотников. Таились те в прибрежных зарослях. А как попытались казаки перемет снять — свистнула из тальника стрела — хорошо, никого не задела. Кинулись казаки стрелка словить — ан нет никого. Один самострел к дереву прилаженный да на вершу нацеленный...
— Это бродники — казаровцы! — говорили бывалые казаки. — Они тута живут и промышляют. До того скрытные да хитростные — в двух шагах от него стоять будешь, а он по земле распластается, и нет его. Такие пластуны завзятые!
Маячили по меловым горам да холмам — либо ногайцы, либо буртасы. Близко не подходили, видя многочисленность казаков и хорошее оружие, а наверняка своим знать давали: казаки идут! И отгоняли буртасы своих баранов да овец, коней да коров подальше от греха, поближе к Волге. Казаки идут!
И ногайцы доносили в ставку: идет караван казачий, оружия много, народ закаленный. Могут-де с войском царским заодно действовать, могут и сами, никому не подчиняясь. Одно слово, казаки — самая злая заноза в планы Ногайской орды, крымского хана и султана турецкого. И тут же получали разведчики запрос — куда идут казаки? Кто ведет? Что собираются делать?
А вот этого разведчики знать не могли. Да и узнать было невозможно. Сами казаки с атаманом во главе не знали, что делать станут! Домой возвращались, на степное жительство, хоть и не больно сытное, хоть и опасное, а по своей воле! Где советчик тебе и оборона — атаман, которого ты сам выбрал, — допрежь всего отец твой, а уж потом — судья! Над атаманом волен Круг да Бог! И больше никого. Ни Царя, ни бояр и тиунов, ни дьяков, ни всей той сатанинской тьмы.
Нету в степи ни Царя, ни султана, ни короля! А за такое и жизнь отдать не жалко...
