и каравай.
Гусляры, рассевшись на земле под ним, бренчали на гуслях и подпевали, а народ, окружавший их, внимательно слушал.
У дверей вновь отстроенного деревянного замка стояла толпа народа и суетились слуги нового князя в нелепых пестрых одеждах.
Очевидно, старались одеть их попышнее, но не умели этого сделать, и каждый, выбрав, что ему нравилось, напялил на себя, заботясь только о том, чтобы било в глаза. Все это имело дикий вид. Только на некоторых было полунемецкое платье, видимо, награбленное из королевского замка.
Важнейшие граждане, несмотря на свои дорогие платья и жупаны, цепи и позолоченные пояса, несмотря на то, что были и умыты, и причесаны, все же выглядели простыми пастухами. Видно, на этом дворе, собранном наспех и кое-как одетом, не было никакого порядка. Там и сям в этой толпе вспыхивали ссоры, завязывались драки и слышались удары дубинок и шум борьбы. Толкали друг друга и дрались до тех пор, пока дубинка одного из старшин не прекращала ссоры.
Визг и вой собак, ржание коней и отдаленный шум воинского лагеря сливались в один смешанный гул, в котором трудно было разговаривать, не повысив голоса, чтобы быть услышанным, и эти приподнятые голоса еще увеличивали общую шумиху.
Вшебор без труда пробрался сквозь толпу. Никто даже не взглянул на него, все только толкали его, и он не знал бы, куда идти, если бы не вышел в это время из замка Губа и не повел его за собой.
По знаку Губы приблизился старик, которому Губа и передал Вшебора. В сенях замка тоже толпилось много народа. Пройдя через какие-то темные закоулки, переходы и коридоры, по которым сновала челядь, Вшебор со своим проводником вошел в полутемную избу. Ее маленькие окошечки, задвинутые изнутри ставнями, едва пропускали свет сквозь щели. Это был, должно быть, какой-нибудь склад или гардеробная владельца замка, вся заваленная одеждой, оружием и всевозможными, очевидно, награбленными вещами, которые лежали на полу и висели по стенам. Все, что доставляла война, было захвачено и сложено здесь Маславом. Целыми кучами свалены были вещи, собранные из разных замков, от разных владельцев, со всех концов страны, различной ценности и самого разнообразного вида. Те, что сложили их здесь, не умели даже отличить более ценных вещей от менее ценных. Дорогое и дешевое, хорошее и плохое — все было свалено вместе в одну кучу, как рожь или сено, свезенные в амбар.
— Эй вы! — крикнул старик, отворив дверь. — Берите, что хотите. Так приказал пан! Не стесняйтесь! — И он указал на кучи одежды и полки, нагроможденные всяким добром.
— Выбирайте, чего душа пожелает! Вы видите, у нас есть что выбрать! — и, поглаживая голову, старик усмехнулся. На одной из полок лежали отдельной кучкой золотые и позолоченные цепи. Старик подошел и, выбрав несколько, взвесил их на руке, остановился на самой тяжелой цепи и хотел уже подать ее Вшебору, но вдруг заметил на ней следы засохшей крови, пробурчал что-то себе под нос и пошел к дверям, где стоял чан с водой. Выполоскав в нем цепь, он начал вытирать ее полой своей одежды.
Вшебор с отвращением стал одеваться — отказаться было невозможно.
Старик с готовностью помогал ему и все время советовал выбирать все самое лучшее, но не тратить даром времени. У него была только одна забота — выполнить как можно лучше приказание своего пана.
— Только поторопитесь, — говорил он. — Его милость не любит ждать и желает, чтобы вы были при нем за столом… А давно уж пора… — Из разных углов он вытащил: пояс с мечом, меховую шапку, богатое верхнее платье и все, что было нужно, для того чтобы Вшебор угодил новому пану. Сверх всего этого старик накинул ему на шею золотую цепь и, с улыбкой осмотрев его, повел к выходу.
Из гардеробной в столовую снова пришлось идти темными коридорами и переходами… Уже издали Вшебор услышал доносившиеся из нее громкие голоса. Старый плоцкий замок не отличался большим великолепием внутреннего убранства: он был закопчен от дыма, а все убранство горниц составляли самые простые деревянные столы и лавки. Каким он был с незапамятных времен, таким остался и теперь — со столами из толстых досок, с огромными лавками, устланными теперь кожами и сукном. В других горницах не было даже полов, а только сглаженная земля, засыпанная листьями, а зимой — соломой и вереском.
В горнице, игравшей роль столовой, было много разряженных, как на празднике, гостей. Для князя было устроено сиденье на небольшом возвышении, прикрытое черным сукном. Около него занимали места сразу бросавшиеся в глаза своей непохожей на остальных внешностью пруссаки со зверскими лицами, вооруженные топорами, дротиками, луками и кремневым оружием.
Главою их был кунигас, относившийся к Маславу совершенно запросто, а тот волей-неволей должен был принимать доказательства его расположения.
Это был человек среднего роста, широкоплечий, толстый, с заплывшими от жира глазами, едва видневшимися из-под бровей, в обхождении решительный и не обращавший никакого внимания на торжественность обстановки, какую силился поддерживать Маслав. Он считал себя совершенно равным ему и отвечал ему гордо и высокомерно. Новый князь, должно быть, нуждался в нем, потому что, хотя лицо его часто выражало неудовольствие и гнев, он все же терпеливо переносил такое обхождение гостя.
Иногда он обводил взглядом своих придворных. Ему хотелось, чтобы двор его произвел на пруссаков впечатление настоящего княжеского, и потому-то все были разряжены, как на празднике, и вооружены.
По старому обычаю в горнице не было женщин.
Заняв место в конце стола, Маслав посадил около себя кунигаса, приказав подостлать ему на сиденье красное сукно. Перед ними были поставлены серебряные блюда, а так как для других уже не хватило серебра, то остальные удовольствовались глиняной и деревянной посудой.
Вшебору Маслав указал место за другим столом, приказав ему распоряжаться там.
За исключением пруссаков, которые нисколько не стеснялись и, громко разговаривая, тотчас же принялись есть и пить, все остальные, сидевшие за столом, придворные Маслава, вероятно, соблюдая приказание своего пана, хранили боязливое молчание. Но так как они к этому не были приучены, то время от времени и среди них вырывался у кого-нибудь громкий возглас или взрыв смеха, который сейчас же затихал под грозным взглядом повелителя.
Слуги прислуживали неумело: сталкивались друг с другом, за дверями слышались угрозы, брань и жалобные крики. Но все же пир окончился бы вполне благопристойно, если бы не кубки, стоявшие перед гостями и постоянно наполнявшиеся. Мед развязал языки этим людям, не привыкшим сдерживать вспышки гнева и веселья. К концу пиршества ничто уже
