По дороге Аргиряди перебирал в уме услышанное сегодня за столом. Война выявила полную беспомощность и неспособность турок обеспечить пропитание войскам и городскому населению. Аргиряди случалось жить в Европе, и он хорошо знал, что судьба государств зависит не только от штыков и блеска мундиров, но и от мешков зерна, от рулонов тканей и черных слитков металла, которые сгружались в портах. Снабжение же Румелии день ото дня становилось все хуже. Но вместо беспокойства в душе торговца была досада и холодное безразличие.
Рядом с ним куталась в пелерину София. Она вспоминала вчерашний день, цепляясь за каждую подробность и спрашивая себя, почему слова Грозева вызвали в душе раздражение? Что он хотел сказать своими намеками? Что в поведении гостя заставляло ее терять способность владеть собой? Она закусила губу. Ничего не скажешь, она вела себя, как девчонка: сначала по-глупому болтала, а после этого — вспылила хуже новенькой пансионерки. Был ли он ей неприятен? Нет. В нем даже есть что-то такое, что ей определенно нравилось. София тряхнула головой, как бы отгоняя назойливые мысли, и выглянула наружу.
Фаэтон ехал по глухим улочкам Тахтакале, фонари у домов тускло светили. София еще раз решительно тряхнула головой. Нет! Больше она не станет о нем думать! Никогда! Но и ненавидеть тоже не будет. Просто станет относиться к нему с полным безразличием. Она презрительно усмехнулась. У нее достаточно сильный характер, чтобы подчинить воле свои чувства. София откинула с лица накидку, Холодный воздух освежил пылающие щеки. По небу плыли низкие облака. Пахло дождем…
На другой день девушка встала рано. Помогла по дому, а к обеду оделась и сказала, что пойдет к Жейне Джумалиевой. Они не виделись с ней больше месяца.
Жейна была на два года младше, но дружили они с детства. Разлука не помешала этой дружбе, сохранилось очарование детских лет. После возвращения из Одессы дочь Джумалиева называла Софию Соней, и той нравилось это русское имя, которое звучало в устах Жейны очень мелодично.
Отправляясь сегодня к Джумалиевым, София решила попросить у Жейны китового уса для кринолина. Но, пройдя немного по улице, почувствовала, как в душе поднимается презрение к самой себе. Ведь кринолин понадобится ей только зимой. Она остановилась у церковной стены. Сердце сильно стучало в груди. Что будет проявлением слабости — вернуться или продолжить путь? Поколебавшись, София двинулась дальше. Она поняла, что душевное равновесие, которым она всегда так гордилась, теперь висит на волоске, и потребуется много усилий, чтобы сохранить его.
Она думала об этом, поднимаясь по лестнице дома Джумалиевых. Непонятное волнение заставляло замедлять шаги, делало их неуверенными.
Жейна радостно встретила гостью. Обняв за талию, повела ее в свою комнату.
Эта комната всегда радовала Софию своей пестротой. На стене висели небольшие акварели с видами Одессы, на камине стояли статуэтки русских крестьянок, выполненные из стекла; на столике из черного дерева — пестрые деревянные фигурки.
Жейна взяла из рук подруги зонтик и поставила его в бронзовую стойку у камина. Потом снова порывисто обняла Софию, спрятав лицо у нее на груди. Задыхаясь, промолвила:
— Соня, миленькая моя Соня…
Когда она оторвалась от Софии, та заметила, что щеки Жейны горят, а глаза лихорадочно блестят.
— Что с тобой, Жейна? Что произошло? — спросила она девушку, легонько касаясь ее щеки.
— Ничего… Я так ждала тебя… Ах, как я тебя ждала…
София пристально вгляделась в нее. Подчиняясь интуиции, она пыталась отгадать причину перемены в выражении лица девушки.
— С тобой что-то творится, — решительно заявила она, погладив Жейну по русым волосам. — Ну-ка, рассказывай…
— Ну как тебе сказать… — Жейна прижала руки к груди и замолчала, словно подыскивая слова. — Может быть, это глупо… И не стоит говорить… Но мне хотелось тебя увидеть… Очень хотелось…
София, ничего не говоря, усадила ее на диван рядом с собой.
— Я просто удивляюсь тебе, — сказала она. — Сегодня ты какая-то особенная. Что-нибудь случилось?
Жейна на миг закрыла глаза.
— Ты только не смейся… Я, наверно, все это придумала. — Она покачала головой и откинулась назад. — Ничего нет… И ничего не может быть… Но мне хотелось бы, чтобы ты его увидела, поговорила с ним… Ты лучше всего можешь понять и оценить его… Но сейчас eго нет дома, он обычно выходит рано утром…
Жейна помолчала, потом склонила голову на плечо Софии и тихо промолвила:
— О, Соня! Никогда, никогда прежде мне не доводилось испытывать подобное… Никогда…
София все поняла. Она чувствовала, как сильно бьется сердце девушки. Рука ее машинально гладила волосы Жейны. Вначале ей показалось невероятным, чтобы Жейна, ее нежная, чистая Жейна могла увлечься этим загадочным и, как ей теперь казалось, грубым и жестоким человеком. Потом в душе появилось ощущение, что у нее самой что-то отняли, и она почувствовала себя слабой и униженной до глубины души. Впервые Жейна выглядела досадной и глупой, а все вокруг — скучным, нелепым, и вообще вся эта история была отвратительна.
София медленно поднялась, накинула шаль на голову и, стараясь не выдать своих чувств, сказала, что ей пора. Затем расцеловала Жейну в обе щеки, набросила на плечи шелковую пелерину и быстро вышла.
Дождь уже начался. София миновала Хисаркапию и направилась вниз по улице. Идти домой не хотелось. Она старалась прогнать мрачные мысли, думать о чем-то хорошем, что ей приходилось видеть или предстояло встретить в жизни; хотелось поговорить с веселыми, жизнерадостными людьми, а не с такими странными типами, как Грозев.
Она бесцельно бродила по улицам, а дождь все усиливался. София решила переждать его где-нибудь под навесом. Она остановилась и подняла глаза. То, что 'она увидела, испугало ее. В своем желании подальше убежать от дома Джумалиевых она бессознательно вновь вернулась сюда, к этой дубовой двери, за которой жил он. Это показалось ей знамением, которое заставило ее содрогнуться.
А дождь все усиливался. Где-то над холмами прогремел первый весенний гром — сильный и бодрый, несущий радость.
Тогда обессиленная София бросилась к Соборной церкви, как бы стремясь уйти от чего-то рокового, что преследовало ее по пятам.
Кто-то постучался в дверь.
— Войдите, — сказал Грозев, быстро прикрыв торговыми счетами листок, на котором что-то писал.
На пороге показались Христо Тырнев и Бруцев. Семинарист уже несколько раз бывал у Грозева, поэтому вошел первым, держась совсем свойски. Тырнев последовал за ним, с любопытством осматривая закопченные стены комнаты. Грозев снял ее на постоялом дворе Куршумли якобы для торговой конторы. На самом же деле здесь он мог, не вызывая никаких подозрений, встречаться с людьми, которых в другом месте принять не мог.
Когда началась война, посетителей постоялого двора, и без того шумного и многолюдного, стало вдвое больше. Помещения Куршумли были темные и мрачные, в его комнатах царил полумрак, что делало лица посетителей неясными, и это было только на руку Грозеву.
— Садитесь, — он подал стулья гостям.
Тырнев сдернул с головы козью шапку.
— Наконец-то получена весть из Чирпана, — выпалил он, глядя на Грозева просветленными глазами…
— Рассказывай, — Борис поспешил придвинуть к нему коробку с сигаретами.
— Сегодня утром, — начал Тырнев, вытирая губы перед тем, как закурить, — мне принесли документы Чирпанского комитета. Якобы они хранились у некоего Караджалова, который весной — от нужды или из страха — переселился на юг, куда-то в хасковские села. Перед тем, как уехать, он все оставил Теньо-медянщику, бывшему связному Чирпанского комитета, который только сейчас нашел удобный случай послать их мне.
— Караджалов… — задумчиво произнес Грозев. — Что-то не припоминаю.
— Мне кажется, — вмешался Бруцев, — что именно чирпанцы были в тех отрядах, которые в прошлом году ударили по линии Тырново — Сеймен.
— Возможно, — пожал Грозев плечами, принимая листы из рук Тырнева. — Для нас сейчас очень важно установить связь с уцелевшими членами комитетов в близлежащих городах и селах.
Он полистал документы и добавил, обращаясь к Тырневу:
— Сегодня вечером нам нужно собраться у тебя и решить, какие места в Родопах и по течению Марицы следует посетить на этой неделе. — Сунув руку в ящик стола, он вынул оттуда газету и протянул Бруцеву.
— Вот — «Новая Болгария». Я получил ее из Белграда сегодня утром. На первой странице помещено воззвание комитета…
Бруцев лихорадочно развернул газету, пробежал глазами заголовки и, найдя воззвание, быстро стал читать. Христо Тырнев встал у него за спиной, чтобы следить за прочитанным. Когда семинарист кончил, Тырнев взял газету и вслух перечислил имена знакомых ему членов комитета:
