— похвалил Стасюк. — Завтра поговорим более обстоятельно... Выходит, полный порядок?
Дмитриев был озадачен этим вопросом: «Неужели чего не усмотрел?»
— Так точно.
И не тон дежурного, а внезапно появившееся решение что-то изменить в обычном течении жизни заставило Стасюка сказать:
— Сделаем обход. Будете сопровождать меня!
— Есть сопровождать!
Они вышли. Непроницаемая летняя ночь окутала колонию. Массивные здания бывшего монастыря в темноте напоминали нагромождение прибрежных скал, окутанных туманом. В неизмеримо высокой дали сверкали яркие звезды. Угрюмо молчал старый дуб, живой свидетель жизни многих поколений. Молчали даже птицы. И ветер, равнодушный странник, никого не тревожил.
Старшие колонисты, дежурившие в корпусах, удивились приходу начальника в неурочное время и докладывали тихо, как бы боясь разбудить первую военную ночь:
— Товарищ начальник, корпус отдыхает!
— Товарищ начальник, все спокойно!
— Товарищ начальник, происшествий нет!
В одном из корпусов дежурил Володя Еремеев. Докладывая Петру Филипповичу, он не смог скрыть довольной улыбки, что на его участке полный порядок, — уж он, комсомолец, не подведет.
Петр Филиппович невольно поддался чувству особой торжественности, тому чувству, что овладело колонистами в этот день. Он только сказал;
— Будьте внимательны.
В первом корпусе Стасюк задержался. Ему почудился разговор в темных спальнях, он прошел по коридору. Его сопровождали Дмитриев и дежурный по корпусу Митька Мамочкин. Он шел, громко стуча ботинками. Петр Филиппович недовольно поморщился:
— Дежурный, нельзя ли потише?
Митька, словно не слыша замечания начальника, нарочно стучал ботинками, точно желая разбудить колонистов... Приоткрывая двери спален, он предупредительно включал свет и громко говорил:
— Видите, спят. Восьмой сон сменяют, товарищ начальник.
Ребята дружно храпели.
Стасюку не понравилось поведение Мамочкина, и он предупредил Дмитриева:
— Обратите особое внимание на первый корпус. Глядите в оба, спрос будет с вас...
Они расстались. Петр Филиппович пошел к себе, а Дмитриев продолжал обход, проверяя все объекты, цехи, здания.
Проводив начальство, Митька Кислород долго прислушивался. В каждом шорохе ему чудилась опасность. Потом, вскинув голову и подмигнув кому-то, недобро улыбнулся. Проворно вбежав на второй этаж, он открыл двери спальни № 5 и прохрипел в темноту:
— Подъем!
Комната моментально перестала храпеть, ребята поднимались, кто-то кого-то будил, тихонько, через определенный промежуток времени, постукивали карандашом в стену.
В дверь вошло еще несколько темных фигур.
Странную картину представляла комната в этот поздний час. Колонисты сидели в верхней одежде на белых простынях, некоторые валялись на кроватях, подложив руки под головы. Митька говорил полушепотом:
— Рискнем, ребята? Самый раз! Все подготовлено, проскользнем.
Так началось собрание без президиума и обычных формальностей. Протокола не писали, регламента не устанавливали.
— Лучшего времени не закажешь,— бросил в темноте Рыжий. — Начальник только что был, я выпроводил его, полный порядочек. До утра никто не опомнится. Ясно говорю? О том, что к чему, скажет Нос.
— Пусть каждый проверит соседа — не затесался ли кто-нибудь чужой? — приказал неустановившийся тенорок.
Вскоре донеслось:
— Все свои.
— Осмотрели под койками?
— Чужих нема...
— Чужой не чужой, теперь все равно. Уведем всех, кто в комнате. Не оставлять же тут, — пробасил Рыжий. — Ну, за дело!
Нос перевел дух:
— К утру дойдем до Юматово. А там переждем в лесочке. Потому что будут искать. Ночью оседлаем товарный. Там я знаю одно подходящее место на подъеме.
— А дальше что? — спросил кто-то.
— Как что? На фронт подадимся, — ответил Нос.
— Кто спрашивает? — сердито буркнул Рыжий. — За забором — воля. Кто куда хочет, туда и подастся. Продолжай, Нос. Пора уходить.
— Седой, Ротик, Прожектор идут первыми. Солнышко со мной. Кислород и Матрос — после нас. Полундра и его группа догонят нас у воды. Последним проходит через подземный ход Директор.
— Ну, все дошло? — прозвучал в темноте вопрос Митьки.
Комната молчала. Если бы это сборище было вчера, все было бы по-иному. Не было бы этих речей, по приобретенной привычке все начали бы быстро действовать. Однако сегодня ребята молчали, точно ожидая чего-то. В этой далекой от фронта колонии не остались равнодушными к тому, что происходит в этот час на фронте. Война посеяла бурю в мальчишеских сердцах.
Александр Матросов лежал на койке. Что с ним случилось? Почему он не подает голоса? Разве не он разработал подробный план побега? Разве не он нашел заброшенный подземный ход, когда-то служивший монахам? Кто прикрывал колонистов, устраняющих завалы? Кто назначил и настаивал на этом сроке побега — 22 июня, в ночь?
Матросов поднялся. Он решительно отбросил одеяло, громко стуча ботинками, подошел к окну, через которое пробивался слабый свет. Он еще не успел разобраться в своих мыслях, чувствах, однако молчать не мог:
— Ребята, — проговорил он с трудом, кашляя и волнуясь, — как хотите, так и думайте: я не могу в такую ночь бежать.
Комната ахнула. Рыжий метнулся в его сторону.
— В сторонке решил остаться? Или еще что надумал?
— Только вчера через мою душу проходила черта, разделяющая неволю от воли, нас от активистов, — глухо произнес Саша. — Сегодня, когда на нас напали, как же можно думать о побеге? Я спрашиваю: как? Теперь черта проходит по полям сражений. По одну сторону ее — наши, по другую — фашисты. Тут уж выбор только один: быть всем вместе, всем заодно, как кулак, как куча, как масса...
— Где у тебя проходит та самая черта, ну-ка, покажь! — проговорил Рыжий, подойдя вплотную.
Митька бросился на Сашу с ножом, но не успел нанести удар. Сильный толчок сбил его с ног, и он полетел к двери, задев плечом за спинку кровати. Это сделал незаметно вошедший в комнату Рашит. Он знал, что, только поймав ребят на месте преступления, может крепко взять их в руки.
Саша не оглянулся на спасителя и громко крикнул:
— Пусть поднимают руки те, кто не хочет бежать!
При зажженной спичке было видно: все дружно голосовали против побега.
Митька одиноко стоял у дверей, облизывая кровь, бежавшую с губ. С этой минуты Рашит по-настоящему вошел в роль командира:
— Тебя, Рыжий, там ждет Косой. Остальным по местам. Раздеться.
«24 июня 1941 года.
Штрафной изолятор, в переводе на обычный язык — надежное место, где ты без помехи можешь продумать всю свою жизнь.
— Ты меня спрашивал? — обращаюсь к Саше.
— Спрашивал.
— Чего тебе?
— Дай карандаш.
— Не положено.
— Я знаю. Но
