class="p1">Вшебор все молчал и слушал. Тогда Маслав спросил настойчиво:
— Ну, что же вы скажете?
— Присматриваюсь и дивлюсь вашей силе, — отозвался Долива. — Всюду виден у вас достаток. Могу вас поздравить.
— Может быть, ты думаешь, — живо прибавил Маслав, — что я не имел на это права? Ты слышал басни, которые рассказывали при дворе? Все это одна ложь и клевета, во мне течет кровь старых мазурских князей. Как у Лешков, так и у нас, Пясты украли наследство, а мы теперь отберем его у них. Моя кровь стоит пястовской.
Проговорив это, он опустился на сиденье, покрытое шкурой, перед огнем и в задумчивости облокотился на руку.
— Пясты не вернутся уже никогда, — заговорил он, как будто сам с собой, — Казимир не захочет подставлять свой лоб, и никто ему не поможет… А с чехами…
— Что же вы думаете начать с чехами? — спросил Вшебор, вынужденный так или иначе поддержать разговор.
— Против чехов направлю пруссаков и Мазуров, а в конце концов поделюсь с ними.
— Бржетислав не захочет делиться.
— Захочет! — возразил Маслав. — Я дам ему Силезию, пусть уж возьмет и Краков, и вместе пойдем на императора.
Все это, высказываемое отрывочными фразами, походило скорее на горячечные фантазии, чем было ответом на вопрос. Казалось, он себе самому бросал эти мысли в ответ на рождавшиеся в нем сомнения, надеясь отогнать их.
— Я объявлю себя королем, — продолжал он. — Рыкса увезла с собой все короны, но я в тех и не нуждаюсь, пусть император хранит их у себя. Мне выкуют новую, еще дороже и красивее. И не ксендз наденет мне ее на голову, а я сам! Я сам!
Он засмеялся, блеснув глазами, но вдруг оглянулся тревожно и нахмурился. Откуда-то издалека долетел заглушенный крик.
Маслав вздрогнул и прислушался: все было тихо! Он вздохнул свободнее. Мысль его продолжала свою работу.
— Если бы даже чехи и немцы оттягали у меня все земли за Вислой, здесь я останусь паном. Отсюда меня никто не прогонит, я здесь — дома. Тут и пруссаки, которые идут со мною рука об руку. На собственных кучах мы сильны. Почему же бы мне не жениться на девке прусского кунигаса? Разве он отказал бы мне? Даст за ней в приданое землю, все как следует. Мы будем везде поддерживать старую веру! Говорят: крещеная Русь, крещеная Польша, крещеная Чехия! Ложь все это! Окрестили их под страхом и угрозой, народ будет с нами, потому что мы отдадим им старых богов. Разрушим костелы, а монахов прогоним.
Вдали снопа послышался слабый крик — и все снова стихло.
Маслав побледнел, оглянулся осоловевшими глазами и умолк.
Вшебор тоже не посмел заговорить или спросить его.
Вдруг князь обратился к нему:
— Ведь ты — христианин? — дрожащим голосом спросил он.
— Да, я христианин, — сказал Долива, — и вам это хорошо известно, потому что и вы вместе со мной ходили в костел и к исповеди.
— Правда, — прибавил он, — на свете еще много некрещеных людей, да и таких, которые, окрестившись, все еще тайно держатся старой веры — тоже, должно быть, немало, но и христиан ведь множество, а там, где надо постоять за веру и крест, — все пойдут вместе.
— И много у них хорошего оружия, — вырвалось у задумавшегося Маслава. — У нас рук-то хватит, но не хватит мечей.
Он потер лоб, как бы стараясь стереть с него назойливую мысль и, понурив голову, сказал:
— Они умеют делать чудеса!
— Христиане? — спросил Вшебор.
— Нет, их черные монахи, — таинственно шептал Маслав. — Как они это делают? Никто не знает. Никого не щадили, всех приказано было убивать, и мало кто из них уцелел. Что это, колдовство?
Маслав содрогнулся, словно охваченный внутренней тревогой.
— Все это россказни глупых людей, — шепнул он, прерывая себя самого. — Басни для запугивания людей — ложь и клевета.
Он взглянул на Вшебора и, подойдя к нему, взялся за конец золотой цепи, спускавшейся к нему на грудь.
— Ты поступай, как знаешь, только будь мне верен, — сказал он, — а своим христианством не хвались. Мы здесь не хотим знать этой веры! А завтра, — прибавил он, — выбери мне людей, молодец к молодцу, и вели выдать им всем одинаковую одежду, чтобы у меня была, как пристало князю, своя дружина. Ты будешь начальником ее и охмистром при моем дворе. Понял?
Вшебор молча поклонился и вышел.
Очутившись один в сенях, Долива горько усмехнулся сам над собою. Вот чего он дождался! Быть слугой и охмистром холопского сына, которого он помнил мальчишкой для услуг при княжеском дворе. Все, что он видел здесь, вызывало в нем гнев и возмущение, и он не рассчитывал остаться здесь надолго, но все же надо было ко всему присмотреться, чтобы разузнать, в каком положении было дело Маслава. Ему это было тяжело, он вынужден был притворяться, но, раз попав в это осиное гнездо, надо уже было держаться смирно. Он еще не знал даже, к кому обратиться и куда направиться, когда Собек, поджидавший его, молча поклонился ему.
Почти весь двор уже спал, только немногие бродили еще по темным углам и переходам, через которые должны были пройти, чтобы попасть во второй двор. Вышли и Собек с Вшебором, и здесь Собек, как будто почувствовав себя в безопасности от подслушивания, обратился к Доливе и сказал ему:
— Вам отвели плохую хату, но что делать? Весь двор полон пруссаков и поморян… Я просил для вас отдельную, чтобы вы могли выспаться, но где там! Едва нашлась какая-то каморка. Хотели дать клетушку, где даже нельзя было развести огня.
Говоря это, он провел Вшебора к строению, в котором с одной стороны слышался женский голос, а с другой — несколько пруссаков охраняли покои своих панов. Из узких сеней Собек провел Вшебора в маленькую горницу, в которой Собек уже развел огонь. Узкая, грязная, пахнувшая смолой комнатка эта, видимо, только что была освобождена для княжеского охмистра. В ней была только одна лавка, в углу лежала охапка сена, покрытая шкурой, а по стенам было вбито множество деревянных гвоздей, очевидно, оставшихся от прежних постояльцев, которые развешивали на них одежду.
Собек, проводив Вшебора, имел явное намерение кое-что рассказать ему и спросить самому, но он удержался и даже приложил палец к губам в знак молчания, В хате были еще другие жильцы, и говорить было небезопасно. Только по выражению лица старого слуги Вшебор мог догадаться, что ему не особенно нравился этот двор. Собек сказал ему, что идет к лошадям, а Вшебор, задвинув
