Нету в степи ни Царя, ни султана, ни короля! А за такое и жизнь отдать не жалко...
Разливало в казачьих сердцах пение весеннего жаворонка покой и трепещущую надежду на счастье! На светлое, доброе и радостное, что только в детских безгрешных снах виделось...
Потому и хохотали на стругах до слез, и рыбу тягали до изнеможения, и песни играли до хрипоты. Воля и сила! Что еще нужно человеку?!
Раза два на переправах встречали своих. Тянулись конные и пешие казаки на Круг, а может, на бой с ногайцами. Как дело пойдет. Пеших на струги взяли, а конные степью, напрямки, на юг двинулись.
Сходились казачьи ватаги с опаской. Спервоначалу друг друга оберегаясь. Чаще всего появлялись на холмах конные казаки из вольных коренных, и от ермаковских стругов выходил кто-нибудь, старой казачьей речью владеющий.
Обменивались большинству казаков непонятными знаками. Выясняя, кто идет, да откуда, да какого рода, и прочие известия...
А когда выясняли, что свои, когда спешивались да из стругов выходили — разводили общие костры и братались-гулеванили. При впадении в Дон Толучеевки-реки подошел скрадом отряд Мещеряка. Издали казаки его заприметили, да он и не таился — сам на холме стоял. Но сколько у него людей и каких — со стругов было не видно. Помахал казакам: «Кто такие? Кто атаман?» А как ответили: «Ермак. На Низ идем!» — с коня соскочил да бегом к реке. Чуть не по пояс в воду вбежал, к Ермаку кинулся!
— Здорово! Здоров! Вот какая радость, а нам в Мещере сказали, что ты убит!
— Нет, Черкашенин.
Обнялись атаманы, тут и казаки, что в прибрежных зарослях ховались, без всякой опаски на берег высыпали, человек с полета.
Целый день дневка была. Вольные казаки вокруг костра сидели, и пели, и плясали. С интересом смотрела голутва, особливо те, кто на Дону николи не бывал, как они пляшут, носки выворачивая, как вприсядку ходят да нагайкой над головой вертят... Чудно! Не пляшут так-то на Руси. Не поймешь, то ли пляшут, то ли дерутся... Мещеряк вел своих казаков из-под Тулы. Вместо казаков на службу касимовских татар взяли.
— Они что, с ума сошли? — спросил Яков Михайлов. — Они же ногайцам города откроют и на Москву поведут.
— Нет, — сказал Мещеряк. — Не приведут. Они присягали на шерсти.
— Ворон ворону глаз не выклюет! — не поверил Михайлов.
— Не знаешь ты степняков, — сказал Ермак. — Не изменят! Это точно. Костьми полягут — не изменят, а за честь, что их на службу царскую взяли, Драться будут не на жизнь, а на смерть...
— Драться-то будут, а вояки-то они хреновые! — сказал Мещеряк. — Моим ребятам не в пример.
— А за что вас со службы уволили?
— Да мы сами ушли! — сказал Мещеряк.
— Через чего?
— Тоска взяла. Караулы да караулы... Да мужиков тиранить... Нет на то нашего согласия. Надоело боярам кланяться, чванство ихнее невмоготу стало... — Мещеряк пытался объяснить то необъяснимое, что срывало их с мест сытных, городов спокойных и гнало в дикую степь, в пустыню безлюдную...
— Не схотел, стало быть, на собачьей доле волк жировать! — засмеялся Ермак.
— Во-во... У волка своя воля.
— То-то и оно... — вздохнул Ильин. — Отбилися мы от правильной жизни.
— А где она, правильная? — сказал Ермак. — Правильная, когда отец сына убивает да грех по всей стране чинит? А?
— А нам от него шкоды не было! — сказал Михайлов. — А что бояр казнил, так туда им и дорога.
— А непотребство по всей державе, а блядня бесконечная! — не унимался Ермак.
— А тебе-то что? Это че, женка твоя была? Сестры?
— Нет! — взвился Мещеряк. — Я тоже в такой державе жить не хочу! Не буду!
— Да... — сказал Ермак, мостясь поближе к теплу догорающего костра. — Я слыхал, страна такая есть — Беловодье: там люди по правде живут, в довольстве и богачестве, и без войны.
— А где ж такая страна? — спросил Михайлов.
— На восходе солнца, гдей-то у Золотых гор. В стране Киттим! Да вот как ее сыщешь...
— Как же без войны-то? — спросил Черкас. — Разве без войны хоть одна земля живет?
— Мы войной кормимся! — сказал Мещеряк. Нам без войны никак нельзя.
— Ну ты сказал! — рассердился Ермак. — Как же это ты войной кормишься? Раскинь умом-то!
— А что тут думать, воюем — добычу имеем.
— Велика ли та добыча и ею ли ты живешь? — спросил Ермак. — Да той добычи и на помин твоей души не хватит! А посчитай, сколько ты коней да людей погубишь да всякого припасу изведешь — сколько надо будет той добычи, чтобы только вложенное в войну вернуть!
— За службу жалование идет, — сказал Ильин.
— Так ведь это не за войну, а за мир! Тебя на службе держат, чтобы супротивник в страхе был и не совался! Стало быть, за мир... В правильной державе войско в такой готовности, что враги-то и не лезут — опасаются.
— Без войны неизвестно, как и жить, — сказал Михайлов.
— Отбились мы от людской жизни, — вздохнул Ермак, — вот и неизвестно. А перед Богом грех!
— Мы что, сами, что ли, войну выдумали? — сказал Михайлов.
— Жить без войны можно! — удивленно сказал Мещеряк. — Это я не думал раньше. Живем-то конями, да отарами, да рыбой, а война все, что дает, — сама и съедает!
— Людей больно много! — сказал Черкас. — Жили бы друг от друга подальше, так и не дрались бы.
Мещеряк и Ермак не удержались от смеха.
— Нет, брат, — сказал Ермак, — война в самом человеке. Человек человека теснит да кабалит, потому сатана его научает да подталкивает...
— Ну ты, батька, прям как поп! — сказал Михайлов.
— Нет, — сказал, подбрасывая дров в костерок, Ермак. — Просто я старый — навидался всего, а сплю мало... Вот мысли всякие в голову и лезут. А то сказать, казаки, ежели мы о душе думать не будем, чем мы татар лучше... Ежели только саблей махать, да посады жечь, да струги грабить — так ведь Доживем до монгольского художества. Вот были воины! Пол-мира покорили! А сами, сказывают, мышей да человечину ели!
— Брешут! — не поверил Мещеряк.
— Да не брешут! Потому шли большим войском, а на переходах большим войском кормиться нечем. Тут вот и выходит, что в поле и таракан — мясо! Ели мышей! Они же никакой пищи, кроме кумыса да мяса, не знали!
— Ну а человечину-то как же?
— А очень даже просто! Они в такой гордыне пребывали, что, мол, только они и люди, а все остальные — скот и дичь, — потому ее и есть не зазорно.
— Вечно вы к еде разговоры заведете! — рассердился Михайлов — Как после этого щербу хлебать? На трех рыбах варена, а вы такое...
— А очень даже просто! — сказал Ермак, доставая из-за голенища ложку. — Где щерба-то?
Сняли казан с огня, перекрестились, притулились вокруг, хлебать по солнцу.
— Аж губы слипаются — похвалил Мещеряк.
— Да тут чего только нет! — сказал Михайлов. — Тута и стерлядь, и осетерко, — вот счас юшку схлебаем — сами увидите.
— Век бы ел — не наелся! — сказал Ермак, чисто и умело разбирая голову. — И всем-то наш батюшка Тихий Дон богат, — вздохнул он, когда, наевшись, разлеглись атаманы на теплом прибрежном песочке. — Ему бы мира да спокойствия.
— Сказывают наши старики, прежде мир был, когда здеся была страна Кумания, — заметил Мещеряк.
— Эхма! — невесело усмехнулся Ермак. — А они тебе сказывали, чем наши предки-половцы промышляли?
— А чем тут промышлять можно? Рыбу ловили да стада водили. Говорят, пахали маленько.
— Полоны они к туркам из Руси водили! И своими не брезговали! Я в Астрахани много со стариками-куманами говорил, — такая была держава — не дай Господи! И тоже, значит, пока ты вольный, ты — человек, а как оскудел — хуже скота — веревку на шею и в Азов, на рабский рынок!
— Тогда понятно, почему их Господь монголами покарал. Ишь ты, рабами торговали.
— А Русь чего же? Русь-то за что татарвой покарал? — спросил Яков Михайлов.
— А рабы-то откудова брались? Это которых половцы в степи имали, а остальных-то большинство из Руси вели! Князья да бояре продавали!
— Да и счас продают! — сказал Ильин. — Ты что, думаешь, когда крымцы на Русь идут, их тамо не встречает никто? Ишо как ждут, и барыши совместно делят.
— Кругом крамола да измена! Потому мы и ушли! — сказал Мещеряк, поднимаясь.
— А неровен час, татары обратно силу возьмут — вернется золотое ордынское времячко, вот тады мы и завертимся... — вздохнул Михайлов. — И сейчас-то полоны отымаем, а тогда всю Русь под корень изведут...
— Господь не допустит, — опасливо перекрестился Черкас. — Невозможно такое.
— Ишо как допускает! — сказал Ермак. — Богу молись, а за саблю держись.
— В полон ведут тех, кто сами идут! — сказал Мещеряк.
— А кто не идет — того убивают! Ты их не вини... Не греши на людей!
— А по мне, так лучше пущай убивают! Ни за что не дамся! — сказал Черкас.
— Потому ты и здесь, сынок! — потрепал его по чубу Ермак. — А только видал я в полонах и казаков, и храбрецов разных. Это уж как судьба!
